Базар шумел, по воскресеньям здесь было так ярко и празднично, что хотелось ходить по нему часами, толкаясь среди нарядных сельчан, а внутри подрагивала радостная, детская жилка. Дед Иван ходил от ряда к ряду, серьезный, торжественный и неторопливо щупал арбузы, поворачивая, постукивая, сжимая, прислушиваясь к его нутру серьезно, прижмурив глаза. Ирка скакала рядом, крепко вцепившись в дедову рубаху, которую он носил по-старинному - навыпуск, под пояс. Она совала нос везде, но за деда держалась крепко, боясь потеряться, что было немудрено в такой толчее. Тем более, при хорошем поведении, ей были обещаны карусели, а карусели на базаре, дело было совершенно отдельное.

В карусель грузилась все желающая детвора, а потом трое-четверо самых крепких пап, залезали под ее платформу, и, упираясь крепкими плечами в перекрестия бревен, начинали раскручивать. Счастливый визг перемежался с крепкими словечками, ржущих как кони пап, и радостней этого катания ничего больше не было.

- Надо же, - думала Геля, примеряя очередную шаль, которых в этот раз понавезли из Балашова особенно много, и крутясь перед мутным, облупленным зеркалом. Зеркало держала, нетерпеливо подпрыгивая, смешная девчонка с мышиным хвостиком, вместо косички, - Надо же… Столько магазинов в селе, а все тут. И все, что хочешь найти можно.
Она сунула шаль в сумку, и даже не глядя, как Вовка расплачивается, метнулась к соседнему ряду, где продавали огромный латунный таз. Денег на него уже не было, и Геля аж прикусила язык от досады. Вот ведь! А как бы он смотрелся на её стенке, в кухне. Ведь шик! Ну, блин!

- Мам, мам, смотри, там лошадь!

Ирка очередной раз отпустила спасительную рубаху, и бегом ринулась к яркой группке людей, столпившихся вокруг черного, изящного жеребца, с тонкой, сухой, породистой мордой.

Там, среди толпы выделялась изящная фигурка черноволосой женщины, одетой странно, как-то между… Вроде и обычно, в тканевых брюках, похожих на индийские шаровары, широкой шелковой блузе, и яркой косынке, завязанной красивым узлом на высоко поднятом узле черных волос, но она отличалась от сельчанок одновременно и экзотичностью и городским шиком.
- Ух ты! - Геля сразу узнала Раису, - Постоянно сталкиваемся. Даже странно.

Раиса копошилась в большом полотняном мешке, а за ее штанину, как за юбку держался полненький мальчик. Он держал конфету на палочке и смачно ее облизывал. Рядом с ним стоял еще один - стройный, худенький даже, с длинными волнистыми черными волосами. Он встал на цыпочки и пытался дотянуться до гривы коня, собираясь чесать ее большим деревянным гребнем.

- Вовка! Ура! – как поросенок взвизгнула Ирка и бросилась к смуглому толстячку. На крик обернулся и худенький мальчик.

Наверное, даже если бы хлыстом врезали Геле по лицу и то, она бы вздрогнула не так. Все эти годы вдруг схлынули, как вода весной, и у Гели внутри появилось то, давно забытое ощущение детского смущения и радости, кровь прихлынула к щекам. На какую -то долю секунды она оказалась там, где ей было так легко и спокойно… Но больно екнуло сердце, отдаваясь, внутри нее, и, быстро положив руки на живот, оберегая, Геля, прищуриваясь всмотрелась.

Там, в кругу цыган, подталкивая друг друга, хихикая, подпрыгивая, как две птички, баловались - она, Алюська, только темно-рыженькая, как будто ее подкрасили хной и толстый смешной цыганчонок. А рядом, слегка усмехаясь затаенной улыбкой и забытым движением отбрасывая назад темные кудри стоял .... Лачо. Геля потрясла головой, отогнав наваждение.
- Что глядишь? Похож на отца-то? Все говорят -одно лицо.
- Рай! Ты как здесь? А муж?
- А, золотая. Не может цыганка в клетке, удушила жизнь такая почти. Это не надень, так не скажи, этого не ешь. Не, не могу! И город тянет, томит, прямо за горло держит. Больница эта...боль...смерть. Нет! Мне вот здесь вольготно, в степи. Тут мой дом. Останусь уж, наверное совсем, судьба велит.
Она поправила Вовке воротничок шелковой рубахи, пригладила ткань на пузе.
- Да и дети здесь, что, на мать их всех? Сноха вон не особо за чужими, русская, что взять с нее. А мать еле ходит. Помрет, похоже скоро, туда смотрит...

- Тьфу на тебя, Райк. Болтаешь.

- Что прятаться от правды. Прячься, не прячься...Ладно. Она помолчала, грустно и долго посмотрела Геле в глаза.

- А ты? Что дом наш обходишь? Плохое думаешь? Иль чужая стала? Вон вижу, радость у тебя, в тебе она, светлая. Ждешь.

Райка бросила взгляд на Гелин живот, но быстро отвела глаза, как-то странно, как птица.

- Я зайду, - Геля улыбнулась, - Погадаешь? Скажешь кто там, и какой он?

- Рая глянула прозрачным взглядом, мимо - в сторону, вроде не поняла.

- Зайди, поболтаем. Ирку веди, вон они с Вовкой, как дружат. Она вон у тебя какая - на деревце стройное похожа, и на тебя. Да и Тамаш..будет рад… Вон он, как на нее глядит, - тоже улыбнулась в ответ, - А гадать нет. Не буду, уж не взыщи. Разучилась..
***

Огромный арбуз, размером ровно с пол-бочки, воодрузили на дворе на столе, еле запихнув его в таз для варенья. Прибежали Галя с дочуркой - маленькой Ленкой, круглой и толстенькой, как пушистый шарик, в расшитом одуванчиками сарафане. Сарафанчик был чуть маловат, и на пухлой белой грудке шубутной девчонки перекашивался, открывая то одну, то другую розовенькую сиську. Ленка быстро прилепилась к Ирке и хвостом бегала ней, не отставая ни на шаг.
Тетка Таня прибежала последняя, как всегда натащила целую корзину пирогов, и, хитро посверкивая глазами-вишнями, выудила большую темную бутыль.

- Вино. Сама вот наделала, вишенное. Сладкое, как варенье. Девки, стаканы несите, не одним им, архаровцам, бабкин самогон хлестать.

Она взгромоздила бутыль рядом к арбузом, разложила пироги, отошла, цокнула языком, любуясь.

- Красота. Мам! - крикнула она в сторону кухни, где суетилась Пелагея и через минуту она уже вылетала из кухни с котелком дымящейся картошки, а сзади семенил дед с таким ножом, что им можно было перерубить арбуз пополам - одним махом, без усилий, - Мам! Сливки тащи.

- Теть Тань. А Лина - что не идет? Все собрались же. Вечно она позже всех, - Геля и не то чтоб очень хотела видеть невестку, но так...для приличия спросила.

- А! Кукла эта? Все перед зеркалом крутится. Пузо уж до подбородка, а туда же. Красота наша неписяная.

Тетка пренебрежительно говорила о снохе, и Геля всмотрелась в нее повнимательнее.

- Пузо? А Борька знает?

- Да что ж. Знает. Он вон, как кроль, про десяток таких знает. А Линка злится. Тьфу, паразит, усатый, не пишет ей уж месяц. Она перебеленилась совсем, посуду колотит. Вроде я виноватая.

Она с грохотом шарахала тарелками по столу, потом поймала Ленку, пригладила ей косицы, запихнула сиськи под сарафанчик и вытерла нос. Отпустила, хлопнув по толстой попке.

- Какие -то вы суматошные со своими любовями, Заняты мало, видно. Делать нечего, в городах ваших, на готовом всем. Вот и дурите.

Наконец явилась Лина, она действительно была - ну очень беременна. Огромный живот под шелковым ярко-голубым платьем в ромашку, казался необъятным. И высоко взбитая белокурая хала на голове, ярко - розовые, перламутровые губы и крупные клипсы - шары, делали ее похожей на нарядный танк.

Веселая суматоха продолжалась бы и дальше, пришли мужики - Толя, Иван и Галин Володя, все что-то кричали, стараясь переорать друг друга, носились дети. Но тут деду надоело, он встал и бабахнул по столу половником.

- Цыть оглашенные. Давайте- ка к столу, сидайте. Мать заждалась зовсим.

Легкий ветерок, вернее его предвкушение в начинающемся вечере принес аромат флоксов и мыльников, истомленных жарой. Все здорово поддали, петь уже устали и сидели грустно, утомленно. Тут дед, наконец, подвинул к себе арбуз. Точным ловким движением он вонзил нож в толстую полосатую корку. Арбуз хрипло крякнул, развалился пополам, и плотный, ярко-алый, зернистый волчок сверкнул в заходящих лучах бриллиантовым, сахарным блеском.

***

Ходить на реку Геля любила ранним утром, она всегда старалась полоскать белье именно в это время. Тихонько, пока все спали, она выбиралась со двора и пробежав через залитые нежным солнышком огороды, спускалась к мосткам. Что-то колдовское было в этом нежном свете, в запахе только что вынырнувших после ночного сна кувшинок, в тихом кряканье полусонных уток, которым еще было лень высматривать еду и они дремали, засунув крашеные разноцветными красками головки, под крылья.
Тихое солнце еще не жгло, а нежно гладило открытые плечи, Геля долго сидела на мостках под черемухой, болтая ногами в по-утреннему прохладной воде.

Потом встала, распрямилась, собираясь полоскать, но сзади кто -то начал спускаться по лестнице, и она заскрипела от тяжести большого тела. Геля обернулась.

У Лины, стоящей сзади, было жуткое лицо, бледное до синевы, вчерашняя помада, которую она не стерла, размазалась, волосы рваными космами распустились по плечам. В руке она держала письмо.

- Ты? Это ты, дрянь, их свела? Сводня, гадина. Зачем ты их познакомила?

Лина кричала тонким птичьим голосом и совала Геле в лицо мятый лист.

- Это он тут, в письме этом поганом, братику своему любимому похождения описывает. С этой - твоей профурой, шалавой интернатской, Веркой. А ты знала, гадюка. Знала! И мать знала, проклятая. И твоя знала, тетка Анна эта, мороженая. Ненавижу вас!

Геля обалдело вздрагивала на особо высоких нотах и пыталась поймать руку с письмом. Но Лина тыкала резко, выставив пальцы, как будто старалась попасть в глаза. Слезы смешивались с нестертой тушью и розовой помадой, превращая ее лицо в дикую разноцветную маску. Вдруг она развернулась и бросилась к лестнице, но, под ее большим телом подломилась нижняя хлипкая ступенька и, она медленно, как в замедленном кино, свалилась с мостков в воду.

Геля с ужасом смотрела, как медузой распускаются по воде светлые волосы, и вспомнив, что Линка не умеет плавать, бросилась в воду.

***
- Наконец успокоилась. Вишь ты, что делается. Я этому засранцу сама яйца поотрываю, вот только явится, поганец, - тетка Таня была зла, как фурия, и, подтыкая одеяло под спящую мертвым сном сноху, аж шипела змеей, - И тебе бы врезать, ты куда смотрела? Знаешь же, что Борьку хлебом не корми, …..ь ему эту подсунула.

- Теть Тань…

- Молчи уже. Небось делилась с тобой секретами своими про…ими. А ты потакала.

- Теть Тань! Мне в голову не приходило!

- Ладно. Давай – иди уже, сама переоденься, вон с лица спала. Обойдется. Сам приползет прощенья просить. Котяра драный. Подзаборник.

Во дворе Гелю догнала Галя, молча забрала таз с бельем.

- Гель, все образуется. Ты что – ревешь?

- Галь, мне стыдно, это ужас. Вовке не говори, ладно?

Геля остановилась, чувствуя, как слезы уже почти душат ее, отвернулась к сирени. Ей вспомнилось, как она всегда пряталась в этом огромном, старом, пыльном кусте, когда ей было плохо, и сидя на изогнутом стволе, пересиживала беду, зализывала раны.

- Прям хоть сейчас туда, забиться и не вылазить дня два, - она даже улыбнулась сквозь слезы своим мыслям, и в этот момент жуткая боль скрутила ее в узел.