(Впервые статья была опубликована в газете «Ключъ» г. Фрязино Московской области, №№ 42 и 43, октябрь 2014 года.)



Было лето 1941 года, недавно началась война. Советские войска, теснимые превосходящими силами противника, несли тяжёлые потери и отступали, отступали. Тем невероятнее представить предпринятые уже в августе налёты нашей авиации на Берлин. Бортинженером одного из одиннадцати дальних бомбардировщиков, по приказу Сталина направленных в фашистское логово, был Аглям Гайнутдинов. О том, что предшествовало этому заданию, что последовало в дальнейшем, мы говорили с дочерью героя Разидой Аглямовной Муртазиной – жительницей города Фрязино.

Папа был всегда со мной

Гайнутдинов Аглям Гайнутдинович родился 3 ноября 1911 года в посёлке Бондюжский Вятской губернии (ныне город Бондюжск Республики Татарстан). В шесть лет потерял отца – случилась авария на химзаводе. Потом были семилетка, школа ФЗУ, армия – призывали с расчётом на последующее поступление в военное училище: парень был грамотный, занимался в ДОСААФ. В 1932 году окончил 2-ю Военную школу авиационных техников в городе Вольске Нижне-Волжского края (специальность: техник по обслуживанию самолётов) и получил направление в Москву на Центральный аэродром (что на Ходынском поле), где базировался Научно-испытательный институт Военно-воздушных сил (НИИ ВВС); в том же году вместе с институтом был переведён на подмосковный аэродром близ железнодорожной станции Томская (с 1937 года – Чкаловская). В 1934-м женился...

«Мама после техникума работала на Бондюжском химзаводе. Они с папой из одного подъезда, квартиры были напротив. И дружили с детства, играли, хулиганили, она на два года младше, – рассказывает Разида Аглямовна. – В НИИ ВВС тоже был необходим химик-аналитик – развивалась авиация, нужны были большие высоты, скорости. Иным уже тогда понятно было, что войны не миновать. Для высот, скоростей надо было делать закрытые кабины – но в них скапливался угар. Тогда-то и стали создавать авиационную медицину; как появились штаты – мама перебралась к отцу».

В 1935 году у Гайнутдиновых родилась Разида, двумя годами позже – Налия. Примерно с полгода семья снимала жильё, потом дали комнату в коммуналке, с появлением Налии – вторую, в том же 1937-м был переезд в известный всем чкаловцам Жилкомбинат (и там была коммуналка, тоже две комнаты из трёх).

«Когда началась война – мне было шесть лет, – продолжает Разида Аглямовна. – Чего я могу помнить?! Единственное, что папа был всегда со мной... У него велосипед, на работу ездил, и катались мы с ним – по всем закоулкам; а летом по утрам, когда не было полётов – на Медвежьи озёра, купаться. Но больше он любил ходить пешком. Сестрёнка была маленькая – и чтобы мы не мешали возиться с грудничком, мама и бабушка соберут нас и отправят гулять. Идём, разговариваем, он рассказывает про деревья, птиц... про сороку-белобоку... Как-то мимо церкви проходим. И я говорю: „Пап, а это что?“ Он мне: „Это храм, в нём священники служили...“ Церковь уж разбитая была, с чёрными окнами... Я: „Пап, а кто главней – священник или царь?“ Отец слушает, а сам – где-то наверху, своими мыслями занят, обеспокоился чем-то, а я – внизу. Он высокий был...»

Вспоминает мать, Рахиму Мухамедовну, – та умерла в 2006 году в возрасте 93 лет.

«Тогда в гарнизоне была одна молодёжь, стариков не было. Все дети ходили в один детский сад, прямо у нас перед окнами. Забирала из сада мама. Красивая была, все обращали на неё внимание – и я была счастлива. А с утра меня одну отпускали, мама с балкона смотрела. Однажды смотрит, а меня всё нет, – и в подъезд: я там с котёнком – маленький такой, пищит, тоненько, – куда я, туда и он; и наступить боюсь, и пройти мимо... Мама улыбается...»

За год до войны семья Гайнутдиновых ездила фотографироваться в Москву, в проезд Художественного театра, – только младшую Налию с бабушкой дома оставили, – старик фотограф, красивый, с белой бородой, долго рассаживал, прежде чем вылетела птичка.



По приказу Сталина

Воскресным утром 22 июня раздался стук в дверь. На пороге стоял красноармеец с пакетом. Аглям вскрыл пакет, с удивлением прочитал и говорит жене: «Вызывают на аэродром». Было шесть часов, он и так собирался на работу – летом, даже в выходные, они особенно активно занимались испытаниями. А жена в этот день поехала в Москву и по пути на электричку услышала речь Молотова. Так для семьи Гайнутдиновых началась война.

23 июня лётчик-испытатель из НИИ ВВС Степан Супрун был на приёме у Сталина – депутат Верховного Совета СССР, Герой Советского Союза был вхож в Кремль. 29 июня он же (в присутствии других чкаловских лётчиков Петра Стефановского и Александра Кабанова) докладывал вождю, что из добровольцев набраны два полка истребителей «МиГ-3» (под командованием Супруна и Стефановского), бомбардировочный полк «Пе-2» (Кабанов), полк штурмовиков «Ил-2» (Николай Малышев) и ещё один – дальней бомбардировочной авиации (Викторин Лебедев). К 30 июня был подготовлен приказ о направлении лётчиков на фронт.

Когда Аглям вернулся с работы – на этот раз она растянулась на несколько дней, – сказал жене, что должен ехать в Казань; там, на базе завода-изготовителя, дальняя авиация комплектовалась самолётами. Всего по стране собрали 18 тяжёлых бомбардировщиков «ТБ-7» (другие обозначения: «ПЕ-8» и «АНТ-42»; конструктор: Владимир Петляков из КБ Туполева; макс. скорость: 443 км/ч на высоте 6360 м, потолок: 9300 м, дальность полёта: 3600 км). Машина была мощной, хорошо защищённой, однако не хватило времени как следует испытать и доработать установленные не так давно новые дизельные двигатели «М-40Ф» (вместо применявшихся ранее «АМ-35А»).

В начале августа 432-й полк (при формировании имел номер 412) 81-й авиадивизии дальнего действия под командованием Героя Советского Союза Михаила Водопьянова был переброшен из Казани в Пушкин (Царское Село) под Ленинград, на так называемый аэродром подскока. Знакомое место.

Аглям Гайнутдинов участвовал в Советско-финской войне 1939–1940 годов (самолёты тоже базировались в Пушкине) и был удостоен медали «За боевые заслуги».

Лётчики знали, что им предстоит нанести удар по Берлину, но срок вылета всё откладывался. И вот почему: у Балтийского флота была своя авиация на острове Эзель (ныне Сааремаа) – там стояла военная часть под командованием Евгения Преображенского, самолёты «ДБ-3», – 8 августа она уже слетала на Берлин и удачно отбомбилась. Однако бомбовая нагрузка у «ДБ-3» относительно небольшая – врага всего лишь попугали. Сталин же хотел задать немцам настоящего шороху.

И вот, наконец, под вечер 9 августа на аэродром прилетел командующий ВВС и зачитал приказ Верховного Главнокомандующего. Из пятнадцати сформированных экипажей на задание было отправлено одиннадцать, в каждом – одиннадцать человек: первый и второй пилоты, штурман, инженер, техник, стрелок-радист и ещё пять стрелков рядового состава. Командирами «ТБ-7» были назначены Михаил Водопьянов, Иван Лисачёв, Александр Курбан, Александр Тягунин, Михаил Угрюмов, Василий Бидный, Сергей Асямов, Олег Макаренко, Арсен Чурилин, Константин Егоров и Александр Панфилов. Бортинженером у Панфилова был Аглям Гайнутдинов (ранее борттехник, но перед войной окончил курсы, позволявшие работать инженером). В общей сложности полку тяжёлых бомбардировщиков предстояло одолеть порядка 2700 километров. Путь был намечен по Финскому заливу, по берегу Балтийского моря, далее – на остров Рюген (на слиянии рек Варты и Одера) и потом на Берлин. Первой целью, если не удастся долететь до фашистского логова, был Кёнигсберг (ныне Калининград), второй – Данциг (Гданьск), третьей – Штецин.

Начали взлетать 9 августа в восемь вечера. Планировали подниматься парами с интервалом в минуту. Но была сумятица на аэродроме: едва оторвавшись от земли, рухнул самолёт Егорова – отказали два двигателя из четырёх, – экипаж погиб. Пока растаскивали... Самолёт Панфилова поднимался последним – шёл одиннадцатый час, было совсем черно. Зенитчиков береговой охраны Кронштадта не предупредили, да и самолёт был новый – по контуру его никто не знал... Бомбардировщики попали в свет прожекторов... Сразу погибли первый пилот Александр Панфилов и штурман Григорий Болобошко. И, как потом выяснилось, была повреждена масляная система охлаждения: один из «половых» стрелков постоянно докладывал, что сидит в люльке по колено в масле. Опасались взрыва – ведь все были в кислородных масках. Искрили двигатели, но самолёт летел по заданному маршруту.

Из воспоминаний Разиды Аглямовны: «Как-то мы катались на санках в овраге: я, папа и дядя Коля Зайцев (сосед, штурман, он погиб в войну) с дочкой. У Зайцевых были обычные санки, низкие, а у меня повыше, как со стульчиком, к которому приделаны полозья. Мы с Таей с горки спустились, а после нас – папа с дядей Колей. Дядя-то Коля на своих низких поехал. А папа и так большой, да ещё санки мои... Он сесть-то как следует не смог... И они перевернулись. И дядя Коля со смеху тоже перевернулся – и потом они летели вниз на животах. Мы так хохотали с Таей, так хохотали: „Папы упали, папы упали!“».

На обратном пути два мотора вовсю горели. К тому же была допущена ошибка: самолёт не свернул на Пушкин, а пошёл на Хельсинки. Когда разобрались, стали выворачивать на восток. Но машина уже падала; и, снеся огромное количество деревьев, да ещё стукнувшись о валун, рухнула в лесу. От пожара было светло как днём. Выжить удалось пятерым.



Досталось всем сполна

«Вечерами на Клязьме мы с родителями катались на лодках, вода была чистейшая, места красивейшие! – вспоминает Разида Аглямовна. – Отец на вёслах. Там, где поворот, у косогора, была детская исправительная колония, в старинной усадьбе. Когда проплывали мимо, мальчишки кидались в нас камнями – но было высоко и далеко. Я всё не могла понять: „Почему они кидают в нас камнями, почему кидают?“»

При падении самолёта погибли бортинженер Аглям Гайнутдинов, бортмеханик Василий Тюшкин, носовой стрелок Иван Шатров и бортрадист Василий Станевский. Уцелели второй пилот Максим Антипов и четверо стрелков: Константин Шарлыков, Георгий Кириллов, Михаил Крысин и Станислав Кизилов.

У стрелка-турельщика Крысина была повреждена нога – из кабины выбрался с трудом, вывалившись на парашют, натянутый товарищами. Идти не мог, но надо было – дали лесину. Сориентировались по звёздам. И потом шли, шли – болото, не болото, – никуда не сворачивали, но вновь очутились на прежнем месте; как раз вооружённые финны показались из лесу.

Пленных отвели в какую-то школу, там ещё физкультурные маты лежали, спали на них. Утром был допрос, вызывали по одному, допрашивал финн в присутствии немца: куда летел самолёт, какое было задание... Наши заранее сговорились, что ничего этого не знают (в армиях мира младший состав обычно ни во что не посвящают) – и им поверили. Вот только обратно в спортзал пленные не возвращались. Последние думали, что после допроса пленных просто расстреливают; но все снова встретились. Потом был переезд в распределительный лагерь – а вот после него лётчики друг друга не видели уже никогда.

Осенью 1944 года между Советским Союзом и Финляндией было заключено перемирие, и пленных из концлагерей отпустили, тогда-то и вернулись домой дожившие до тех дней Крысин и Кизилов; остальных, насколько мне известно, расстреляли. Вскоре Рахима Мухамедовна получила письмо из воинской части, от сослуживцев, – и в нём всё то, что рассказал Станислав Кизилов. Только тогда в семье узнали, что 10 августа в 3 часа и 3 минуты Аглям Гайнутдинов погиб при падении самолёта. Ему было двадцать девять.

Не все экипажи тогда добрались до цели. У многих отказывали двигатели... Самолёт Тягунина сбили наши же зенитки – выжить, кроме него, удалось ещё пятерым лётчикам. Машина Водопьянова успешно отбомбилась, но, сильно разбитая, лишь волею случая совершила посадку, а фактически упала в Эстонии, на занятой врагом территории; экипаж потом по лесам и болотам пробирался к своим. Самолёт Угрюмова на обратном пути тоже аварийно сел, правда, на советской земле, в районе Великих Лук. По очереди горели и были отключены два двигателя у машины Бидного...

Что касается самолёта Панфилова, то, по расчётам военных специалистов, он, хотя и не добрался непосредственно до Берлина, бомбил Данциг или Штецин – как полагает Михаил Крысин, разворот был сделан в связи с сильным искрением двигателей. За этот полёт Указом Президиума Верховного Совета СССР (опубликован в газете «Правда» от 21.08.1941) командир Александр Панфилов и второй пилот Максим Антипов были удостоены орденов Красного Знамени, а бортинженер Аглям Гайнутдинов – ордена Красной Звезды.

Свои награды заслужили и члены других экипажей. А вот комдив 81-й авиадивизии Михаил Водопьянов Приказом наркома обороны СССР от 17 августа 1941 года был снят с должности (при этом оставлен командиром «ТБ-7») – так были оценены потери техники, личного состава и проблемы с двигателями; несколько сгладила ситуацию личная благодарность Сталина, пришедшая следом.

Переполоха же в стане противника нашим лётчикам добиться удалось. Если верить прессе, немцы были убеждены, что их бомбили англичане, и отомстили за это. Не могли даже представить, что отступающие советские войска способны на подобную дерзость.

Война закончилась гораздо позже

«В 1940 году, в ночь на 29 или 30 декабря... вдруг что-то зашуршало в коридоре. Кто-то, согнувшись, задом втаскивал через наши двойные двери здоровенную ёлку. Мама говорила про Деда Мороза, но я-то отлично знала лётную куртку папы!»

Отец погиб – мать тяжело и долго болела. Не верила, что такое может случиться. И всегда спрашивала у тех, кто приезжал в гарнизон, откуда-нибудь возвращался, не знают ли, может, что видели, слышали. Но тогда у всех было большое горе, и нужно было жить, выживать. Остались двое детей, пока ещё не понимавших, в чём дело, и старенькая бабушка. Нужны были деньги, а пенсию за мужа и отца платили крошечную: ведь официально считалось, что пропал без вести, а не погиб при выполнении боевого задания.

Рахима Мухамедовна многократно писала в Подольский военный архив – оттуда на все запросы отвечали, что «сведений нет». Однажды, наверное, из сочувствия какая-то работница архива от себя лично в официальный конверт вложила маленькую бумажку, а в ней – что действительно данных нет, что надо попробовать поискать какими-то иными путями.

Сколько ещё таких людей, семей было на Чкаловской – у которых близкие считались пропавшими без вести?! Не счесть! Сколько таких было по стране?!

Шли годы, десятилетия – поиски не давали результатов. И вот в очередную годовщину Победы над фашистами в Финляндии рассекретили документы, касающиеся крушения самолёта. Одного из местных журналистов, звали его Раймо Лайне, очень взволновало, что в Советском Союзе несколько семей совсем ничего не знают, где погиб и захоронен экипаж панфиловского «ТБ-7». Однако необходимые бумаги на руки всё равно не давали – нужны были спецзапросы, – и тогда небезразличный финн зафиксировал эти сведения тайно, что называется, взял на карандаш на свой страх и риск. А потом связался с другом, корреспондентом газеты Tiedonantaja Матти Пюкяля, работающим в Москве, и попросил того разыскать семьи лётчиков. Но и тому тогда в Союзе никто б не дал заниматься поисками. Выручили коллеги-международники: познакомили «с хорошим русским парнем» Алексеем Гороховым – корреспондентом «Учительской газеты», впоследствии спецкором «Правды», и жителем с Чкаловской. (Разида Аглямовна говорит, что знала его в детстве – задавался очень. Тогда все в гарнизоне знали всех.) Он-то и нашёл в 1980 году во Фрязине семью Агляма Гайнутдинова.

Рахима Мухамедовна спросила, нельзя ли ей побывать на месте гибели экипажа? Алексей сказал, что пока нет, что и сам он точно не знает, где это, и финские коллеги – тоже. Тогда она взяла партбилет и поехала в Отдел писем ЦК КПСС; хотела получить хоть какие-то бумаги, что муж погиб, а не пропал без вести; тем более ситуация начала проясняться. Её приняли, выслушали, пообещали дать ответ. Через две недели вызвали в ОВИР – после этого в Щёлковский военкомат прислали необходимые документы.

С этого момента и розыски заметно активизировались, причём на государственном и партийном уровне. Помогали финские коммунисты, Финский Красный Крест – в конце концов, именно эта организация дала справку о том, что в лесном массиве неподалёку от Лапинъярви (местечко в 86 километрах от Хельсинки) есть могила советских лётчиков, и за ней ухаживают.

Тогда же стало известно, что тела ещё троих членов экипажа, расстрелянных в концлагерях, захоронены близ посёлка Настола (в 15 километрах от города Лахти).

В 1982 году Раймо Лайне и Матти Пюкяля отправились в Лапинъярви.

По прибытии заглянули в кафе, перекусить с дороги, и там поинтересовались у пожилой буфетчицы (Уллы Колкки), знает ли та хоть что-нибудь о крушении советского самолёта летом 1941 года, – судя по возрасту, она вполне могла быть свидетельницей событий Великой Отечественной, если, конечно, жила здесь. Оказалось, здешняя, и даже ходила смотреть, когда всё это случилось. «В Лапинъярви все знают», – добавила она и подсказала, как найти братьев

Тюко и Ялмара Блумквистов, владельцев автосвалки, – они в те давние времена, дождавшись, когда уйдут военные, извлекли из-под обломков останки лётчиков и, завернув в парашют, похоронили. И теперь проводили Раймо Лайне и Матти Пюкяля до большого камня, возле которого была та самая могила. Журналисты были поражены: рядом всё ещё валялись гильзы, пулемётные ленты и куски оплавленного металла.

7 мая 1985 года по инициативе Общества советско-финской дружбы в Лапинъярви был торжественно открыт памятник нашим лётчикам. А 1987-м здесь смогли побывать Рахима Мухамедовна и Налия Аглямовна, поездка была организована финскими коммунистами округа Уусимаа. Старшая дочь, Разида Аглямовна, приехала к отцу годом позже. Пусть так, пусть столько лет спустя семья смогла встретиться – и война для неё наконец-то закончилась.



Аглям Гайнутдинов радовался, что у него родились дочери, а не сыновья.

Разида Аглямовна вспоминает: «Я как-то разболелась, совсем плохо было, и тут вернулся с работы папа – когда испытания, он рано уходил, а возвращался к трём-четырём. И вот он входит в комнату, в руках – огромный букет разноцветных кленовых листьев. Я вскочила, запрыгала на кровати. И откуда только силы взялись, и столько счастья сразу!..

Родители любили друг друга, удивительная пара была, всегда душа в душу, с улыбкой, я никогда не слышала, чтобы они ругались. И мама замуж больше не вышла... Я позже спрашивала, почему у нас нет папиной фотокарточки – как у всех, на стене, на столике. Мама сказала, что просто не смогла бы каждый раз проходить мимо, сердце разорвалось бы. Они ведь с детства вместе, с малолетства... играли, хулиганили, дружили...»