«В интернет пришла огромная масса девочек»
Интервью с лингвистом Максимом Кронгаузом о книге «Самоучитель олбанского» и превращениях современного русского языка
10.04.2013, 14:47 | Полина Рыжова

Максим Кронгауз рассказал «Газете.Ru» о своей книге «Самоучитель олбанского», няшечках, ми-ми-ми и пичальке, происходящей с русским языком благодаря блогам, соцсетям и сети в целом.
Вышел «Самоучитель олбанского» — новая книга известного лингвиста Максима Кронгауза, посвященная приключениям современного русского языка в интернете. Автор рассказал «Газете.Ru» о том, как вычислить в сети бюрократа, как политика влияет на язык и почему писать неграмотно сегодня не стыдно.

— Под «олбанским языком» вы подразумеваете язык, на котором разговаривают в рунете. Переходят ли языковые и коммуникативные тенденции из интернет-пространства в повседневный русский язык?

— Язык, на котором разговаривают в интернете, перестал быть жаргоном, он стал стилем. Конечно, он продолжает быть неким клубом для посвященных, но эти границы сейчас очень размыты. Поэтому я считаю, что «олбанский язык» – язык не одной культуры, как это было в случае с «языком падонков», это язык, на котором мы все пишем, войдя в интернет. Более того, этот язык начал влиять на то, как мы пишем и говорим вне интернета. Например, я слышал, как студенты произносили слово «превед», подчеркивая тот факт, что это именно интернет-приветствие. Сегодня я вижу, как в СМИ активно используются приемы и знаки, рожденные в интернете: смайлики, такие слова, как «пичалька» и другие.

— В своей книге вы обращаете внимание на то, что писать неграмотно сегодня не стыдно. Почему?

— С появлением интернета к письму были привлечены гигантские массы людей, которые раньше никогда не писали. Писали раньше журналисты и писатели, их проверяли редакторы и корректоры. Человеку обычному, кроме отчета по работе и служебной записки, ничего писать было не нужно. Сегодня не просто огромные массы привлечены к письму, еще и результат их деятельности сразу становится публичным. Советская школа выработала в нас во всех, грамотных и неграмотных, стыд ошибки — делать ошибки можно было только на заборе. Невозможно сохранять этот психологический барьер и полноценно общаться. Интернет-коммуникация – это живая коммуникация, быстрая и интенсивная. Вопрос стоял так – либо стыдиться и не общаться, либо общаться и не стыдиться. Причем «падонки» помогли преодолеть этот стыд простым способом – они превратили неграмотность в игру. Эта «смазанность» сделала освобождение от стыда еще более легким.

— Вы представляете «язык падонков» и моду на грамотность, представленную субкультурой «граммар-наци», как два противоположных друг другу явления. Можно ли сказать, что «граммар-наци» просто сменили «падонков»? И теперь модно быть грамотным, а не антиграмотным?

— Антиграмотность отрицает правила и подчеркнуто ими пренебрегает. Граммар-наци – это противоположная тенденция, которая находится на другом полюсе. Это люди, которые борются и с антиграмотностью, и с неграмотностью. Причем борются настолько яростно, что получили это не слишком приятное название, которым некоторые из них теперь вполне гордятся. Нельзя сказать, что «граммар-наци» сменили «падонков». Мода на «язык падонков» прошла, но возникают и другие нарушения, на которые бросаются «граммар-наци».

— На какие, например?

— Одна из важных культурных парадигм, которая и пришла на смену «падонкам», — это «новая сентиментальность». Этакие девчушки, «ванильки», «няшечки», которые оттеснили «падонков» своими слабыми плечиками. Сегодня мы часто слышим такие слова, как «няшка», «мимими», «пичалька». Люди, не входящие в эту девическую культуру, их с удовольствием повторяют. Сначала с иронией, как бы цитируя. Однако теперь эти слова используют все, даже СМИ.

— Как вам кажется, откуда произошла эта тяга к сюсюканью в интернете?

— Массовая девчачья культура играет огромную роль не только в нашем обществе. Есть специальные языки, например язык факатса — язык дневников израильских девочек. Девочки пришли в интернет довольно поздно. Сначала пришли интеллектуалы, потом пришли «хулиганы», а потом пришла огромная масса девочек. Разные социальные и культурные группы входят в интернет постепенно. Например, совсем недавно в интернет пришли чиновники. Кстати, довольно неуклюже: над ними постоянно издеваются, потому что чиновника язык выдает даже в интернете.

— Вы пишете о том, что огромное количество новых слов и устойчивых словосочетаний возникли в блогосфере в качестве комментария-клише. Насколько актуален этот жанр в эпоху лайков?

— Лайк – это тоже клише, только механическое. Если раньше я мог выбирать из 5–10 положительных оценок и двух десятков отрицательных — написать «ацтой» или «аффтар жжот», то сегодня мы видим, что даже в самой блогосфере появились вполне механические вещи. Если мне совсем нечего сказать, я выбираю клише. Например, «+1». Этим клише из блогосферы удачно воспользовался Google и превратил его в кнопку (имеется в виду кнопка соцсети Google Plus), что вполне разумно, потому что оно означает поддержку самого высказывания. Facebook же придумал лайки, и они действительно стали очень важными в нашей жизни. В русском языке помимо самого слова «лайк» появились и его производные – «лайкнуть», «залайкать», «отлайкать». Лайк стал мерилом социального успеха, лайками стали меряться. Мы видим, что людям необходимо иметь некое клише для участия в диалоге, потому что многим людям нечего сказать, а сказать хочется. Современная коммуникация постоянно затягивает нас. Если мы отмалчиваемся, то мы ведем себя неправильно, правильно – все время реагировать, вступать в диалог. Здесь нам помогают устойчивые словосочетания, а еще проще – лайки.

— Можно сказать, что происходит упрощение коммуникации?

— Это не упрощение, а скорая коммуникативная помощь. Раньше человек мог прочитать текст и ничего не говорить, от него не требовалось делать комментарии. Сегодня комментирование, реакция на текст – одно из самых важных коммуникативных явлений. Ленивый читатель может просто наставить лайков и остаться довольным. Клише помогают нам заполнять пустоты, а мы должны их заполнять, потому что мы все втянуты в коммуникацию.

— Вы в своей книге исходите из того, что текст стал ядром коммуникации, так как даже устное общение перешло в письменный формат. Как с этим соотносится мнение о том, что главной составляющей общения в современной культуре стала картинка?

— Я согласен с этим мнением, однако мне как лингвисту было интереснее исследовать именно текстовую составляющую коммуникации. Сейчас мы видим комплексное искусство, охватывающее и текст, и картинку, и аудио. Современный текст не только вербален, он разнообразен, состоит из множества компонентов. Демотиваторы и подобные им вещи постепенно выходят из моды, но им на смену приходит что-то еще. Например, «аткрытки» — картинки с небольшим текстом. Происходит постоянный поиск чего-то нового, в том числе в области совмещения образа и текста.

— Вы проводите параллели, пусть и условные, между историческими событиями и сдвигами в языке: появление «зауми» — с революцией: появление новой интернет-субкультуры, такой как «падонки», – с распадом СССР. В какой степени влияют на язык политические события последних лет, например протестное движение?

— Если мы говорим о протестном движении, то мы можем говорить о необычайной креативной силе языка. Все время придумываются новые фразы и слова. В этой связи можно вспомнить период февральской революции 1917 года: тогда язык тоже реализовал свой творческий потенциал. Я цитировал пример из книги Сергея Осиповича Карцевского — название партии КВД, что расшифровывается как «куда ветер дует». Это очень похоже на то, что сегодня происходит в интернете. Хотя на самом деле такие аббревиатуры не очень свойственны русскому языку. На русский язык во время Первой мировой войны очень сильно повлияло использование телеграфной коммуникации. Появились аббревиатуры, которые навязывались условиями коммуникации. Примерно это же происходит и сегодня, но ограничения нам навязывают Twitter, СМС.

— Компьютеры и всевозможные гаджеты заставляют нас набирать текст, отсюда происходит доминирование письменной речи над устной. Что произойдет со сложившейся письменной культурой, если в будущем всеми этими гаджетами будет удобнее управлять голосом? Что, если устная речь попытается вернуть себе свой формат?

— Еще совсем недавно невозможно было представить, что письменная форма станет для нас такой важной. Ведь, по сути, последние десять лет письменная форма вытесняет устную из многих сфер. Сфера диалога – это сфера устной речи, но сегодня людям удобнее перекинуться СМС, чем разговаривать друг с другом. Поэтому я думаю, что письменную речь уже не так легко вытеснить обратно, мы к ней привыкли. Ведь даже главное устройство для обычного устного общения, телефон, сегодня чаще используется именно для письменного общения. Мир перевернулся с ног на голову. Не думаю, что он встанет обратно на ноги в ближайшее время.

— Вы в своей книге уделяете внимание «интимной публичности». Каждый день мы видим новости о том, что кого-то уволили из-за спорного поста или неприличной фотографии в Facebook. Как вам кажется, как быстро люди научатся разграничивать личное и публичное пространства в интернете?

— Я привел в книге совсем анекдотический пример: гангстеры подробно описывают свои преступления в интернете, почему-то считая, что полицейские их читать не будут. Однако такое происходит регулярно. Тяга к общению, к болтовне сильнее, чем чувство опасности. Человек просто не способен удержаться от того, чтобы не сказать какую-нибудь гадость о своем начальнике. Со временем люди научатся разграничивать личные и публичные пространства, однако болтать они от этого все равно не перестанут.