В соавторстве с Юрием Борисовым

Трижды в день они свершали крестный ход. Распорядок был жесток и суров. Никто из них даже подумать не мог, чтобы взять - да и не выйти: дескать, нога заболела. Или живот.
Ход их был оговорен и вызубрен до миллиметра. Ворота широко распахивались, и первым выходил Первый. Вернее, выезжал на осле. Вначале сотоварищи роптали и даже пытались установить график выезда на белом парнокопытном, но один лишь небесный взгляд Первого превращал жалкие попытки революции в "пшик". Злые языки, впрочем, утверждали, что право ездить на осле он получил по блату, благодаря папе, занимающему, мягко говоря, высокое положение. Однако громким голосом этого никто не говорил, так как последствия могли быть самыми непредсказуемыми – на говорящего обрушивался лавр, или его во время купания глотал обаятельный кит-полосатик (да-да, такое случалось), или несчастный и вовсе становился жертвой физико-химического процесса под мудреным названием «самовозгорание».
Следом за Первым шли в строгой очередности Второй, Третий и далее по нарастающей до Тринадцатого. Последний всегда отставал от толпы в силу врожденной флегматичности. Тринадцатому немного завидовали - он всегда был при деньгах. Изо дня в день продавая что-нибудь или кого-нибудь за несколько монет, делец не бедствовал. Иногда его мучили угрызения совести, но, видимо, беззубой, поскольку ни кровоточащих ран, ни душевных рубцов у завершающего процессию не наблюдалось.
Совершив идеальный по форме полукруг, Первый и коллеги скрывались за другими воротами. Все это свершалось четко, без заминок и раздумий. Какая-то неведомая сила несла их по заданному маршруту трижды в день...
Сейчас же они толпились перед выходом и недоумевали: ворота были не распахнуты, а лишь приоткрыты. Неведомая сила дремала, возможность передвижения - тоже. Возникло свободное время, чтобы подумать о вечном или хотя бы задаться вопросом: "А что, собственно, случилось?"
- А что, собственно, случилось? - живо поинтересовался Тринадцатый, позвякивая монетами. Спросил не ради любопытства - последние несколько дней флегматик проворачивал в уме выгодную куплю-продажу с участием осла и, при удачном раскладе, самого Первого, поэтому всякого рода неожиданности были Тринадцатому нежелательны.
- Да кто его знает что, - не слишком внятно пробурчал Пятый. Его роль в процессии была невелика - каждую минуту вскидывать глаза вверх и шевелить правой рукой. Капля в море, но, вливаясь в общий ансамбль, Пятый придавал определенный шик происходящему. Сам он, впрочем, этого не понимал и не чувствовал, но так считалось.
- Так надо выглянуть и посмотреть! - радостно воскликнул Девятый, самый юный из всех. Во время хода он, один из немногих, шевелил губами, якобы произнося что-то мудрое. На деле же, Девятый повторял бессмысленную считалочку: "Эне, бене. раба..." Дойдя до жабы, юнец сбивался и начинал все сначала. Он гордился тем, что единственный в данной когорте знал иностранные языки. Периодически он обращался к Первому с просьбой углубить по смыслу и увеличить по продолжительности произносимый им монолог о земноводном, но тот отрицательно качал головой и ласково трепал «салагу» по плечу, как бы говоря: «Все у тебя еще впереди».
- Так выгляни и посмотри, - вмешался Шестой. Достопримечательностью его были руки - широкие, грубые, крестьянские, они надежно покоились поверх холщовой сумы, перекинутой через такое же крестьянское плечо. При взгляде на Шестого возникало необъяснимое чувство уверенности в чем угодно - во времени, пространстве, самом себе.
Ходоки оживились. Каждый толкал вперед соседа, дабы предоставить ему уникальную возможность оценить возникшую ситуацию снаружи. Делалось это не то чтобы из лучших побуждений... За воротами хлестал проливной дождь. Кроме того, утро было осеннее, холодное. Вдруг вспоминались хронические недуги - боли в ногах или животе. Да и одеты ходоки были явно не по погоде.
- Как же не стыдно вам, одумайтесь! - Первый укоризненно смотрел на товарищей. - Неужто не хочется каждому из вас приобщиться к великому делу - познанию непознанного?
Он слыл самым образованным среди коллег. Поговаривали даже, что за плечами Первого учеба в престижном университете и красный диплом. Шептались и здесь о «руке» папы, но уж таким шепотом, который практически невозможно было отличить от самой неслышной вельветовой тишины. Лицо Первого было честно и доброжелательно. Мало того, доброжелательность просто изливалась из него в любое время невидимыми струями, так удачно смешиваясь с водяными струями реального дождя.
- А выгляни, да посмотри сам, - буркнул Одиннадцатый, отличавшийся тяжелым характером. Свершая ход, он мрачно вдыхал и выдыхал, олицетворяя тяготы земной жизни, а избыточная вентиляция легких, как известно, никого еще не доводила до добра.
- Да, да, Учитель! - радостно подхватили ходоки, толпящиеся позади Первого, - Только Вам дозволено первым увидеть Необъяснимое.
В спину Учителя легко ткнулись двадцать две разнокалиберные ладони: Тринадцатый, огорченно шмыгая носом, мысленно подсчитывал будущие убытки сорвавшейся коммерческой операции.
Вытолкнутый Первый застыл под дождем, изумленно глядя на Землю.
Шел дождь. Светлые капли падали часто и радостно, образуя на поверхности неведомой реки ровные окружности - траектории будущих крестных ходов. Мир находился в непрерывном взаимодействии и напоминал слаженный часовой механизм, в котором каждый винтик был на своем месте. Снизу на Первого взирала толпа озябших туристов, прибывших к назначенному часу в назначенное место - к Главным городским курантам с движущимися апостолами.
Пахло мокрым асфальтом.
И над всем этим великолепием разносился густой сочный Голос:
- Петрович, ё-моё, говорил же тебе - только стрелки на час назад переведи! Зачем в механизм-то полез, криворукий...