продолжение. начало - http://litset.ru/publ/58-1-0-14184

Глава 2

1.
Спальная комната Арсения Николаевича была по-петербуржски убрана плотными тёмными портьерами.
Портьеры были почти всегда закрыты. Летом их не открывали, чтобы не тревожить хозяина тусклым светом белых ночей, а зимой – просто за ненадобностью. Света было всего на полчаса, а возни с ними – на час с четвертью.

Полутьме спальной Арсений Николаевич был обязан самыми яркими моментами своей жизни.

Анечка Янцева проживала на Английской набережной в особняке, подаренном её бабушке графом Р.
Рассказывают, что бабушка была горда и неприступна, и граф потратил половину состояния, прежде чем она сдалась. Второй половины, впрочем, хватило и на особняк, и на законных детей.
Остепенившись, граф окончательно переехал к бабушке и жил с нею до самой кончины, нисколько не стесняясь светскими условностями.

Внебрачный сын графа, первый из Янцевых, заразился модной в шестидесятых «тибетской болезнью» и провёл полжизни на Востоке. Супруга его этому его увлечению никак не препятствовала и всю жизнь строила отношения со свекровью, разумно полагая, что сын сыном, а внучка, пока она единственная, должна стать любимой.

Анечка с детства жила в любви и обожании. Единственное, чего ей сильно не хватало – отца, пропадавшего где-то в шаолиньских монастырях.
Поэтому, войдя в интересный возраст, она бросилась искать мужского обожания – слабой замены отцовской любви и ласки. К двадцати шести годам ей повезло, она встретила Арсения.

Он был достаточно умён, чтобы не требовать невозможного – любви; достаточно мудр, чтобы беспрекословно выполнять её капризы; и вполне самодостаточен, чтобы оставить её в покое на неделю, когда её «я» требовало одиночества и самокопания.
К тому же он часто пропадал в командировках, что не давало Анечке к нему привыкнуть.

2.
Встречались они то у него на Васильевском, то у неё на набережной, а когда у Анечки было совсем уж романтическое настроение, то в гостинице на заливе. Мелкий, забивающийся в обувь песок и пахнущие тиной камни напрочь отбивали охоту к романтике. Месяца на два, не больше.

Особенно хорош залив был зимой.
Заснеженные камни на берегу почти не отличались от ледяных торосов, убегающих к горизонту, горизонт терялся в туманной дымке, сливающейся с белёсым небом.
Арсений как будто растворялся в этой не дочиста белой белизне. Петербург, почти всегда серый и изредка золотисто-голубой, был родным до последней подворотни и, как всё родное, требовал разнообразия.

В командировках он нагляделся на провинциальные русские города. Все они, что Нижний, что Ялта, что Москва, куда-то торопились, за чем-то тянулись, лезли вон из кожи, чтобы кому-то что-то доказать.
Имперское спокойствие ощущалось только здесь, в Петербурге и его окрестностях.
Залив был продолжением города – Петергоф, Павловск и Царское село на одной его стороне; Алексеевск, куда он ездил с Анечкой, – на другой. Между ними лежал Кронштадт.

3.
Арсений Николаевич, по причине достаточного жизненного опыта, жениться не хотел, даже и с бабушкиным особняком в приданном; Анечке с самого детства внушили к замужеству не то чтобы отвращение, скорее, холодное безразличие; дети им нужны не были – слишком много интересного в жизни можно пропустить, сюсюкаясь с младенцем. Всех всё устраивало.

- А-арсюша! – проговорила она, потягиваясь. – А-арсюша!
- Да, барракудушка.
- А-арсюша, а почему от тебя сегодня не пахнет?
Арсений подавился персиком, закашлялся и залпом выпил полбокала шампанского.
- Анюта, ты хочешь сказать, что от меня обычно пахнет?
- Дурачок. От каждого чем-то пахнет. А от тебя сегодня ничем.
- Но я-то – не каждый! – отшутился Арсений.
Анечка была поцелована в ушко, и разговор сам собой закончился.

Пробка перед Благовещенским мостом была не по-субботнему плотной. Обычно Арсений Николаевич в пробках не нервничал, слушал радио; иногда, когда передавали выступление Его высочества в Думе, заслушивался так, что сзади ему начинали сигналить.
Сегодня его раздражало буквально всё. Хабарик, небрежно выброшенный из окна на мостовую, фура, зачем-то посреди субботнего дня оказавшаяся в центре столицы, машины с сорок седьмым регионом на номере… От раздражения он даже забыл поблагодарить аварийкой машину сзади, когда ему дали перестроиться в правый ряд.

«Не пахнет. Как может не пахнуть? - повторял про себя Арсений Николаевич. – Все чем-то пахнут, а я ничем? Отражение… пусть даже отражения своего не вижу… но я-то есть! И остальные отражение видят. А запах… запах – это такая меня часть… если её нет, то и я уже…»
Сзади загудели. Пробка неожиданно рассосалась, Арсений Николаевич промчался по мосту и через десять минут был дома и переодевался к ужину.

4.
Крабы дальневосточные пахли дальневосточными крабами. Севрюжка нижегородская – нижегородской севрюжкой. Пожарские котлетки – пожарскими котлетками.
И вкус вполне соответствовал. Но отчего-то не радовал.

За окном стемнело, но Арсений Николаевич шторы спускать не велел. Снежинки в окне вспыхивали мелкими искорками в электрическом свете столовой и складывались в волшебный узор из забытых детских воспоминаний…

Мир детства – это мир вкусов, запахов, ощущений, будущего.

«Чем старше мы становимся, - думал Арсений Николаевич, - тем скучнее и проще наша жизнь. И только детские воспоминания остаются яркими и обещающими такую же яркую жизнь впереди.»
Он ощущал себя невнятным блёклым пятном, по небрежности не смытым со школьной доски.
Положение, да и деньги, им зарабатываемые, нисколько не приближали его к исполнению детской мечты. А спроси его – в чём мечта-то? – не ответит.

Снежинки в окне вспыхивали мелкими искорками в электрическом свете столовой и складывались в волшебный узор из забытых детских воспоминаний…
Арсений Николаевич выпил бокал портвейна и пошёл спать.