Наваждение

Глава 1

1.
Арсений Николаевич сошёл с поезда с тем скучающим и высокомерным видом, какой бывает только у столичного жителя, приехавшего в провинциальный город.
Провинциалы не любят нас. Не любят за ту надменность, с которой спускался Арсений Николаевич на непривычно низкий перрон, стараясь не задеть покрытые дорожной копотью поручни; не любят за то, что из вещей был у него с собой лишь небольшой кожаный саквояж флорентийской выделки; а особенно не любят за то, что приезжий сразу умел себя поставить. Арсений Николаевич не пошёл вслед за местными напрямик через пути к грязно-розовому зданию вокзала, а поднялся и спустился по эстакаде.
Впрочем, нелюбовь наша взаимна. Для Арсения Николаевича, человека часто, но неохотно путешествующего, все провинциальные станции были неотличимы друг от друга. Всюду тот же неистребимый запах креозота, те же короткие свистки маневровых тепловозов, то же дрожание эстакады под ногами, те же фиолетовые огни семафоров, везде та же казённая привокзальная площадь с безликим памятником посередине – и всё это, неоднократно виденное и пережитое, порождало ощущение надвигающейся тоски и полной бессмысленности своего здесь появления.

Гостиница, типовое четырёхэтажное здание, находилась в пяти минутах ходьбы от станции. Арсений Николаевич снял номер, с наслаждением принял душ и через полчаса, посвежевший и чисто выбритый, шёл осматривать город, шагая поначалу размашисто и энергично, как принято в столице, а затем всё медленнее и спокойнее, невольно приноровляясь к тихим и пыльным улочкам и слегка пьянея от свежего воздуха.

Городок наслаждался той спокойной провинциальной дрёмой, которую так презирают и которой втайне завидуют столичные жители. Никто никуда не спешил, шумели дети за оградой детского сада, с загадочным спокойствием везли коляски счастливые матери.

2.
Арсений Николаевич забрёл в уютный парк с извилистыми дорожками из красного, поскрипывающего под ногами кирпича. Городские шумы, и без того ненавязчивые, остались где-то за спиной, и воздух был напоён острым запахом прелой листвы и едва уловимым ароматом прощальных осенних цветов. Вдоль дорожек были поставлены скульптуры.

Арсений Николаевич подошёл к ближайшей. Невзрачный лысый человечек вдохновенно призывал к чему-то, стоя на броневике.
- Ульянов, - прочитал он надпись на постаменте.
Прочитал, видимо, вслух, потому что сзади ему ответили:
- Владимир Ильич Ульянов, легендарный симбирский адвокат, - на лавочке, напротив скульптуры, сидела дама и курила папироску, - не слышали о таком?
Арсений Николаевич неопределённо кивнул, но не даме, а как бы никому, как бы вообще в пространство, и пошёл дальше по аллее.

На следующем постаменте стояло зеркало. В зеркале отражались – парк, осенние деревья, дорожки, лавочки, на одной из которых сидела дамочка с папироской, небо. Не было только его самого.
- Не удивляйтесь. Я тоже себя в нём не вижу, - сказала из-за спины дама.
- Нечему тут удивляться, - резко бросил в ответ Арсений Николаевич.
- Нечему? Ах-хах!
Арсений Николаевич повернулся и быстро пошёл вдаль по аллее, думая об одном – как бы она за ним не увязалась.
- До встречи в Петербурге, - бросила дама в спину Арсению.

День был испорчен.

3.
После встречи с клиентом Арсений Николаевич ужинал в ресторане при гостинице.
Солёные грузди в сметане и графин ледяной водки помогли забыть и парк с навязчивой дамой, и нудные переговоры с заказчиком. Не забылось только ощущение липкого ужаса, когда он зашёл помыть перед едой руки и не увидел в зеркале своего отражения. Арсений Николаевич тогда ещё бросил быстрый взгляд в зеркало на соседа по умывальнику. Тот ответил улыбкой. Значит, он отражение Арсения Николаевича видел. Впрочем, легче ему от этого не стало.
Он механически жевал свой среднепрожаренный стейк и вспоминал всё, что он знал про оптические иллюзии и психиатрические болезни.

- Пожар! – в зал ресторана вбежал седой, изрядно помятый коридорный, - Пожар!
Когда улеглась паника, а гостиница полностью сгорела, Арсения Николаевича вместе с прочими погорельцами определили в комнату матери и ребёнка на вокзале.

Куда в России без паспорта?! Даже не похоронят… а уж чтобы билет купить на поезд – об этом и речи быть не может. Паспорт Арсения Николаевича сгорел вместе со всеми вещами в гостинице. Слава богу, остались деньги. С деньгами в России и без паспорта можно.

Домой он ехал, сговорившись с проводником, в служебном купе вместе с провинциальным попиком и жеманной барышней, хорошенькой и глупенькой, как большинство кокетливых барышень.

4.
Венеция, шутил Арсений Николаевич по случаю, будто списана с Васильевского острова. Поделённый каналами линий, начинается он Биржей и оканчивается мелким и своенравным Балтийским морем.
Арсений Николаевич жил на девятой, и окна его выходили на канал между восьмой и девятой линиями. Подмораживало, и по ночам серая вода канала затягивалась тонким ледком, исчезавшим к полудню. Катер прислуга поставила в ангар на зиму, и в гости по вечерам его отвозили на машине.
В гости же он ездил почти каждый день.

Поездки эти приносили ему мало радости.
Его преследовало ощущение полного краха – “fiasco” – как он определял это по-итальянски. То здесь, то там виделся ему силуэт провинциальной дамы с папироской, которую он встретил тогда, в парке, когда столь неосмотрительно погляделся в зеркало.
К отсутствию своего отражения он не то чтобы привык – скорее, притерпелся. Бриться ходил в парикмахерскую, где, сев в кресло, закрывал глаза и не открывал их до самого конца; галстук поправлял практически наощупь.
А зачем ещё мужчине зеркало? Не ресницы же красить, в самом деле?!