А ведь день начинался, как обычно. Я проснулся, услышав пение канарейки. За окном
яркими красками горела осень. Жена, улыбаясь, пожелала доброго утра и позвала
завтракать. Когда Илона передавала мне чашку ароматного кофе, позвонила её подруга.
Жена, улыбаясь, взяла в руку мобильный телефон и стала слушать. Постепенно
выражение её лица менялось. Она встала и ходила по комнате, несколько раз что-то
переспрашивала, уточняла, поглядывая на меня. Потом посмотрела присланные
фотографии и швырнула телефон на стол.
Я был обескуражен произошедшей в ней переменой и ещё не пришёл в себя, когда она
громко заявила:
– Я всё знаю про эту девку! Но я надеялась, что ты одумаешься. Хватит. Мы разводимся.
Мне дом, тебе машина.
Через час комната выглядела, как трактир после ковбойской разборки. Я сидел на диване
среди этого бардака. Перепуганная канарейка забилась в угол клетки. У дверей стояло
несколько больших чемоданов. Мне не было понятно моё состояние. Я должен был,
наверное, пинать ногами мебель, бросать в окно вещи, может даже плакать... Но ничего
этого не было. Я понимал, что меня подставили, Илона же ничего не хотела слышать.
Через два дня я должен был ехать в командировку и мне пришлось перебраться в
гостиницу.
***
– Я понимаю вашу проблему, – сказал посетительнице седой мужчина в белом халате. – И
могу сделать то, что вы просите. Даты я записал. Но для вас это очень большая
эмоциональная нагрузка. Ещё раз подумайте перед тем, как бросить вызов судьбе: а вдруг
она его примет. Если вы готовы, пройдёмте в мой кабинет, там есть необходимое
оборудование.

Женщина решительно прошла следом за ним и села в указанное кресло. Врач расположил
на её голове датчики. Сеанс начался.
Когда прошло двадцать минут, седой мужчина подошел в ней и выключил аппаратуру.
– Больше нельзя, – сказал он. – Но я думаю, этого достаточно.
Он вышел в соседнюю комнату, вскоре вернулся и передал женщине небольшой сверток.
Женщина осторожно взяла пакет и поблагодарила.
– Теперь только Бог нас рассудит, – подумала она, уходя.
***
Два дня я не выходил из номера гостиницы. Я передумал все возможные оправдания, хотя
не был ни в чём виноват. Моя коллега Инна последнее время окружила меня такой
навязчивой заботой и была так вежлива и предупредительна, что я всё оттягивал момент,
когда скажу ей, что не нуждаюсь в её внимании. Я не увидел, что было на фотографиях,
но был уверен, что это монтаж. Осталось надеяться, что Илона об этом догадается или
узнает.
Нужно было ехать в другой город, и утром я отправился в гараж. Я всё думал об Илоне, и
досада уже сменилась злостью. Даже не выслушала меня. Мне хотелось перечеркнуть всё,
что объединяло нас, забыть всё. Меня жгла обида. Жена… Всегда спокойная, холодная,
молчаливая… Да, конечно, заботилась. Рубашки выглажены, пижама свежая, завтрак
отменный. Постоянная забота… Работала и всё успевала… Только куда делись те чувства,
которые мы испытывали в начале? Куда делись её фантазии?
Серебристый Mercedes Benz спокойно ожидал меня. Я выехал из гаража на дорогу.
Ранним утром трасса была пустой. Почувствовав себя за рулём в привычной обстановке, я
подумал, что может быть ещё всё уладится.
Через полуоткрытое окно влетал свежий ветерок. Учитывая своё неуравновешенное
состояние, я ехал, не торопясь, и вдруг услышал, что издалека донёсся приглушённый
переливчатый смех Илоны. Так она смеялась, когда я увидел её в первый раз.
Оглянувшись, я убедился, что в машине никого не было. Тем не менее, я почувствовал,
как накатывает волна нежности, теплые мягкие руки жены обнимают меня, запах её духов
защекотал мне ноздри, но подобно аромату цветка, видение исчезло, словно подхваченное
дуновением ветра.
Затем я ощутил себя на веранде нашего дома. В окно полилось пение соловья, в саду
засвистела иволга – эти звуки сливались и звучали в моих ушах чудесной, неземной
музыкой. И вдруг мне начало мерещиться, что именно эта призрачная жизнь
непостижимая, недоступная разуму, сверхъестественная – и была единственной правдой
на земле, а все остальное – работа, командировка, ссора с женой – просто игра
воображения.
Я остановил машину. Мне чудились ласки, поцелуи и прикосновения нежных рук.

Певучий голос шептал что-то мне на ухо, благоуханное дыхание касалось моего лба, а у
лица реял, порой касаясь, воздушный шарф Илоны.
Не понимая неожиданной смены своего настроения, я вышел из машины и направился к
обочине дороги, на усыпанный багряными листьями откос. Немного посидев на земле, я

подумал, что, пожалуй, на меня подействовал стресс и всё мне почудилось. Вернувшись к
машине, я поехал дальше и вскоре впереди показалась фигура женщины. Она размахивала
руками, просила остановиться. Я притормозил и хотел открыть дверь, но рука не
слушалась. Так и не сумев впустить незнакомку, я извинился и поехал дальше. Через
минут пятнадцать я остановился и попробовал открыть дверцу машины – она открылась
легко.
Мне показалось, что жена сидит рядом со мной. Я явственно чувствовал её дыхание, её
тепло, вдруг почувствовал волнение и резко затормозил – обогнавшая меня машина чуть
не счесала бок. Я почувствовал, что жена взяла меня за руку. Вытащив из кармана
носовой платок, я промокнул им лоб. Почему он взмок? День ведь не жаркий.
Раздался громкий, резкий звук. Это был сигнал чёрного автофургона, который выскочил
из тумана навстречу. Я круто вывернул руль. Автомобиль сильно тряхнуло, когда фургон
пронесся мимо. Опасность миновала.
Немного проехав по дороге, я почувствовал, что испытываю нежность и желание обнять
Илону. Я опять остановил машину и вышел – боялся, что состояние, которое овладевало
мной в машине будет мешать управлению.
Но мне очень хотелось вернуться за руль. От уличного фонаря падал жёлтый свет и
хромированные бамперы сверкали, а от стройного голубого корпуса словно исходило
лунное сияние. Я не мог противиться желанию вернуться в автомобиль. Открыв дверцу, я
сел на заднее сидение, а через некоторое время перебрался вперёд и поехал.
Дорога была мне хорошо знакома, и я продвигался по трассе в правильном направлении.
Перед моими глазами теснились картины – первая встреча, первая близость, праздники,
поездки. В моей голове теснились картины, сменяя друг друга, наша жизнь переливалась
перед моими глазами такими яркими красками, что я зажмурился, будто кто-то направил в
меня солнечный зайчик. Будто жаркое солнце горело внутри меня.
Я посмотрел на часы, оказалось, что день на исходе, а я всё ехал... Наконец, я остановился
у придорожного кафе, легко перекусил, взял с собой кофе. Напиток был совершенно без
запаха, отдавал горелым, и я вспомнил, каким чудесным кофе угощала меня Илона. Вдруг
мне нестерпимо захотелось вернуться домой. Наша ссора и невыясненные обстоятельства
показались мне ничтожными. И словно по внутреннему приказу машина неожиданно
развернулась и поехала в обратную сторону.
Подъезжая к дому, я увидел, что жена сидит на скамье у дома с телефоном в руках.
Увидев меня, она удивлённо посмотрела в мою сторону. По её лицу пробежала целая
гамма чувств – волнение, страх, затем выражение её лица стало виноватым и вдруг,
словно кто-то смыл с неё маску, она посмотрела на меня растерянно, но в её взгляде уже
светилось счастье. Мне показалось, что она была рада видеть меня живым.
Я смотрел на неё и не знал, что сказать. Желание вернуть её было таким сильным, что
заслоняло всё остальное. Мне хотелось, чтобы она почувствовала то же, что и я.
Вспомнив, что в машине цветы, я торопливо вернулся за ними.
Не отходя от машины, я смотрел на Илону. Неожиданно она улыбнулась и пошла мне
навстречу.

– Цветы… Ты давно мне их не дарил… Может быть это судьба, загадочная и
непостижимая, исправляет наши ошибки? Каждый из нас дает то, что может?
Я почувствовал, что эти слова относятся совсем не к цветам.
Ещё не светало, когда Илона взяла на столике ключи и направилась в гараж. Она открыла
дверцу машины и отсоединила небольшой блок памяти, прикреплённый в нижней части
водительского сидения. Перед ней промелькнуло лицо мужчины в белом халате, и она
благодарно улыбнулась.

Твои воображаемые друзья, ты только глянь – они уже почти седые!.. Кто-
то молится огромной бирюзовой пчеле, кто-то уронил себе на ногу
бензопилу, чьи-то пальцы скрючены артритом, а кто-то и вовсе завёл своих
собственных воображаемых друзей.
Им не до тебя. Они больше не хотят бегать по крышам и жевать гудрон. Да
и тебе пора уже заняться своими делами: ты давно взрослая. Только вот
своих дел почти нет. А после развода стало ещё меньше. Но ты говоришь
всем, что дела есть. Дела идут. Забывая уточнить, что идут они без тебя.
Мучаешься от бессонницы десятую ночь подряд. Чтобы занять себя, рисуешь
дом, человека и дерево. Проективный тест. Заодно пытаешься придумать
сногсшибательный образ на Хэллоуин.
…Мне сказочно повезло: наш дом располагался по соседству с незаконной
городской свалкой. На этом, пожалуй, отмеренное на моё детство везение
заканчивалось.
Мама работала в две смены, чтобы обеспечить мне достойное будущее и
чтобы мы могли чем-то питаться в не слишком достойном настоящем. После
уроков я чаще всего слонялась возле свалки, играя с воображаемыми
друзьями в «поиск сокровищ».
Большинство ребят в моём классе были мажорами: их джинсы стоили
больше, чем зарабатывала моя мама за месяц. Я подозревала, что в их домах
даже чайные пакетики заваривали всего один раз, а не три-четыре, как было
принято у нас. Меня же величали Королевой Помойки, и я носила это звание
с гордостью. В моём зловонном королевстве зелёные мухи кружились над
вспоротыми животами огромных мусорных пакетов. Здесь так легко было
затеряться. Спрятаться. Иногда мне удавалось найти потрясающие вещицы:
тюбик помады, позолоченный медальон, шестерёнки часов, фарфорового
ангела с разбитым лицом. Всё это становилось частью моей «коллекции
отбросов». Я надевала массивные перстни на свои худые пальцы с

ободранным маникюром, а рыжие патлы украшала тяжёлой пыльной
заколкой с фальшивым жемчугом. Мой истлевший гламур: я несла его перед
собой, словно щит.
Когда мне было десять, к нам приехал погостить дядя Паша, мамин брат.
Гостил он у нас довольно долго: почти пять лет. Перестройка в стране к тому
времени давно завершилась, но дяде Паше перестроиться не удалось. Со
старой работы его сократили, а новую найти он не смог. Большую часть дня
он сидел у окна, курил или помогал мне искать «сокровища». Мои
воображаемые друзья охотно приняли его: он сразу и безоговорочно стал
для них своим.
Вот только дядя Паша страдал от некой странной болезни, в которую не
верила моя мама.
В нём жил пчелиный рой. Сотни невидимых пчёл. Злые, дикие твари –
мёд их был терпок и ядовит. Они жалили его изнутри, очень больно – дядя
Паша стонал, схватившись за голову, и катался по полу. Но хуже всего было
то, что они постоянно жужжали.
- Вот, послушай, - дядя Паша придвигался ко мне, так близко, что я
чувствовала его дыхание. – Слышишь? Слышишь?..
И мне казалось, что я слышу. Тихое, монотонное жужжание.
Он был ульем. Ульем поневоле. Интересно, является ли насилием
принуждение человека быть ульем?.. Дядя Паша считал, что является. Только
кого призвать за это к ответу?.. Он постоянно писал в какие-то инстанции
гневные письма с требованием моральной компенсации. Но ему ни разу не
ответили.
Мама говорила, что её братец – пьяница, трепло и ещё один нахлебник,
удобно устроившийся на её шее. И всё же мне было весело шататься с ним
по грязным закоулкам моего маленького, но гордого королевства!.. Один раз
мы нашли кашемировый свитер, почти целый. С тех пор дядя Паша его не
снимал. Ветер кружил вокруг нас рваные пакеты и сухие листья. Забравшись
на самую высокую гору из мусорных мешков, я выкрикивала исковерканные
слова популярной песенки:
- Фристайло! Ракамакафо!..
Бурно жестикулируя, я танцевала хип-хоп на своём троне из тряпья,
объедков и картонных коробок. Дядя Паша сидел на прожжённом
колченогом кресле, смеялся и отстукивал ногой ритм.

Иногда он подходил ко мне близко, слишком близко. Гладил по щеке и
шёпотом просил закрыть глаза. Я чувствовала, как его руки расстёгивают
мою блузку: пуговку за пуговкой. Он почему-то любил, когда на мне было
мало, совсем мало одежды. Он сгребал меня в объятия большими
ручищами.

Я чувствовала тепло и запах его кожи.
- Эти пчёлы… - шептал он. – Знаешь, иногда они перестают жужжать. Вот
сейчас, например. Слышишь их?.. И я не слышу. Какой же кайф, когда они
молчат…
Дядя Паша умер, когда мне было пятнадцать. Инфаркт – так сказали
врачи. «Допился», - вздохнула мама. И только я знала точно: это были пчёлы.
Но я была за него рада: по крайней мере, дяде Паше больше не нужно быть
ульем.
Через год после его смерти свалку рядом с нашим домом, наконец,
ликвидировали.
Ещё тогда, в детстве, я обожала Хэллоуин: единственный день в году,
когда я чувствовала себя звездой. Я делала потрясающие костюмы из всякого
хлама: такие нигде нельзя было купить, ни за какие деньги. Жуткие маски из
яичных скорлупок, птичьих косточек, осколков цветного стекла, парусины и
медных гаек. Их можно было обменять в школе на упаковку жвачки или
«Сникерс». Но самое сладкое из всех лакомств – быть в центре внимания.
Виват, королева!..
…Три часа ночи. Я нарисовала уже пять домов, три дерева и двух
человечков: и все они умоляют меня пойти спать. Но сна ни в одном глазу.
Прокручиваю в голове сегодняшний разговор с мамой о наболевшем.
- А вот если бы у вас были дети, он бы не ушёл, - мама выразительно
смотрит на меня поверх очков.
Я возражаю, что если бы у нас были дети, ушла бы я. И фиг бы вы меня
нашли.
Тут, разумеется, моя маман начинает вопить, что воспитала бессердечное
чудовище. Дочь-чайлдфри – горе в семье. А ведь даже у тёти Любы из
третьего подъезда уже двое внуков, хоть её сын и наркоман.
Вдоволь наоравшись, она подливает мне чай.
- Лето прошло, а ты опять никуда не съездила. В следующем году
обязательно возьми путёвку на теплоход. Сейчас такие шикарные речные
туры! А сколько там развлечений!..

- Я не хочу плыть на теплоходе, мама.
- Ну как это?.. Конечно, хочешь. Может, хоть познакомишься там с кем-
то…
Она продолжает что-то увлечённо рассказывать, но я не слушаю её. Я
разглядываю золотистый фантик из фольги. Из тысячи таких фантиков можно
сшить королевскую мантию. Я буду в буквальном смысле ослепительна в
этот Хэллоуин. Виват, королева!..
…Четыре утра. Моё отражение смотрит на меня застывшими мутными
глазами. В моих венах - грязные сточные воды. И мёртвые рыбы вытекают из
моего носа тоненькими струйками крови, сливаясь в ручей. Скажи, который
сейчас год?.. И кто я теперь – дом, человек или дерево?..
Когда дядя Паша умер, в самой глубине души я испытала облегчение, чуть
ли не радость – и всегда винила себя за это. Ведь он любил меня, этот
человек-улей. А я любила его, хоть и не совсем понимала.
Но сейчас я понимаю его. С каждым днём – всё больше. Вонь канализации,
запах нефти и дохлых рыб – это накатывает внезапно, когда меньше всего
ждёшь. Во мне шумит отравленная река. И я готова на всё, чтобы не
чувствовать это.
Внезапно в мутных водах сверкает ясная, до боли резкая картинка – я с
мужем и детьми плыву на теплоходе, в речной тур по Волге. А моя мама
бесконечно постит в «Одноклассниках» фотографии внуков. И, наконец-то,
гордится мной.
Да ведь это же шикарный образ на Хэллоуин!.. Лучший из моих образов.
Главное – правдоподобный. И в самый неожиданный момент я засмеюсь и
воскликну: «Сладость или гадость!.. Ловко же я вас всех провела, да?..»
Вот только никто мне не поверит. Что ж. Значит – мантия из фантиков.
Я достаточно зарабатываю, чтобы покупать красивые новые вещи. Но
привычка рыться в хламе осталась. Герцогиня секонд-хендов. Императрица
блошиных рынков. Словно под тоннами тряпья, яркого, безвкусного
ширпотреба, я надеюсь когда-нибудь обнаружить себя.
Пять утра. Закрыв глаза, пересчитываю своих воображаемых друзей,
прыгающих через забор туда, откуда не возвращаются. Я очень хочу с ними,
но мне нельзя. Не сегодня. Может, когда-нибудь…
Я засыпаю.

Женя был моим продолжением. Мы дружили еще со школы, читали мысли друг друга, на лето нас отправляли вдвоем к его или моей бабушке. Как брат и сестра — всегда рядом, могли поделиться душевными переживаниями. А потом его семья уехала в другую страну, где Женя поступил в университет. И пусть мы уже не были рядом, но осознание того, что где-то существует человек, который понимает и принимает твой мир, заслоняло от трудностей и проблем, как щит. И я часто смотрела на небо и тешила себя мыслью, что Женя сейчас тоже смотрит на такое же небо, над нами светит одинаковое солнце.

Но однажды мое солнце сгорело. Переписка с Женей оборвалась, а потом от его родителей я узнала, что он разбился в автокатастрофе. Эта новость на едва уловимую долю секунды вспыхнула у меня в голове, выжигая всё внутри. Ослепляя. Ошеломленная случившимся, я какое-то время ходила на ощупь, держась за стены, стараясь осознать, понять, постигнуть. Рана от ожога еще долго кровоточила, исступленно пульсировала в мыслях, лихорадочная дрожь гуляла по телу, не давая согреться. Тогда, пять лет назад, я потеряла своё небо. По лазурному куполу уже не стелились белоснежные облака, как будто расправленные крылья ангелов. Над головой застыл холодный надгробный обсидиан и давил на сознание необратимостью. По его сторону, там, куда не доходили молитвы, обрывалось детство. Там зиял всепоглощающей тоской вакуум. Во сне я подлетала к каменной плите неба и наблюдала, как мое дыхание оседает крошечными капельками на его блестящей поверхности. Будто черное зеркало разграничивало меня и Женю. Я пыталась пробиться к нему, обсидиан проваливался, я падала, разбиваясь на мелкие осколки. Утром просыпалась с порезами на руках.

Время не лечит, просто с годами я привыкла к душевной темноте. Образовавшаяся внутри черная дыра постоянно ныла и требовала света, тепла, воздуха. Боль поглощала сознание и мешала воспринимать реальность. Радости и печали знакомых, жизненные события воспринимались через искаженную призму отчаяния. Каждый выход в мир ощущался как полет в космос. Ты будто был со всеми, но в то же время — совсем один, в своем невидимом скафандре, огражденный и изолированный от остальных.

В любую погоду, время года, по будням и праздникам — мое небо оставалось черным. Однажды подруга посоветовала мне завести котенка, чтобы развеять печаль. С Артуром мы познакомились в интернете на сайте приюта для бездомных животных. Артур помогал мне с выбором питомца, подсказывал, как ухаживать за ним, нашел хорошего ветеринара. И хотя мы ни разу не виделись, а просто обменивались голосовыми сообщениями, меня потянуло к этому человеку. В его заботе ощущалась доброта, выдержка и спокойствие, умиротворённость. В одну из бессонных ночей я призналась ему, что уже много лет не вижу нормального неба. Что оно всегда цвета сырой земли, а солнце сменилось блеском гранитных плит. Артур выслушал мою исповедь и поделился тем, как видит он. Рассказал о медовом закате, о том как облака пушистыми котятами бегут по горизонту, как деревья шуршат листьями, будто величественные драконы изумрудной чешуей.

С тех пор Артур звонил мне в начале и в конце дня, чтобы развеять завесу моей скорби и зажечь внутри искорки надежды. Каждый день его небо менялось. Он рассказывал об амарантовых рассветах в лепестках вишен, об исчерченной кружевными следами самолетов синеве, о перистых облаках, которые, будто песок на пляже, скрывают океанскую лазурь. Артур говорил о своих животных, у него было две кошки, лабрадор и домашний голубь, о прослушанных аудиокнигах, о детях и работе учителем музыки. Очень хотелось стать частью этой жизни, не было секунды, когда я не думала о его словах.

Мы назначили встречу в парке. На скамейке сидел мужчина тридцати лет в темных очках и с белой тростью, рядом дружелюбно виляла хвостом собака-поводырь. Я села возле
Артура, он взял меня за руку.
Между нами возник искрящийся поток энергии, наши тела привыкали к близости друг друга. По моим пальцам пробежала дрожь, Артур слегка улыбнулся и поднёс мою ладонь к своим губам. В этом жесте я почувствовала защиту и поддержку, это было как будто возвращение домой после долгих скитаний. Я подняла голову вверх и наконец увидела как индиговые паруса наполняются живительной энергией ветра, птицы держатся за воздух распростёртыми над миром крыльями. Теплый сентябрьский день принес новое давно забытое чувство легкости и свободы.