маме моей посвящаю

- Так все бездарно и пошло закончилось? Сейчас, когда аромат степного воздуха, смешавшийся к вечеру с запахом мяты и дыма цыганского костерка так остро напомнил прошлое, Геле вдруг показалось, что она - все еще та, смешная, рыжая девчонка в конопушках, и все еще можно вернуть - радость, чистоту, беззаботность и предчувствие любви. И можно просто подойти сейчас к Лачо и сказать " Здравствуй…".

Геля рассеянно следила за дочкой, которая, вереща от восторга, засовывала руку чуть не по локоть в глотку добрейшему старенькому Полкану. Вовке тянул девочку за руку от собаки, назад, упираясь грязными пятками в утоптанную до блеска землю двора. Но Полкан видал и не такое, пасть держал открытой и руку ребенка даже не прикусил. Геля же, осторожно, исподтишка смотрела на Лачо, таясь от пронзительных Райкиных черных глаз.

Та, бросив шаль, прямо на землю у костра и сев, расправив свои старенькие юбки, творила чудеса с картами. Карты летали сами собой, сбивались в кучки, потом раскладывались мудреными крестами и снова падали, дорожками разбегаясь по углам.

- Чего скажу, алмазная. Ты вот стены строишь, вон они везде, и каменные, непроглядные и тонкие, вроде бумажные. Стараешься – получается, скоро замуруешь себя полностью. А зря все. Зря.

Вот!

Райка жестом фокусника выкинула на шаль короля бубен.

- Вот он. Весь кровью истек, душа его болит, мается, к тебе рвется. А ты, как собака цепная и лаешь и кусаешь.

- Кто это, Рай? Это он?

Геля чуть кивнула головой в сторону Лачо, которого уже почти не видно было в по-осеннему быстро сгустившихся сумерках.

- Дура. Его судьба черная, ты не лезь в нее, не буди лихо. Он болеет тобой, но болезнь его злая, недобрая, не любовная. Смертельная она, подальше держись. А вот твоя – она светлая, даже карты, как звезды сияют. Сама глянь.

Райка показала дорожку из карт красной масти, которая пролегла длинной чередой из угла в угол цыганской шали. И вела она от короля к даме, вела прямо, как лестница, никуда не сворачивая. И по бокам дорожки что-то вроде светилось, переливалось еле заметно. Геля потерла глаза, потрясла головой, присмотрелась. Показалось… Привстала, аккуратно взяла короля в руки.

- И не дури, манатки собирай, девку за шкирбан и в Москву езжай. Ищи его, все ноги отбей, а найди. Судьба это твоя, золотая, а от судьбы бежать - мало – глупо, опасно! Давай чашку, налью чай.
...
Геля с Райкой тихонько прихлебывали ароматный чаек, а на шали, скрутившись в два маленьких комочка, дремали Ирка с Вовкой.

Лачо к ним так и не подошел... Только Геля кожей чувствовала его взгляд, обжигающий и больной.

...

В окно кто-то стучал, резко, настойчиво, сильно. Геля с трудом оторвала голову от подушки, по стеклу барабанил дождь и завывал такой ветер, что заглушал все остальные звуки. Поправив сползающую подушку на Иркиной кроватке, она отодвинула занавеску и увидела бледное лицо матери. Распахнула окно, ветер сшиб вазу с подоконника, рама хлопнула, задела за зеркало на неустойчивой подставке, зеркало упало и вдребезги разбилось. Заревела Ирка. Геля взяла ее на руки, прижала к себе.

- Что случилось, мам? Что ты с улицы-то? С ума сошла?

- Баба Пелагея! Ты изнутри закрылась, мы достучаться не могли. Борька у Лачо коня взял, в больницу поскакали. Может успеют врача на машине оттуда довезти, плохо совсем.

Анну всю трясло, она еле выговаривала неловкими губами слова, распущенные волосы слиплись от дождя, ночная рубашка облепила ее мокрой тряпкой. Геля положила засопевшую снова дочку, схватила одеяло и одним прыжком сиганула за окно, укутала мать.

- Пошли в дом. Быстрее. Что с бабушкой?

- Кровью рвало, сейчас лежит, стонет. Помрет ведь, Гель.

Анна зарыдала трудно, горько, тихо. Геля никогда не видела слезы матери и ее, будто резанули ножом.

В комнате у бабки с дедом горели все лампы. Дед стоял на коленях перед иконой, вернее он почти упал, без сил. Баба Пелагея, бледная, как беленая стена лежала на кровати, одетая в лучшее черное платье. Она смотрела в потолок и шевелила губами. На диване сидела тетка Татьяна с полотенцем в руках. Анна бросилась в ноги матери и завыла, заскулила, как раненный щенок.

- Прекрати!

Тетка Татьяна встала, взяла Анну за плечи и заставила подняться.

- Жива она, что ты воешь, как по покойнику. Все обойдется, в ней сил, как в лошади, не болела никогда. Держи себя в руках, сейчас врача привезут.

В темном дворе мелькали тени, сбежались соседи, бабу Пелагею уложили на носилки, Геля вскочила в кабину. Когда машина выворачивала из переулка, все казалось ей страшным сном.

…

В палате было светло и тихо. Бабушка мирно дремала, розовые щеки и курносый нос на белоснежной подушке казались нежными, беззащитными и очень молодыми. Геля сидела на стуле и клевала носом, она не спала уже дня три, но наотрез отказывалась уходить. Кровотечение остановили быстро, оно было небольшим и не очень опасным, но вот язву, невесть откуда взявшуюся в бабушкином здоровом желудке, надо было лечить. Правда, Пелагея сегодня собралась «до дому», урезонить ее не смог даже главврач, суровый, бородатый дядька, похожий на штангиста, узелок уже был собран и дожидался у кровати.

Влетел Борька.

- Слушай! Мать моя. Вы чего тут рожать то взялись, вам платят что ли? Галька девку родила, мать сегодня туда к им звонила. Говорят хорошая, толстушка, Ленкой назвали. Теперь у Ирки твоей сеструха есть, давай магарыч ставь, чего расселася?

- Яяяя?

Геля очнулась, страшное ушло, в палату вроде заглянуло солнышко. Проснулась бабка.

- Оооой. Да что ж дилать-то? Да ж внучечка еще одна рОдна. Та бегить надо быстрише, чего стали, як бараны?

- Куда бегить – то, бабка? Она ж там, у него, в горах. Аксакалы им в помощь.

Борька ржал, как молодой конь. Геля хохотала тоже.

…

Стол накрыли под старой вишней, большой, на полдвора, вокруг поставили лавки, накрыли их покрывалами. Провожать Гелю с Анной пришло столько народу, что еле расселись вокруг. Пелагея была еще слабовата, но напекла блинов, таких, как умела она одна, кружевных, тоненьких румяных. Куриный холодец, огурцы, еще пока малосольные, но хрусткие, смачные, с налипшими крупинками укропных семян, молодая картошка с растаявшим маслом, сметана. Тетка Татьяна напекла пирогов с капустой, здоровенных, как лапти, но нежнейших, таящих во рту. Угощение было простым, но таким вкусным, что у гостей текли слюнки, особенно после запотевшего граненного стаканчика с чистейшим самогончиком, на который горазда была бабка.

Часа через два запели. Так пели только здесь, мешая украинские и русские слова, громко, но очень мелодично и душевно. Геля сидела, приобняв Ирку, она сама не знала, чего больше ей хотелось… Уехать… Остаться… Там, в Москве, был ее мир, здесь оставалось детство. И, наверное, настоящая и единственная любовь тоже оставалась здесь… Никто не знает…

…

Кто- то потрогал ее за коленку. Геля наклонилась почти под стол, поймала маленькую чумазую ручонку.

- Тебе чего, Вовка?

Мальчик показал пальчиком на ворота.

За воротами, спрятавшись в длинной предвечерней тени старой березы, стояла Чергэн. Укутанная до самых глаз в цветастую, драную шаль, так что не видно было лица, она то ли сгорбилась, то ли стала меньше ростом. У Гели екнуло сердце, но она подошла.

- Чего тебе?

- Уезжаешь, солнечная?

- Да. Утром поезд.

- Навсегда, скажи?

- Не знаю. Может.

- А мне жить как? Сына убили, мужа околдовали? Меня убей теперь, ты ведь можешь, ведьма.

- Зачем ты так? Разве во мне дело, Чергэн? В себе причину ищи, ты его отняла у меня, украла…

- Да. Ворованный конь – он часто порченый. Вот дите твое не Рома моего, только это хорошо. А то бы беда была.

- Дура ты, хоть и цыганка. Иди, вон мужик у тебя живой, здоровый. Будешь так жить и его потеряешь.

- Умер он уже, золотая. Умер.

Чергэн резко отвернулась и быстро пошла по улице, почти побежала. Через секунду ее фигурка растаяла в сумерках угасающего дня.

- Тьфу! Совсем одурела…

Солнечным, уже почти осенним утром, на перроне было даже прохладно, Анна замотала Ирку в свою кофту и стояла с ней в здании вокзала, спрятавшись от ветра. Геля сторожила чемоданы, поезд должен был вот-вот подойти, и она последний раз смотрела с холма вниз, на деревню. Кто-то тронул ее за плечо. В этот момент что-то случилось в мире, и горячая волна окатила Гелю с ног до головы, обожгла кожу и варом окатила щеки. Она медленно обернулась.

Сзади, смущенно улыбаясь, но жадно всматриваясь в ее черты, стоял Володя…