Тонкий неверный лучик света проник под дверь, разрезав непроглядную темноту комнаты и вместе с ним, как будто она именно его поджидала, резко хлопнула дверь. С грохотом что-то упало с металлическим лязгом и, гремя, прокатилось по полу.
Заныла Ирка, Аля резко вскочила, сбив торшер, который вечно торчал перед диваном. Ударила коленку, и, про себя матерясь и ругая мать, оставившую дверь полуприкрытой, подскочила к кроватке. Дочка стояла на неверных еще ножках и держалась за деревянные прутья спинки. В луче света ее кудряшки засветились было рыжеватыми искорками, но она втянула головенку и сжалась. Последнее время ребенок стал бояться возвращения отчима и Алю это бесило. Отчим снова начал квасить, мать он, правда, не обижал, во всяком случае, прилюдно, но Але казалось, что он просто остерегается ее. Она давно переехала бы в квартирку при интернате, которую ей предложили, как лучшему воспитателю, но не была уверена, что отчим снова не примется за свое.
Погладив по вспотевшей головке и уложив дочурку, она тихонько сидела у кроватки, пока та не засопела. Потом прислушалась. Было тихо.
Хотела лечь, но в дверь заскреблись.
- Эй, Тигра, мать твою в качель. Выдь сюда, дело есть.
Аля вышла, прислонилась к стене, устало поправила поясок халата, сбившийся наверх. Отчим в последнее время сильно сдал, сгорбился, похудел, стал каким-то потрепанным. Да еще эта плешь, которую он пытался спрятать под жалкой редкой прядью, взятой взаймы у не менее плешивого затылка... Растянутая майка открывала нечистую грудь, покрытую редкими седыми волосками.
- Чего надо?
Але дико хотелось спать, вставать ведь в пять, она было хотела уйти в комнату, повернулась к нему спиной, но отчим взял ее за локоть мокрой холодной рукой.
- Чего надо, говорю? Или тебя угомонить?
Аля увеличила децибелы и угрожающе подбоченилась, на всякий случай. Последнее время она заметно поправилась, при ее росте она казалась не то что мощной, статной скорее, сильной, величавой даже.
Отчим трусливо вжал голову в плечи и сунул ей сверток.
- Бери. Не кочевряжься. Подарок там Ирышке. Ей годик ведь, хоть помнишь про дите со своими обосранцами? Мать вон пирог поставила вместо тебя, шлындры. Евдокия, карга припрет, не забудь. В субботу дома будь. Учителка!
Аля растерянно взяла сверток. А ведь и правда... как же она забыть могла! Год уже прошел. Год...
В комнате было прохладно, темно и тихо. Ирка сопела чуть слышно, в настежь открытое окно доносился лишь шелест зрелой листвы позднего лета. Пахло паровозным дымком и соляркой, недалеко была станция. Аля осторожно включила торшер, прикрыв кроватку простыней. Развернув сверток, достала маленького медвежонка с круглыми, не медвежьими коричневыми ушками и кудрявого, как овечка. Еще кулек карамелек и пачку полусломанного печенья. Что-то там было еще... шелковистое, нежное. Она вытащила белый комок и развернула к свету, встряхнула. Потом, зажав себе рот, чтобы не хрюхнуть, хохотала, чуть не до слез. Шикарная шелковая комбинация, вся в кружевах, с тоненькими бретельками и игривым разрезом, маленького размера, на совсем худенькую женщину, купленную видно по случаю и очень недешево висела на деревянной спинке Иркиной кроватки, отливая в свете лампы перламутровым, атласным отблеском...
- Думал платье, видно. А ведь старался...дед...
...
- Аль! Держи этого. Он весь запаршивел, вши даже в кофте его сраной, шерстяной. Держи говорю, рвется из рук, дрянь.
- Отстань, гада. Отвяжись, сволочь лысая.
Худенький пацаненок, весь в грязи, с засаленными длинными волосенками и круглыми голубыми глазенками выдирался из рук Верки, молодой сильной девахи с короткой белобрысой стрижкой и распаренными красными большими руками.
В банной стояло железное корыто, наполненное кипятком, корыто с теплой мыльной водой и несколько старых, ободранных и мятых шаек. В сторонке поставили ведро с противной вонючей желтоватой жидкостью. Бензилбензоат...
Шел прием новеньких, почему-то часто подгадывали с этим именно на субботу, но Аля не считала дней, она почти всегда была в интернате, со своими малышами. Но сегодня...
- Ах ты, скотина, малАя! Я тебе покусаюсь, гаденыш.
Хлесткий звук подзатыльника в банной показался очень громким, мальчишка заорал и слезы, как большие бусины покатились по грязным донельзя щечкам, прокладывая светлые дорожки.
- Вер! Охренела! Он малыш совсем, давай я тебе по морде вьеду, бл....
Аля с силой оттолкнула девку, та аж отлетела к стене, матерясь. Схватила малыша, обняла, вытерла слезы ладонью, краем его же рубахи подтерла ему нос. Он замолчал, только морщился, всхлипывая.
- Мы с тобой тихонечко... сейчас все помоем, смажем. Я тебе волосики состригу красиво, модный будешь у меня, как певец. Знаешь, такой по телевизору поет, про любовь? А потом кушать пойдем, у нас кашка сегодня с вареньем. А потом сказки будем читать в спальне, ты любишь сказки?
Она еще что-то быстро говорила ему на ушко и тихонько сдирала с ребенка заскорузлую рубашку, отмачивая ткань от ссадин.
- У него, чесотка, идиотка, - Верка сзади зло сопела и ворчала, - А у тебя ребенок маленький, малохольная. Пусть вон сам cебя, вонючку, трет, ему уж лет пять, а то и шесть. Вполне может помыться.
- Отвали. Иди вон белье чистое принеси, а это вынеси. И ножницы дай.
Аля осторожно мыла ребенка, поставив его ножками в шайку. Он поскуливал, крепко держался за ее руку, но терпел. Завернула в полотенце, посадила на лавку, быстро стригла ножницами легкие, как пух волосенки, с отвращением смахнув с руки здоровенную толстую вошь. Снова мыла, сменив воду и таз. И когда окончательно вытирала румяную красивую мордаху и стриженную под ноль головку, малыш положил щеку на ее плечо и засопел...Уснул.
А в дверях толпилось еще с десяток замурзанных ребят.
...
В скрипучем автобусе было полно народу. Геля стояла в самом конце, вернее висела, держась за штангу и дремала. Ее мотало из стороны в сторону, но у нее не было сил открыть глаза. Потом она тряслась в электричке и проснулась только от того, что старушка - соседка по лестничной площадке, оказавшаяся с ней в одном вагоне, потрясла ее за плечо.
- Детка, милая... да что же ты себя замучила так... Давай сумку твою, а сама куклу-то подбери, ты уж ее всю в грязи вывалила. Дочурке везешь?
- Ага. Ей годик сегодня.
- Да больно уж мала еще деточка. Кукла, с нее ростом, небось. Вон какая. И где достала-то!
- Пусть будет! Нормально, она поймет. Кирой куклу назовем.
...
Дверь открыла Евдокия, улыбчивая, радостная, в фартуке и косынке, вытирая руки от муки. Пахло пирогами и домашним вином. Нарядная Ирка стояла в своем стульчике у стола, на темно-рыжих кудряшках был чудом закреплен огромный бант. За столом сидел отчим, в мундире и совершенно трезвый. Мать в шелковом платье в алых маках и высоко подобранными черными, уже седеюшими волосами, казалась молодой и счастливой. На столе в вазе букет роз, шикарная коробка конфет, темная здоровенная бутыль, несколько салатов, бутерброды с икрой и колбасой.
Казалось все уж и забыли про Алю. Она тихонько прошла, села к столу. Ирка радостно запрыгала в стульчике, потянулась к матери, но, увидев огромную, взлохмаченную от долгой дороги, куклу, сморщилась и заревела. Отчим подхватил девочку на руки, сунул кучерявого медвежонка. И тихонько качал, посадив на острое колено, как на лошадку...
...
Ноябрь в этом году был на редкость противным. Правда, когда он бывает хорошим, этот последний месяц перед долгой зимой? Аля металась между дочуркой, интернатом и матерью с ее проблемами и вечной неустроенностью. Анна начала часто болеть, крутило суставы, резко взлетало давление, и женщина по несколько часов лежала, положив мокрое полотенце на голову. В такие дни Геля рвалась на части и часто брала Ирку с собой. Там, в светлой тишине класса, разместившись со всем своим нехитрым хозяйством на заднем ряду, девочка что-то лопотала на своем языке, пеленала медвежонка Мишку, перевязывала ему лапку и делала укольчик тоненьким карандашом. Ребята могли часами возиться с ребенком, они ее обожали.
- Петка, дай.
Девочка тянула к светловолосому Петьке ручку, в такие минуты тот готов был отдать все, что она просила. Но иногда голубые глаза мальчишки сверкали ревностью, особенно когда Аля нежно ласкала дочь.
- Какой-то он все ж сумеречный...
У злюки Верки был свой язык, которым она точно определяла каждого из воспитанников, и, несмотря, на вздорный характер и явную нелюбовь к детям, ошибалась редко.
- Ты бы держала Ирку подальше. Ишь - сверкает своими пуговицами.
- Вер, не дури. Несчастный ребенок. Ты знаешь, что он два дня в картонной коробке, завязанной веревкой провел, пока его не нашли? И не жрал дня три. А пил ли? Там все мозги перекособочило, его вытягивать надо, за уши, его любить сейчас надо, а ты злобишься.
- Ну ты у нас одна такая жалостливая, а все скоты.
- Ладно. Успокойся. Все будет хорошо.
...
Жуткий ор, переходящий в плач, такой знакомый и жалобный, натянул нервы до предела, и Аля бросилась на звук. Крик доносился из соседнего класса, где осталась Ирка с тремя воспитанниками рисовать красные звезды карандашом в альбоме. Аля вихрем влетела. На полу, вся трясясь, как в лихорадке, орала Ирка, показывая пальчиком куда - то в сторону. Петька стоял у окна, отвернулся и всем своим видом показывал, что он тут не при чем, и ему все до лампы. Двое ребят сидели на скамейке и испуганно смотрели на влетевшую воспитательницу. На полу, пришпиленный за лапы иголками, лежал кудрявый Мишка. Его мягкий животик был безжалостно вскрыт. Ошметки ваты валялись на полу.
Аля подошла к Петьке, присела. Взяла его за подбородок, повернула к себе. Он смотрел зло, упрямо вздернул голову.
- Зачем ты, Петь?
- А чо она? Лучше всех чтоль? Аля обняла ребенка, крепко прижала к себе, поцеловала в макушку.
