На небо выбрался ржавый месяц, спеша до полночи встать на стрём.
Мы в мир недавно явились вместе и также вместе теперь умрём
В железной бочке, тесней прижавшись в глухой безвыходной темноте,
Когда становится вдруг ужасным мир за пределом дрожащих тел,
Когда от крика теряешь голос, дожить отчаявшись до утра.
Но очень скоро приходит голод и с ним на пару - особый страх.
Внезапно станет тревожно с теми, с кем раньше вместе сосали мать,
И ты услышишь, как дышат тени, как тихо в душу вползает тьма.
Любовь и совесть - сейчас препоны, и, если надо, предай, солги....
...Теперь не вспомню, кто первым понял, что самый младший слабей других.
Зазря мгновения не растратив, загнать быстрее, свалить рывком...
И мы отныне уже не братья. И мы отныне друг другу корм.
Судьба вальяжно подходит ближе, кинжалом время занесено.
В висках колотится: выжить, выжить. И там неважно, какой ценой.
Совсем неважно, что будет дальше в кошмаре, снящемся наяву,
Но чуть отступишь, но чуть поддашься, вгрызутся в горло и разорвут.
Июльский воздух вгоняет в одурь, а ветер пахнет сухой травой...
Спасайтесь, крысы. Ведь на свободу отпущен новый крысиный волк.
С таким до смерти не будет сладу, своих приученным убивать.
Не я прорвался живым из ада - во мне на волю прорвался ад.
Мой мир привычным не будет больше, но так случилось, зачем вникать?..
Порой мне снится: в той старой бочке я умер первым.
Не помню, как.