1 часть

Коришма стоила не так дорого, как могла бы позже, к 16-ти годам, возрасту, в котором пребывают боги, когда тело становится роскошным и чувственным, а от сиянья глаз впору ослепнуть. Хотя глаза у неё и в те годы сияли. У неё были необыкновенные глаза. Не только в Индии - по всему миру не встретишь!
Вот луч солнца пронизывает морскую волну, гималайская вершина вспыхивает осколком льда пред рассветом - вот какие глаза! И имя под стать. Коришма - значит "необыкновенное чудо". Потому и купил её евнух шахского гарема, сведущий о вкусах господина. Из ветхой хижины она попала в блистающие покои, с витыми лестницами, сбегающими в купальни, со множеством невесомых башенок где-то в вышине, и всё это можно было видеть из-за узорных решёток её клетки.
Её учили танцам и музыке, и постепенно, день за днём отходила прочь печаль вечной разлуки с близкими: отцу невозможно бы прокормить их большое семейство, разве она не понимала!
Она росла, совершенствуя мастерство и становясь всё прекрасней, но час, когда шах мог бы плениться ею, так и не настал.
Настал другой. Она взошла в ясный круг под синим прозрачным сводом покоев, о которых не догадывалась прежде, и о которых знал во дворце лишь один человек...

На закате жизни шах Джахан из династии Моголов глядел на мир из той же решётчатой клетки, где когда-то пребывала Коришма, и ему давно уже не принадлежали ни дворец его, ни знаменитые алмазы, такой, например, как "Великий Могол", история которого в дальнейшем темна и запутана.
Шах умер и, если верить в индуистскую реинкарнацию, возможно, возродился спустя какое-то время раджей, водоносом, а то и слоном, ибо, как и прочим смертным, ему были причины кусать локти и просыпаться по ночам в холодном поту.
Но девушка Коришма, по тем же законам, не могла бы воплотиться ни рыбкой, ни птичкой, ни царевной. Даже спустя три века.

А века несутся с грохотом и стоном, и рушатся твердыни государства, валятся троны, рассеиваются народы. И лишь звёзды над миром остаются холодны и бесстрастны. А где-то в тяжких глубинах таятся иные звёзды. И светятся потусторонним блеском… Звёзды земли.

Звёзды земли
В глуби расцвели,
Лучистыми лепестками
Раскрыли очи,
Любая хочет
Ожить, от рожденья камень.

Пал звездопад!
И павшие спят.
Не надо их мир отверзать.
Прозрачную синь
Огонь испросил
Ему приоткрыть глаза…

Говорят, у каждого своя звезда. Говорят, звёзды, как люди. Впрочем, это суеверие.

*

Далеко-далеко от Индии, в современной Москве жил-был дедушка. Очень добрый дедушка.
И внучку звал он Линой.
А мама с папой - Гелей.
А дворник Степан приветствовал каждое утро: "Здорово, ангелочек!" По утрам у них с Ангелиной было общее дело: он долбил лёд, а она неслась в школу, во второй класс. И поскальзывалась, и семенила ногами - и наконец, с облегчением выбравшись на расчищенную Степаном дорожку, уверенно шла дальше. Так что выходило - не она, а он - Ангел: хранитель.
Хранитель широко и рассеянно улыбался и махал вслед громадной ручищей. Но небольшие серые глаза на живой физиономии оставались неподвижны и устремлены всегда прямо перед собой: Стёпа ими не пользовался.

Пред тем, как скрыться в подворотне, Лина мельком оглядывалась на родное окно и быстро кивала дедушке. Прошли времена! В этом году дедушка провожал её только так. Выглядывая в окно. Она же не какая-нибудь первоклашка, которую родители водят за ручку! Подругу Маришку же не водят! Геля стойко и самоотверженно добивалась этого права, лила слёзы и доказывала близость школы и в миллиметрах на карте, и в пара-шагах по тротуару – и, в конце концов, дедушка со вздохом согласился. И вот теперь внучка, одна-одинёшенька, радостно и гордо шла по улице.

Шла, а вокруг тесно нависали лепные фронтоны старой Москвы. Удивительна и таинственна эта старая Москва, если вникнуть. Если войти внутрь каждого дома и попытаться в нём что-то понять. Например, найти квартиру под номером шесть, где живёт Флавий Флегонтович, сухонький лысый пенсионер, что с семи утра уже занимается своим здоровьем, вот и сейчас бежит трусцой по заснеженному двору в одной майке. Вы что думаете? Зайдёте в подъезд и так прямо по порядку и просчитаете квартиры? №1, №2 - и так до шестой? Ха! А её там нет! Там последний этаж, всё обрывается на пятой! Там, за широким проёмом в стене, раскрывается длиннющий коридор - и пред вашим взором никакой не №6! А № 39. Потому что это уже другой дом. И по этому коридору можно обойти его весь и выйти на другую улицу. А квартира №6 далеко-далеко отсюда. За углом, в узком тёмном закутке, при проходе в смежный, маленький двор. Там горит вечерами одинокий фонарь, и очень здорово в прятки прятаться. Зато, грех жаловаться, после 6-ой квартиры честно идут 7-я и 8-я. А вот потом - извините! Потом 21-я. Ничего не поделаешь: Москва не сразу строилась! Москва - загадка!
Сколько таких загадок в ближайших домах! И дворник Стёпа начальствует над ними над всеми и знает все подъезды, все квартиры, все выступы и кирпичи. Только ничего этого он не видит.

Дедушка говорил, что слепые от рождения часто не уступают зрячим в сноровке. Вроде бы, природа, ограничивая их в одном чувстве, награждает сверх меры в других четырёх. А может, и того больше: есть же, вот, говорят, шестое чувство. Интуиция.
Лина часто пыталась представить себе эту интуицию и, расставив руки, ходила по комнате с закрытыми глазами. Мебель сразу начинала вести себя как-то странно: стол передвигался, диван уезжал невесть куда, а стулья, наоборот, норовили попасться на пути и подставляли ножку. И вообще - это было очень тоскливо - жить с закрытыми глазами. Как только Стёпа терпит?!
А Стёпа, вроде, и не страдал. Чистит себе снег да посвистывает. У него свистеть хорошо получалось. Любую песню! Дедушка говорит, Стёпа музыкальный, разве что учиться не довелось. И вообще одарённый. Лёгким характером, например. Здоровьем. А ещё могучим телосложением. Прям, как Пётр Первый, пятаки гнёт! За всё берётся - и всё получается. Никогда аварийку не вызывает: всё сам. С ним даже домуправ ругался: "Ты, говорит, меня под суд подведёшь! Ты ж слепой, я ж не имею права тебя на крышу посылать!" Так Стёпа крышу чистит, когда начальство не видит: а что ж ей, в сосульках ломаться? А рухнет на кого?! Жди этих работничков!
Дедушка со Стёпой иногда беседует: сядут на лавочку - и о жизни, о жизни. Или ещё о чём. О минералах, например. Хотя Стёпа, понятно, минералы никогда не видел. И всё ж....
Вот осколок льда, скажем - и хрусталя, если сравнить. Как они? Дедушка даже приносил дворнику кусок хрусталя, из своих материалов. И потом сказал папе за ужином: "Как интересно мыслит человек!" Только папе всегда не до хрусталей, сам до хруста работает, до хрипа и скрипа. В суставах, лёгких и мозгах. Так он сам шутит. Потому Геля его совсем не видит. Да и маму, пожалуй. И сколько помнит - всегда с ней возился дедушка.

А дедушка у Лины художник был и увлекался ювелирным искусством. Цветные камни, их блеск, игра, причудливые сложные переливы и сочетания.
Целыми днями дедушка с февкой работал: ваял-паял. К его рабочей доске Ангелине подходить строго-настрого запрещалось - и она не подходила, она всё же девочка послушная. Только издалека смотрела. Очень нравилось.
Смотрела-смотрела - да кое-что заметила. Вот что.

Каждый вечер перед закатом на карниз окна в дедушкиной комнате садилась ворона. Одна и та же. Геля порядком за ней понаблюдала и убедилась: та самая! Так же топорщится одно перо, та же глубокая царапина на клюве. И главное - взгляд! Черносливовый пристальный взгляд! Ну, прямо буравящий какой-то взгляд! Такой, что, как говорят, в кость лезет. У других ворон на улице Ангелина ничего подобного не встречала. Скачут и скачут себе, хлебную корку долбят.

Сначала Лина отмечала появление вороны с любопытством, потом с удивлением, потом опасливо. И однажды вдруг испугалась.

- Дедушка, - зашептала, прячась деду за спину - и к спине щекой прижалась, - а чего она всё смотрит?
Тот только посмеялся:
- Ты чего, глупышка? Это ж ворона! Они любят блестящие вещи. Надо просто ящик закрывать, когда из комнаты уходим. Я потом сетку в форточку вставлю.

И верно - через день вставил. Ворона по-прежнему торчала за стеклом. И Лине не нравилась. Хотя бы тем, что этот глухой провал зрачка был направлен вовсе не на дедушку и его ящик, не на ослепительную февку - а на Лину. И это было непонятно, тревожно.
- Что ей надо? Ведь ящик закрыт.
- Вороны - птицы умные. Ждёт! Понимает, что откроем. Надеется стащить.
- А что она на меня смотрит?
Дедушка поглядел на внучку и улыбнулся:
- Так ты же кулон нацепила!
- Ой!
Лина прыснула со смеху. Вот так-так! И впрямь глупые страхи! Этот кулон - он так ей нравился! Потому что - он, конечно, очень красивый, как и все дедушкины вещи, и Геля сразу вдохновенно цепляла его на шею, едва приходила из школы - но этого мало. Главное - он сделан из чёрного граната. Вот оно как!
Даже Маришка знает, хоть у неё нет дедушки-художника - гранаты-то красные! А этот - не такой какой-то. Чёрный! И даже не окончательно чёрный. Как раз на конце он постепенно переходит в тёмно-зелёный. Почти как надкрылье тех изумрудно-переливающихся жуков, которые летом попадаются в сирени. Вот какой! И так и мерцает! Таинственно-таинственно! И где-то из чёрной глубины прорывается скрытый красный огонь! Просто сказка!

- Дедушка, - попросила Лина, умильно наклонив голову, - а можно я его завтра в школу возьму?
- Как это - в школу? - нахмурился дед, и восьмилетка жалобно заглянула деду в глаза:
- Я честно-честно не потеряю! Я на шею под платье надену! Я никому... только Маришке покажу! Она не верит, что бывают такие гранаты!

Внучка канючила так трогательно, в милых светло-зелёных глазах бродили волны таких обильных слёз, а белокурые кудряшки подрагивали так беззащитно - что дедушкино сердце не выдержало, он только обречённо махнул рукой:
- Ладно! Пропадёт - граната больше не будет. Надеюсь, ты это понимаешь.

Таким образом, будоражащий юное воображение гранат на Гелином животе пронёсся мимо дворника, выбрался на улицу и прибыл во второй "А" в целости-сохранности.
Спрятавшись между завалами курток и пальто в раздевалке, две девчонки долго шептались и выхватывали друг у друга этот заточённый в камне пламень.

- Дай-дай-дай-дай-дай!
- Хватит, не тяни!
- Вот он какой, этот гранат!
- Маленький северный олень.
- Да ну тебя! Вечно ты...
- Такой гранат называется "уваровит", но этот ещё и с красным... смотри...
- Вижу... только не очень видно... погоди ты, дай ещё на свет...
- Ну, поглядела? Щас звонок.
- Успеем! Дай померить!
- Ну, нет! Я дедушке обещала не снимать!

Так что всё было нормально. Поглотив отпущенную на сегодня дозу знаний, Ангелина простилась с Маришкой уже сложившимся ритуалом - хлопаньем ладоши в ладоши: вместе, друг с другом, крест-накрест, опять вместе: "Сим-сим-сим-сим шёл по улице Максим..." - и благополучно дотопала до родного дома.
Степан, стоя на крыше, со свойственным ему сочетанием силы и изящества сбивал сосульки с жёлоба.
- А! - весело крикнул он, - ангелочек летит! Осторожно там обойди, ленточкой, вон, обвязал!
И Степан подколол очередную сосульку.
"Как он их нащупывает?! - в очередной раз изумилась Геля, - ладно бы - лёд внизу, коли да коли себе - но там, на верхотуре-то!

Квартира, где жила Ангелина, находилась весьма далеко от подъезда, в который она вошла. Конечно, можно было пройти ещё одну улицу и углубиться в сумрак лестниц чёрного хода, там путь по лабиринтам домов короче. Но там, того гляди, попадётся этот дурак Лёшка, которому придётся врезать рюкзаком, отчего стремглав нестить вверх по лестнице, и Лина чёрным ходом не ходила.
Поднявшись на третий этаж, она ступила во мрак громадного коридора. Мрак - потому что по обеим сторонам никакие не окна, а плотно закрытые двери квартир, а лампочки горели тускло и неверно - и все были по 15 ватт: экономия. А коридор высокий и широкий, как это бывает в старых домах, и пол паркетный и скрипучий - от него всегда пахнет ушедшими веками. Так дедушка определил. И Геля соглашалась: так пахнут вещи в чулане, мамонт в музее, допотопные буфеты дряхлых бабушек. По-восковому душно и затхло.
Уже сто лет этим коридором ходят люди. Больше ста! А стены незаметно наблюдают, и потолок летит над головой, весь такой высокомерный и насмешливый, этому до людей и дела нет, он даже вниз не взглянет. Геля шла, подняв голову - где он там, потолок? - но разглядеть почти ничего не получалось - лампочки выхватывали пространство только посерёдке, их на потолок не хватало.
И всё-таки это было родное пространство. Прежде, когда они с дедушкой возвращались домой - особенно в такую пору, как нынче - вьюги, мороз и мокрый снег в лицо оставались позади, а здесь было тепло, сухо и тихо, и долгое приближение к уютной квартире - когда ты постепенно оттаиваешь, и так же постепенно начинаешь расстёгиваться, на ходу трясёшь головой, чтобы сбить капли обильно потёкших сосулек на выбившихся из-под шапки прядках волос, а шапку стаскиваешь прочь - только продлевало удовольствие. Потому Геля спокойно ходила тут одна, и никогда ни тени страха в сердце не закрадывалось. А сейчас - закралось.
Совершенно точно! Геля даже удивилась, на миг отпихнув страх: что это вдруг с ней? Ей - страшно! Потрясающе! Но почему?!
Может, потому, что только что, по пути, Маришка, делая ужасные глаза, замогильным шёпотом рассказала ей сказку про красную руку. А потом ещё про синюю. А потом про зелёную. Во всех трёх ничего не подозревающая девочка едва доживала до ночи. А ночью...
Конечно, сейчас не ночь - но вокруг так темно! А коридор сейчас завернёт за угол! А если из-за угла... Лине стало холодно, и слегка закружилась голова. Из-за угла... Но ведь за угол - так или иначе - всё ж придётся завернуть. НАДО!
Ангелина придержала дыхание, напряглась и, разом выдохнув, шагнула за угол.

Сперва ничего не случилось. И даже страха не стало. Она просто смотрела перед собой и видела дальний конец коридора, и углубление в стене, где, она знала, дверь её квартиры. Осталось-то каких-нибудь десятка два шагов! И лампочка здесь яркая горела. Стена была хорошо освещена, бояться нечего!
Но Геля замерла, вытаращив глаза. Глаза явно подводили её. Происходило невероятное! В глубокой тишине знакомая освещённая стена вся содрогнулась, пошла волной - и вдруг стремительно поехала на неё. Глазам можно верить, можно не верить - но независимо от этого, когда на тебя несётся четырёхметровая стена, и расстояние считанные мгновенья резко сокращается - ты вольно-невольно отпрянешь назад! Даже если ты cамо бесстрашие, и всякие суеверные глупости не для тебя.
Лина попятилась и, взвизгнув, рванулась обратно. И тут же всем туловищем ударилась о несокрушимую вертикальную плоскость. Откуда та взялась, думать было некогда. Нужно было бежать! Вот только - некуда. Девочка спиной оказалась прижатой к твёрдой поверхности, а стена всё наезжала на неё, всё ближе и ближе. Вот уже коснулась вытянутых в попытках защититься рук. Вот руки вынуждены податься назад, вот опуститься. Голова - притиснуться затылком, потом повернуться набок, чтоб уберечь лицо - и всё равно ощутить, как крашенная масляной краской, с неуклюжей надписью "Лина", что втихаря от взрослых старательно выведена фломастером во времена изучения букв, такая СВОЯ стена - неотвратимо надавливает щёку, ключицу, грудь, живот, и вот уже не можешь вздохнуть, и крик делается хриплым, всё слабее, дыхание мельчает, дёргается, буксует - и теперь ты понимаешь, как умирают люди.
Остатки сил потратились на угасающее: "Дедааа!"

А потом всё внезапно остановилось. Геля словно повисла вне времени. Ни жизни, ни смерти. Стиснута, распластана - однако сознание не меркнет. Воздух, пульсируя, ещё проникает в лёгкие. И ты понимаешь, какое это блаженство - дышать. Дышать и жить. Как хорошо жить! Только бы эта стена ни на миллиметр не двинула дальше.
"Не надо, - попросила Ангелина про себя: даже прошептать не удавалось, - я не буду больше писать на стенах! А когда вырасту, покрашу тебя розовой краской! Не надо".
"Не надо", - повторило эхо где-то над головой. А голова зажата, так что шею больно. И в голову совершенно некстати, без всякой паники, вступает догадка: "Наверно, так бывает при землетрясении". И ещё чуднее соображение: "Меня могут откопать! Спасатели!" А потом осеняет: "Наконец-то легко дышится!" А следом ещё: "А стены-то - нет!"
Страшно поверить - но нет стены! Вот, рукой щупаю: нет! И рука шевелится. И не давит щёку. И не больно шею. И можно кричать сколько хочешь! Хоть во всё горло! "Дедушкааа!"

- Да ты что, маленькая?! - услышала она дедушкин голос и сообразила, что давным-давно у дедушки на руках, и дедушка несёт её в распахнутую дверь комнаты, и рукав рубашки его совершенно мокрый. И она тычется в этот рукав и ревёт, громко-громко: "Дедушкааа!"
- Что ты, что ты... - гладит по голове дедушка, и голос у него испуганный, - что с тобой случилось?
- Деда! - сквозь слёзы твердит Лина, - стены! Деда! Стены давят! Деда! Я боюсь!
- Ну, ну, успокойся, мы разберёмся, что там стены натворили, - растерянно бормочет дед, и старается придать твёрдости голосу (и Лина улавливает и понимает, что старается), - мы это так не оставим! Что это за стены у нас такие?! Ты подробней-то скажи, что там со стенами!
- Деда... чуть не раздавили... - и рассказала. Всё ещё дрожа, хлюпая носом и слов не находя. Как сумела. Дедушка только затылок почесал:
- М-да... дела...
Помедлив, осторожно спросил:
- Линочка, а не могло это показаться тебе? Ты испугалась, сказок наслушалась. Иногда бывает, что человек верит своим фантазиям.
И тогда девочка горько заплакала, и это были уже другие слёзы, где сразу исчез испуг, а вырвалось одно отчаянье:
- Ты мне не веришь!

Что и говорить. Поверить было трудно. Проверить невозможно.
Поздно вечером, уже в постели, Геля слышала тихие голоса из другой комнаты. Удручённые дедушкины интонации, сдавленные всхлипывания мамы, гневный папин рокот:
- Как вы могли, Захар Кузьмич, пойти на поводу у ребёнка?! Одну... в этом диком коридоре... да ещё ваш гранат! Кто-то мог узнать, ведь явная попытка! Напугали до полусмерти, сильнейший стресс!
- Дмитрий, но нельзя же вечно опекать... она внимательная, аккуратная, умная девочка...
- Папа, ты слишком мягкий... и беспечный! Боже мой! Ну, что же делать?! Ведь горячечный бред! Жутко же - на полном серьёзе слушать про эти стены! Но что-то же воздействовало на неё! Обследовать?.. Нанести девочке ещё одну душевную травму?.. Но, явно же, надо к специалисту!
- Женечка, ты успокойся, страшное позади, остальное перемелется... конечно, я больше не отпущу её одну...

"Как хорошо! - подумала Лина, сразу же почувствовав: уютно в кроватке, и хочется спать. - Мне теперь тАк это нужно: чтобы дедушка всегда был рядом".

На следующий день мама Женя самоотверженно взяла отгул и отправилась в психологическую консультацию, о которой прочитала в интернете.

*

- Ты, Блистание! Взойди в ясный круг под синим прозрачным сводом пред Пламенем и воззри в глаза его, дабы взглянуть в мои!
- Я, Блистание, и вот я ступаю в ясный круг под синим прозрачным сводом пред Пламенем и пью от взгляда его, и насыщается дух мой, и множатся силы, и я вижу тебя, и я говорю с тобой, ты, Светозарное! Я тут, ибо приложило ладонь к одной из дверей, и закрыло мир за собой, и ничто не вошло мне вслед. Да возсияет Пламя вo хрупкости своей! Итак, я слушаю!
- Я, Светозарное - и вот, я пребываю в ожидании и надежде, и взываю к Пламени, да простит нам ошибку... когда оно возможно... Блистание, мы оба виноваты. И ты, и я - найти должны решенье. Мы допустили промах, и теперь закрытый мир немного приоткрылся. Нам портят замыслы. Не так, чтоб очень... но неожиданно, тем и досадно. Мы оба позабыли: средь людей - пусть редко - но бывает это свойство... особая способность... уловить её - особый труд и напряженье, а так же боль - как языки огня - бывало, обожгут на миг - и стихнут. Но надо было не жалеть себя. Наш труд - он чересчур великолепен! Сверхграндиозен! Умопомрачает искусство, всё же - окупает совершенство.
- Я знаю, Светозарное, я знаю! Теперь, себя не пожалев, склонимся пред Пламенем! О Пламя! Помоги нам!