ЧАСТЬ II

Глава 1.

1.

За стеклом кружились маленькие колючие снежинки. Из-за праздничного стола, за которым сидели несколько пожилых мужчин и женщин, степенно откашлявшись, поднялся костлявый старик с прямой спиной и тремя рядами орденских планок на лацкане пиджака. Он торжественно поднял рюмку:
- Дорогие товарищи! Сегодня, 21-го декабря 2009-го года, мы с вами отмечаем сто тридцать лет со дня рождения нашего великого современника и великого человека, нашего Вождя, товарища Сталина. Символично, что мы собрались в доме Николая Ивановича Куликова, служившего в его личной охране до самого последнего дня. За Сталина!
Гости дружно выпили; в комнате повис лёгкий шумок застолья. Старик, произнесший тост, после паузы повернулся к Николаю Ивановичу, продолжая прерванный разговор:
- Но ты это брось, Николай! Рано крест на себе ставить. Ты что же: совсем не видишь?
Николай Иванович, выставив перед собой растопыренную ладонь:
– Вот так вот - мутно. А так - (отводит руку в сторону) чуть получше…
– Пока видишь – надо лечиться; пусть тебя дочь ко врачу отвезёт. Ольга ведь с машиной?
Николай Иванович невесело кивнул:
– Да. Только я лучше на метро доеду, чем связываться лишний раз…
- Это почему так? – спросил кто-то.
- Да так… Не ладим мы с ней. Раньше была, вроде, нормальным человеком. А сейчас – антисоветчица, и на радио своём таком же работает.
Одна из пожилых женщин с любопытством спросила:
– А что за радио-то?
Николай Иванович болезненно поморщился:
- Радио «Московское Время». Слыхали, наверное?
Собеседница неприязненно покрутила головой:
– Кто ж их не знает?
Костлявый старик посмотрел на Николая Ивановича с сочувствием:
– Замуж больше не собирается?
– Когда ей? – сказал Николай Иванович почти с неприязнью. - Всё в редакции своей пропадает. Зарплата хорошая, машина, делает, что хочет.
- А внук?
- Максимка скоро институт закончит. Взрослый уже парень…
- Может, всё же с Ольгой тебе помириться? Дочка же!
– «Дочка»! Есть тебе - прокурор! Она совсем малАя была, когда Зину, - жену мою - арестовали…
Помолчав, Николай Иванович заговорил горячо, словно продолжая какой-то спор:
- За дело ведь арестовали, что говорить? Глупость - не глупость, умысел - не умысел, - а, чтобы из чертежей на военном заводе стельки делать – за это и сейчас по головке не погладят!
– А чертежи-то - чего?
– Какая разница? Деталей каких-то. Ольга уже всё разузнала: и за что арестована, и в каком лагере умерла.
Разгорячившись, Николай Иванович выпил полную стопку водки, зачем-то убрал полупустую бутылку под стол и продолжал:
- Ну, пускай нечаянно, пускай - по глупости, но преступление-то налицо!
Костлявый старик согласно кивнул:
– Всё правильно. Сегодня – гайка, а завтра - какой-нибудь механизм секретный…
Николай Иванович подхватил с обидой и негодованием:
– Ну! А то, что я на службе остался, что доверять мне не перестали – это как? А ей - что ни скажи: Сталин во всём виноват!
Ещё один гость встал из-за стола и с шутливой строгостью
постучал вилкой по блюду:
- Разговорчики в строю! Давайте-ка теперь выпьем за нашу молодёжь – чтобы всё, что имеет, она бы ценила. И - помнила, откуда всё взялось!
За столом задвигались и заговорили:
– Это правильно! Иваныч, вот твоя…
Возникла минутная неразбериха; Николай Иванович незаметно достал бутылку из-под стола и, как бы невзначай, поставил её между оконных рам.
Дверь в комнату отворилась; на пороге появился улыбчивый парень лет двадцати:
– Здрасьте! Всё, дед, я побежал!
Николай Иванович с одобрением посмотрел на внука:
– Хорошо, Максимка! Что матери сказать: когда будешь?
– Утром. А будут звонить – скажи, в армию забрали!
Сверкнув улыбкой, парень исчез за дверью.
Один из гостей насмешливо проворчал:
– «В армию». Раньше, если в армию не брали, не знали, куда глаза от стыда девать. А сейчас – только бы не служить!

2.

Из-за руля серебристой «Тойоты», подъехавшей к подъезду, вышла рыжеволосая женщина средних лет. Короткая стрижка, дорогая - на гагачьем пуху – зимняя куртка.
Это была Ольга Николаевна: когда-то – маленькая девочка Оля, а ныне – сотрудник радиостанции «Московское Время». Впрочем, по отчеству к ней обращались довольно редко. На работе почти все звали друг друга по именам, и для большинства знакомых она тоже была - просто Оля.
Стоял яркий зимний денёк из разряда «мороз и солнце, день чудесный»; рыжие волосы Ольги вспыхнули в ярких лучах, заставлявших её сощуриться и закрыть глаза ладонью.
Ольга поднялась на лифте и открыла входную дверь: из квартиры вырвались голоса и звуки застолья.
Поздоровавшись с гостями, она вдруг остро почувствовала их настороженность, и даже - враждебность. Гости тоже ощущали себя неуютно: непринуждённость мгновенно улетучилась, в движениях и голосах появилась какая-то угловатая неловкость.
Грустно усмехнувшись про себя, Ольга поспешила к себе в комнату.

3.

Ольга сидела за компьютером и что-то быстро писала. Она смотрела в монитор, а её пальцы стремительно порхали по клавиатуре. В дверь вежливо постучали.
- Да-да: войдите! – громко сказала она и откинулась на спинку стула. В комнату вошёл Георгий Семёнович – старый товарищ её отца. Вежливо поздоровавшись, он сел в предложенное Ольгой кресло и заговорил, лукаво улыбнувшись:
- Пускай старичьё там без меня посидит, а я с красивой женщиной побеседую!
Ольга засмеялась. Гость серьёзно сказал:
- Олюшка, а я пришёл к тебе, как парламентёр! Николай говорит, у вас с Николаем что-то не ладится?
Ольга попыталась отшутиться:
- Вы же понимаете, Георгий Семёнович: отцы и дети, конфликт поколений. Вот и возникает, как говаривал Александр Александрович Реформатский, «принципиальное разноглазие»!
Старик улыбнулся, но ответил серьёзно:
- Я понимаю. Но как бы сделать так, чтобы вы, наконец, о чём-то договорились?
Ольга устало пожала плечами:
- Единственный способ договориться – это никогда не говорить на запретные темы: о политике, истории, и так далее.
- Если бы тебе чуть-чуть уважать его убеждения… Родные же люди!
Ольга усмехнулась:
- «Убеждения» и «родные люди» - это разные вещи. Я люблю своего отца, но как я могу уважать то, что давно презираю и осуждаю? Я считаю вашего Сталина людоедом и палачом, лично виновным в смерти моей матери. По нему, как, впрочем, и по Ленину, плачет международный трибунал. А вы все, и отец в том числе, думаете совершенно иначе. Я же ведь понимаю, по какому поводу тут сабантуй. Ну, и о чём договариваться? Я много раз зарекалась ввязываться в бесполезные споры, но каждый раз не выдерживаю – срываюсь. Извините меня, пожалуйста!
Ольга помолчала и сказала, смягчая тон:
- Я не знаю, как тут быть. Вы, дорогой Георгий Семёнович, едва ли сможете что-то здесь изменить…
Старик поднял ладонь:
- Ну-ну, Олюшка, не горячись! Ты же знаешь, что каждый человек должен гордиться своей родиной. А у России великая история, ты же не станешь с этим спорить? Вон, французы: гордятся своим Наполеоном, хотя по его милости сколько людей полегло! Почему же мы не можем гордиться Сталиным?
Ольга напряглась:
- Гитлер тоже – историческая фигура! Только немцы почему-то стыдятся связанного с ним отрезка истории. Извиняются, компенсации бывшим узникам лагерей выплачивают. А у нас Сталин до сих пор – предмет гордости. Чем гордимся - тем, что уничтожили крестьянство, руками миллионов невинно осуждённых выкопали каналы и возводили плотины? Этим нельзя гордиться, уважаемый Георгий Семёнович! Кое-чего нужно и стыдиться, а в чём-то необходимо и каяться!
- Ну-ну, не горячись! - примирительно протянул Георгий Семёнович. Он поднёс к глазам раскрытую ладонь и начал загибать пальцы:
- Построили могучее государство – это раз. Победили в самой страшной в истории войне – это два. В космос полетели первыми в мире – это три! А есть ещё и «четыре», и «пять», и – «двадцать пять»! Это ведь Черчилль сказал, ч то Сталин принял Россию с сохой, а оставил – с атомной бомбой?
Ольга устало вздохнула:
- Ну, во-первых, Черчилль этого не говорил, это – миф. А во-вторых, конечно: есть и «пять», и «двадцать пять». И ещё – десятки миллионов погибших, и сотни миллионов – так и не родившихся. Были нищие люди, науськанные пропагандой ненавидеть всё чужое. А в наследство будущим поколениям остались деградация общества и отсутствие перспектив. Не гордиться тут впору, а – молиться и каяться, дорогой мой Георгий Семёнович! Может быть, тогда Бог и простит нашу с вами страну...
Георгий Семёнович встал, расправил плечи, и развёл руками:
- Ты, Олюшка, не горячись, ты всё же подумай. Я знаю только одно: пока люди стоят друг против друга, «право» у них всегда по разные стороны. Я пойду. Прости меня, если помешал!
Он вышел из комнаты, вежливо затворив за собой дверь. Ольга нашарила в сумке зажигалку и сигареты, открыла окно. Она почти никогда не курила в своей комнате, но сегодня - особый случай.

4.

Наступил непоздний вечер того же дня. Ольга вошла в кухню, намереваясь быстро выпить кофе и вернуться к работе.
Вчера в редакции, конечно, говорили о сталинской годовщине, обсуждали сделанную Ольгой, и посвящённую ему, передачу. Это был «пилотный» проект, заявка целого цикла, рассказывающего о крупных и неоднозначных исторических персоналиях: о Сталине, Гитлере, Наполеоне, Кромвеле, Иване Грозном…
Конкуренция в редакции была очень острой, и Ольга осталась довольна собой. Идея уж очень явно лежала на поверхности, поэтому, если не застолбить её вовремя – кто-нибудь обязательно сделает это сам. Конкуренция делала работу редакции весьма эффективной, но держала сотрудников в постоянном напряжении и стоила им огромных нервных затрат.
За время работы на радиостанции «Московское Время» Ольга добилась вполне определённого, устойчивого положения. Если в самом начале она была репортёром, корреспондентом, работавшим «в поле», то теперь в её подчинении была целая команда референтов и редакторов, собиравших и готовивших материалы для её передач.

Задумавшись, она не заметила, как в кухню вошёл отец. Он тяжело опустился на стул: его лицо покрылось белыми пятнами. Ольга с неудовольствием посмотрела на него:
- Пап! Я вижу, ты сегодня опять прилично выпил? И ел, наверное, всё подряд… Ну, как ещё с тобой разговаривать? Как объяснять, что тебе теперь много, чего нельзя? А если ты со своим диабетом в кому свалишься, и никого рядом не окажется? Даже «скорую» вызвать будет некому!
Она чувствовала, что говорит жутким, каким-то сварливым тоном, и это ещё больше выводило её из себя.
Николай Иванович ответил с горделивой обидой:
- Если когда и нельзя, то уж сегодня-то – можно! Ты хоть помнишь, какой нынче день?
- Помню! – ледяным, усталым тоном ответила Ольга. – Ты что, решил всем назло помереть прямо в его день рождения?
Ольга достала из холодильника ампулу с раствором инсулина, нашла глейкометр, шприцы, и устало сказала:
- Иди к себе, ложись. Мы сегодня ни сахар не мерили, ни инсулин не кололи… Иди: я сейчас приду!

Глава 2.

1.

Редакция радиостанции «Московское Время» располагалась в массивном здании довоенной постройки. Она представляла собой два длинных коридора, лучами расходящиеся от широкой лифтовой площадки. По обе стороны каждого из них шло по нескольку дверей, где размещались эфирные студии, комната IT-службы, кабинеты начальства, три эфирные студии, переговорная комната и комната отдыха.
Радиостанция работала, как сложный и слаженный организм, без пауз и выходных. Как и её сотрудники, радиостанция «Московское Время» существовала в жёсткой конкурентной среде. В сегменте информационного радио, где работала радиостанция, было немало сильных игроков, да ещё время от времени появлялись всё новые. «Главный» пребывал в постоянном поиске идей, новых форматов и концепций, так что лицо радиостанции, часто незаметно для слушателей, всё время менялось. Способность придумать какой-нибудь оригинальный ход ценилась здесь чрезвычайно высоко, и исправно служила для очередного «низового» сотрудника надёжным «лифтом» для стремительного карьерного роста. Иногда какой-нибудь референт, недавно пришедший в редакцию и придумавший какой-нибудь неожиданный и перспективный формат, за несколько месяцев совершал столь головокружительный карьерный рывок, что уже через год-полтора после прихода плотно работал в эфире, имея собственную авторскую передачу с отдельной командой референтов. Другие работали здесь годами, но никаких рывков не совершали, довольствуясь однажды завоёванным местом. Первые были как перспективны, так и не слишком надёжны относительно будущего радиостанции. Они были неутомимы в поиске новых возможностей, но порой неожиданно уходили то на какой-нибудь телеканал, то на вновь открытую радиостанцию, часто сразу - на директорскую или на редакторскую должность.
Ольга давно прочила Макса в радиожурналистику. «Пусть начнёт с работы референта» – думала она: «Оглядится, поймёт, что к чему, - глядишь, и найдёт свою нишу!» И, хотя она не была уверена, что у сына это получится, она предпочитала отпустить ситуацию на волю случая: «Как будет, так будет!» Кроме того, Макс хорошо разбирался в компьютерах, и, в случае неуспеха на ниве журналистики, вполне мог пригодиться в качестве технического работника. Ольга несколько раз говорила с ним на эту тему. Максу хотелось себя попробовать, но, как заметила Ольга, он больше рассчитывал на «запасной» вариант. Макс охотно возился с электроникой, но читал мало и совершенно бессистемно. Зато его девушка, Даша, была выраженным гуманитарием, читала много и очень хорошо говорила. «Кто знает» - размышляла про себя Ольга: «Может быть, как раз эта девочка и найдёт себя в нашей работе?»
Максим с Дашей вместе учились на третьем курсе очного отделения Академии Менеджмента и Управления: оба поступили туда наугад и оба находились в бесконечном поиске своего истинного призвания.
Радиостанция «Московское Время» возникла в последний год существования Советской власти, и всё время своего существования сохраняла лидирующие позиции в рейтингах.
Ольга работала здесь почти полтора десятка лет, но, как и большинство сотрудников, не состояла в штате, а каждый декабрь подписывала очередной годовой контракт. Если в течение года руководство было недовольно сотрудником, контракт на следующий год могли и не заключить, или предложить подписать его в урезанном виде.
Многие сотрудники радиостанции придерживались либерально-демократических убеждений, в результате чего радиостанция с течением времени становилась всё более и более оппозиционной. Выручало то, что «Главный» старался позиционировать «Московское Время», как СМИ независимое и беспристрастное, стремящееся отражать мнение всех участников общественного процесса.
Ольга остро чувствовала, что ностальгия по советскому времени становилась всё более ощутимой и агрессивной, а зловещая фигура Генералиссимуса – всё популярнее. Это рождало в ней беспокойство, переходящее в ощущение надвигающейся катастрофы.

2.

Она не успела выйти из лифта, как столкнулась с юной девушкой-референтом:
– Ольга Николаевна! Андрей Александрович просил зайти!
Ольга кивнула, и, постучав, вошла в кабинет с табличкой «Главный Редактор».

За столом, заваленным какими-то бумагами, сидел Андрей Александрович Борисоглебский – «молодой человек пенсионного возраста», как в шутку называли его сотрудники. Борисоглебский поднял от стола лысеющую взъерошенную голову:
– Привет, Оль! Послушал твой «пилот»: всё в порядке, первый ком – не блИном. В следующем цикле начнём с февраля, с шагом в две недели, а там - посмотрим. Пусть твои всё мне подготовят …
Ольга кивнула:
- Хорошо, всё сделаем! Кстати, как раз вчера после эфира я, как Чацкий с корабля – на бал: попала на собрание стариков-сталинистов. Моих планов они, к счастью, не знают, а то расстреляли бы без суда и следствия!
Борисоглебский улыбнулся:
– Откуда ты их берёшь?
Ольга пожала плечами:
– Мне их искать не надо – сами приходят. Я рассказывала: отец после войны служил в сталинской личной охране. Вот и собирает их у нас в квартире.
У Борисоглебского загорелись глаза:
– Может, как-нибудь его приведёшь? А мы его расспросим, запишем… А?
Ольга с сомнением повела плечами:
- Много раз звала: «нет» - и всё! Говорит, подписку давал о неразглашении.
– А ты представляешь, сколько он всего повидал? Может, с юристом его свести? Ну, чтобы тот объяснил, что старые подписки уже давно недействительны?
Ольга невесело усмехнулась:
– У него – действительны!
– А чем он вообще занимается?
– Моложе был – швейцаром в гостинице «Россия» работал. А сейчас – так, дома сидит…
– Уживаетесь?
Ольга пожала плечами:
- А куда деваться? Как говорится, «мирное сосуществование различных политических систем»!
- Ну, ладно! – вздохнул Главный, вновь склоняясь над своими бумагами. – Приводи, если что!
Ольга молча кивнула и вышла из кабинета.

3.

Максим сидел за столиком ресторана вместе со своей подругой и однокурсницей, Дашей. За их столиком помещались ещё две парочки с их же курса: добрая половина зала была занята студенческой компанией, собранной здесь парнем с их же курса, Антоном, по случаю своего дня рождения.
Отец Антона был владельцем и гендиректором компании, специализирующейся на драгоценных и редкоземельных металлах; Антон легко мог позволить себе пригласить всю группу в ресторан – дело совершенно немыслимое для каждого из его гостей.
Уже отзвучали поздравления и тосты; Антон жестом подозвал к себе официанта и сказал негромким, значительным голосом:
- Видишь, у ребят пусто в тарелках, в рюмках ничего не осталось? Ты не жди отмашки – делай, что нужно! Потом мне посчитаешь!
Официант, на минуту исчезнув, вновь возник меж столиков с четырьмя бутылками французского шампанского в обеих руках.
…Одна из девушек, сидящая за одним столиком с Максимом и Дашей, в продолжение разговора:
- Мы с матерью, как говорится, «чувствуем на разных диалектах». Давно существуем в режиме «привет – пока!»
– У меня – те же корки, – с ухмылкой сказал сидящий рядом парень.
Антон, оказавшись рядом с их столиком, бесцеремонно вклинился в чужой разговор:
- А у кого, скажите, таких проблем нет? Разве что, вот – наш Макс: душа человек!
Макс скорчил кислую мину:
– Ага, конечно! Сначала дед по ушам ездит, потом мать прессует, а после – оба наваливаются.
- Дедушку нужно слушаться! – иронично отозвался Антон.
- Дед когда-то лично Сталина охранял! – с гордостью сообщил Макс.
– Ух, ты! Дед, наверно, генерал ккой-нибудь?
Макс, как будто оправдываясь:
– Да нет… Капитан в отставке.
Антон насмешливо присвистнул:
- Капитан?! Считай, неудачник: если бы он хотя бы до полковника дослужился, тогда – да!
Макс резонно ответил:
– Когда Сталин умер, дед лейтенантом был. После кому он был нужен?
Антон присел за столик рядом с Максом, сказал авторитетно:
– Это от человека зависит. Один наш знакомый в «Контору Глубокого Бурения» пришёл после армии, в семидесятые. И генералом в отставку вышел. Вилла на Сицилии, дом на Рублёвке, счёт в Швейцарии – полный комплект! Твой дед, если бы захотел, - тоже «успел» бы…
Даша протестующее пожала плечами:
– По-моему, ты упрощаешь, Тош!
\Антон, насмешливо бросив: «Ну-ну!», отошёл к другому столику.
Максим, с досадой посмотрев ему в спину, неожиданно сказал:
- А чего мы всё в городе собираемся? Поехали ко мне на дачу - Новый год с шашлыками встречать!
Компания оживилась:
– А что?
- Поехали!
- Отличная идея!
Даша тоже загорелась:
- Давай!
Парень за соседним столиком осторожно поинтересовался:
- А где это? И что там вообще есть?
- Город Дмитров знаешь? От него автобусом – минут двадцать. Условия спартанские: печка, «удобства» деревенские, мангал где-то под снегом остался – нужно откапывать.
Подошедший Антон легонько хлопнул Максима по плечу:
- Экстрим – это хорошо: едем! Сто лет не видел настоящую живую печку…

4.

Макс и Даша медленно шли по ночной московской улице. Поздней зимней ночью пешеходов почти не было, в свете реклам и фонарей медленно падали редкие снежинки.
Даша повернулась к Максу:
– И правда: нужно чаще бывать на природе. И вообще – куда-нибудь ездить! Ты куда хотел бы поехать?
Макс засмеялся:
- Я? В Тайланд, транзитом через Ямайку!
– Ну-у, Макс! - притворно-обиженно протянула Дана. – Я серьёзно!
Макс задумчиво повёл плечами:
– Я скоро у матери на радио буду работать. Заработаю чемодан денег, и поедем мы с тобой куда-нибудь на Бали, или на Шри-Ланку!
Даша ответила в тон:
– А на Канарах дом трёхэтажный купим, с прудом под окнами. А через пруд – мост с фонарями!
Оба засмеялись; Макс, неожиданно став серьёзным, сказал:
- Ты зря смеёшься. Всё будет, как я сказал!
- Я не смеюсь, просто мне хорошо. В конце концов, жизнь - это то, что есть, пока мы строим планы!
- Здорово! Сама придумала?
- Нет, что ты! Это Джон Леннон…

Они шли мимо засыпанных снегом деревьев; Макс бросал вверх снежки, сбивая с веток сыпучие шапки снега. Очередная порция срывалась с ветки, и оба смеялись, уворачиваясь от сыплющихся за шиворот холодных игл.

5.

За окнами струился короткий и ясный зимний день. Николай Иванович открыл тонко скрипнувшую оконную раму и достал спрятанную накануне початую бутылку. Налил водку в стоящий на подоконнике маленький гранёный стаканчик, жмурясь, выпил. Сквозь приоткрытую форточку в комнату врывался монотонный шум улицы. Может быть, из-за этого Николай Иванович и не услышал ни звука открываемой двери, ни голоса дочери.
Почувствовав чей-то взгляд, он обернулся: в проёме двери стояла Ольга.
- Ты здесь! – сказала она, – А я прихожу – никого нет; зову – тишина…
В этот момент Ольга заметила стакан и бутылку. Она перевела укоризненный взгляд на отца. Он смущённо пробормотал:
- Не волнуйся! Выпил совсем чуть, и – ни в одном глазу! Ну?
Ольга устало покачала головой:
- Что тебе доктор говорил? Ты и сам прекрасно понимаешь, что после инфаркта, с диабетом и высоким давлением, тебе нельзя пить. Вообще, ни капли!
Ольга решительно взяла с подоконника бутылку водки. Она попыталась на глаз оценить количество выпитого, покосилась на приоткрытую оконную створку:
- Теперь мне понятно, почему ты отказывался ставить у себя стеклопакет: в новых окнах бутылку за рамой не спрячешь!
Николай Иванович внезапно вскипел:
- При чём здесь водка? Пошла мода – окна менять: давай все поменяем! А тебе какие окна ни поставь – всё равно кухня будет прокурена. И не лезь ты в мою жизнь: без тебя решу, пить мне или не пить. Ясно?
Ольга почувствовала, что она, кажется, перегнула палку. Однако отцовский ответ задел её за живое.
- Ясно! – с обидой сказала она. – Только в следующий раз, когда припечёт, не жалуйся и не проси «скорую» вызвать…
Николай Иванович зло посмотрев на дочь:
- Не переживай, больше не попрошу!
Он прошёлся по комнате и резко обернулся:
- Тебе лишь бы к чему-нибудь прицепиться! Вечно всякой ерундой занимаетесь. Сталин у них виноват! Сами страну развалили, а теперь о здоровье беспокоятся: вот именно, что Сталина на вас нет! Он бы вас тогда всех, кто у Белого Дома собрался, расстрелял бы к чёртовой матери, и - всё! И хоть ты - моя дочь, я бы всё равно сказал: правильно сделал! Распалившись, он уже почти кричал, но остановиться не мог.
Ольга открыла было рот, чтобы что-то ответить, но в этот момент в кармане у неё зазвонил телефон. Она раздражённо махнула рукой и вышла из комнаты, забрав, однвко, бутылку с собой. Николай Иванович с досадой посмотрел на приоткрытую створку оконной рамы, на дверь, в которую только что вышла Ольга, и яростно сплюнул. Потом, бурча что-то себе под нос, вышел в прихожую. Из кухни доносился весёлый голос Ольги. Николай Иванович, играя желваками, быстро оделся и вышел из квартиры, яростно хлопнув дверью.

Глава 3.

1.

Николай Иванович вышел из подъезда и остановился в размышлении. Ему нужно было понять, что делать дальше, куда идти. Кошелёк он забыл дома, поэтому вариант с покупкой новой бутылки отпадал сразу. Он задумался. Сразу возвратиться домой было как-то унизительно, а бродить без цели и толка по улицам казалось глупым. В этот момент кто-то с разбега схватил его за плечи и весело сказал:
- Ты куда это собрался?
Он обернулся: перед ним стоял улыбающийся Макс. Николай Иванович притворно нахмурился:
- Ишь, ты: чуть с ног не свалил!
Он поднял на внука пасмурный взгляд:
- С матерью опять поругались. Не хочу домой идти, лучше погуляю.
Макс весело отвелил:
- Чего просто так ходить? Замёрзнешь. Лучше пошли в кафе – я угощаю!
Они подошли к дверям кафе, мимо которого Николай Иванович проходил тысячу раз, но внутри никогда не был. Макс открыл перед упирающимся дедом стеклянную дверь, снял с него пальто и усадил за столик. Николай Иванович, морщась от громкой музыки, с осторожным любопытством огляделся по сторонам. Он близко наклонился к внуку и громко спросил:
- А чего мы сидим-то?
Макс негромко хохотнул и сказал покровительственным тоном:
- Сиди-сиди: сейчас к нам подойдут!
От суши, салата, и даже от кофе старик испуганно отказался. После долгих переговоров сошлись на яичнице из двух яиц с сосиской и на трёхстах граммах армянского коньяка.
Вскоре Николай Иванович освоился в новой для себя обстановке, раскраснелся и повеселел. Коньяк он выпил залпом, чем очень развеселил сидящую за соседним столиком компанию. Макс подвинул ближе к деду тарелку с яичницей:
- Ешь что-нибудь, а то я тебя до дома не дотащу!
Николай Иванович хитро подмигнул внуку:
- Учи учёного! Ты когда-нибудь коньяк «КВ» пробовал? То-то!
Старика заметно развезло. Он говорил путано и долго: что-то рассказывал, делился обидами на Ольгу и на «всё это нынешнее предательство», и вдруг спросил напрямик, как Макс относится к Сталину. Тот даже слегка растерялся. ,Но чуть подумав, заговорил осторожно и вежливо:
- Знаешь: я бы не хотел жить в то время. Кого-то арестовывали, ссылали, расстреливали, и непонятно, за что, и - кто следующий. Но не факт, конечно, что сейчас говорят всю правду: это можно о любых временах так рассказать, что с ума сойдёшь. Но что тогда нас все уважали – это мне нравится!
Старик согласно кивнул:
- Когда иностранцы в Москву приезжали, они шли, как по струночке – боялись! А сейчас?
Макс миролюбиво сказал:
- Ну, как бы, да. И Сталин вёл себя нормально: в простой шинели ходил…
Николай Иванович, цепко посмотрев на внука, медленно сказал:
- А ты знаешь, что я служил в его охране до последнего дня?
И, получив от внука утвердительный ответ, торжествующе закончил:
- А вот, чего ты не знаешь: сталинская шинель с последнего дежурства так у меня и осталась!
Макс задохнулся от неожиданности:
- Да ты что?! А почему никто мне это не рассказывал? И, кстати: где она?
Николай Иванович, всласть насладившись произведённым эффектом, ответил важно:
- Не знал, потому что мать была против, чтобы тебе говорить. А шинель у нас на даче – в шкафу висит, в моей комнате. Но только ты - цыц: услышал, и – забыл! Понял?
Макс рассеянно кивнул и задумался.

2.

Ольга пила кофе, когда хлопнула входная дверь. Она встрепенулась:
– Пап, ты?
В кухню заглянул раскрасневшийся Макс:
– Мы - вдвоём с дедом!
Ольга сказала с облегчением:
- Ну, хорошо: идите ужинать!
Николай Иванович, потоптался в прихожей и молча ушёл к себе в комнату. Макс заглянул в кухню:
- Мы с дедом только что в кафе перекусили!
Ольга удивлённо спросила:
- Как его туда занесло?
– Иду, вижу: стоит, мёрзнет… Пришлось коньяком отпаивать!
Ольга сокрушённо покачала головой:
- Вот только коньяка ему сегодня и не хватало!
Макс сел против матери, сказал умиротворяющим тоном:
– Всё-таки жалко деда!
Ольга кивнула:
- Жалко. Вот поэтому и нельзя ему наливать. Перед тем, как на улицу выйти, он ещё и водочки выпил. А врач-эндокринолог строго-настрого наказал: ни капли!
Макс виновато кивнул:
- Понял: учту на будущее! Потом, помолчав, осторожно спросил:
- Может, вам с дедом всё-таки как-нибудь помириться?
Ольга грустно посмотрела на сына:
– Вот именно – «как-нибудь». Как?! Он 22 апреля в Мавзолей идёт, а я – в церковь, свечки ставить.
После паузы она тихо сказала:
- Я хорошо помню свою мать, хотя, когда её арестовали, мне тогда ещё пяти лет не исполнилось. У меня в голове до сих пор не укладывается, как он мог им такое простить? Простить, оправдать, как-то объяснить. И продолжать служить дальше!
Она в волнении начала ходить от окна к двери, и – обратно:
- Я ведь понимаю, что ни на кого нельзя держать зла, что нужно прощать. Но, когда я в очередной раз слышу от него все эти бредни, мне голос матери слышится. Ты знаешь, она ведь даже не попрощалась со мной перед уходом – напугать боялась. А он всю свою жизнь гордится, что после её ареста ему, дескать, доверять не перестали…
Макс осторожно спросил:
- А почему ты мне про сталинскую шинель ничего не рассказывала?
Ольга пожала плечами:
- Я с юности эту шинель ненавижу: будь моя воля – в печку бы её бросила! Но дед молился на неё, как не икону. Вот мы и договорились, что у нас дома духу её не будет. О чём было рассказывать? Что у нас в семье хранится колпак палача?