Алекс Фо требует непрерывную пользу. Вы хочите пользу? Их есть у меня!

Ведь какой коварный этот русский язык,а? В нем даже логика не такая, как могла бы быть. Вот, к примеру, один автор решил обучить меня мировой истории. В его трактате постоянно встречались слова: «пОрОдОксально, бОнально, вЕтражи». С точки зрения прямолинейной логики, автор прав. Русскому языку свойственно полногласие –оро-/-оло и витраж защищает от ветра. Но вот оно коварство языка! У языка своя логика.

Об этой логике мы и поговорим.
Дело в том, что изрядная часть критики строится не на понимании связи русского языка с его историческим прошлым или с другими языками, а на индивидуальном лингвистическом опыте критиков. Некоторые критики даже бравируют тем, что курсы исторической грамматики и общего языкознания прошли мимо них. Дескать, чувство языка…

Часть нравоучительная и скучная

Вот к примеру, патриотичный критик вещает о духе языка и о сохранении «истинно русского языкового лада». На каком языке должен говорить сей критик? На древнерусском. Поскольку современный русский изрядно поднабрался латинизмов, англицизмов и неологизмов. Спросите такого критика, сколько склонений в русском языке он знает? «Три». А их вообще-то пять :). Если «истинно русский лад» брать будем.

Одна из самых популярных ошибок сетературных критиков и авторов состоит в сугубо линейном восприятии языковых норм, в первую очередь грамматических.

В первой заметке о коварстве языка мы уже увидели, что языковые элементы точно следуют принципу закона сохранения материи – они никуда не деваются, а лишь трансформируются во что-то иное. На примере фонетики и словооизменения мы видели, что лингвистические парадигмы достаточно устойчивы. Это очень важный аспект в понимании природы и развития языка, поскольку он исключает вероятность, как одномоментного внешнего преобразования, так и элемент случайности в возникновении языковых факторов. Если мы рискнем поговорить об истории русской орфографии, то мы это увидим весьма отчетливо. Но даже сегодня, говоря о лексике и грамматике, мы можем это наблюдать.

Еще со школьной скамьи мы помним разносклоняемые слова.
Десять существительных среднего рода, оканчивающихся на -мя: знамя, время, бремя, вымя, племя, семя, темя, имя, пламя, стремя;
Существительное среднего рода – дитя;
Существительное мужского рода – путь.

Почему разносклоняемые? Разве нельзя издать Императорский указ и все эти слова склонять только по первому и по второму склонению? Нельзя. Это остатки исторических форм прежних склонений, зафиксированных в общей лингвистической норме носителей всего языка. Воздействовать на эту норму императорскими указами или папскими энцикликами бесполезно. Язык существует в массовом сознании точно также объективно, как статическое электричество в природе. Его нельзя упорядочить или изменить волеизъявлением одного человека или организации людей. Можно построить миллион громоотводов, но сделать все молнии более прямолинейными или ветвистыми невозможно.

Отсюда мы с грустью расстаемся с мифом о Петре Первом, масонах, Хрущеве или даже божественной мадам Брошкиной, которые усилием воли навязали русскому языку нечто, что самому языку несвойственно.

Но разве не произошло направленное изменение языка? – спросит меня читатель. – Грамматика Мелентия Смотрицкого сильно отличается от грамматики Дитмара Розенталя.

Отличается, но дело в том, что все эти отличия появились не по воле Смотрицкого или Розенталя, они - результат лингвистической эволюции, зафиксированный ученым-грамматиком и приведённый к единообразному виду.

Вот! – воскликнет читатель.-Это и есть намеренное изменение.

Повторю еще раз: объективные данные зафиксированы и сведены к единообразному виду. То есть, личный речевой опыт всех Мань, Вань и Петь систематизирован и из него выделено то, что является общим и единообразным для них для всех. Это процесс обратный изменению, если что.

Так значит, учебники по грамматике никак не влияют на язык?

Влияют, но только на ту его часть, которая относится к литературному языку.
Люди в живой речи используют язык разговорный. Разговорный язык имеет четко выраженную диалектную, социальную, этническую и культурную природу. В разговорном языке существует своя допустимая норма, усваиваемая интуитивная и соблюдаемая в конкретной социальной группе.

Литературный язык – язык деловой и прежде всего деловой коммуникации, который позволяет легко передать информацию и воздействовать на любого русскоговорящего собеседника, независимо от групповой принадлежности. Литературная норма усреднена по одной групповой, диалектной, социальной и культурной принадлежности и эта «средняя» является надгрупповым базисом.

То есть, литературный язык не является чем-то искусственным. Это живой язык, который отличается от разговорного только распространенностью в деловой коммуникации и художественной литературе и надгрупповым характером своих категорий. Все глобальные изменения в живом языке отражаются в языке литературном. Именно поэтому тезис некоторых критиков, отвергающих сам факт литературного языка в пользу некой «живой речи», является недостоверным. Литературный язык – это и есть живая речь всех грамотных людей. И да, норма живого литературного языка влияет на живой разговорный язык. То есть, язык, упорядочиваясь и структурируясь благодаря систематическому нормированию и (опосредованно) преподаванию в школе/вузе, влияет сам на себя.

Давайте запомним, что язык как любая сложная система есть система самоорганизуемая и абсолютно стабильная. Она влияет сама на себя, развивает сама себя и не может быть изменена или уничтожена, пока существует функциональный материальный носитель. То есть, для изменения русского языка нужно кардинально изменить сознание всех его носителей. Для уничтожения - уничтожить всех носителей физически.
Любые ограничения, запреты, искусственные нормы приводят к обратному процессу. Коллективное мышление носителей приспосабливает язык к наиболее продуктивным и синергетически оптимальным формам.
Здесь неплохо бы рассказать об истории каталонского языка, но мы сделаем лакуну, ибо это еще одна длинная простыня. Потом, когда-нибудь будет отсылка. Пока же каждый может погуглить информацию о роли франкистского периода в испанской лингвистике. Это интересно.

Чем отличается язык художественной литературы и деловой язык? Мы ведь подчеркнули, что деловая коммуникация для литературного языка имеет первостепенное значение.

Язык художественной литературы ставит перед собою иную цель и инструментарий воздействия, нежели язык деловой коммуникации. Он воздействует на читателя образами, что позволяет включать в состав произведений и в глобальный художественный текст любые языковые элементы, даже те, которые отстоят от нормы литературного языка. Цель языка художественной литературы не столько передавать информацию, сколько вызывать чувства, переживания. Язык художественной литературы воздействует только на читателей художественной литературы, причем эти читатели строго ограничены определенными социальными или статусными рамками. Любители творчества Ф.М. Достоевского вряд ли станут увлекаться порнографическими или контркультурными романами. И наоборот.

Воздействие языка деловой коммуникации заключается именно в нормативной передаче значений и смыслов слов, которые прямым и недвусмысленным способом побуждают читателя (получателя) к действию. В современном мире язык деловой коммуникации занимает значительно больший удельный вес, чем язык художественной литературы, и воздействует на весь социум без исключения. Так было не всегда, но об истории развития книжности – в другой раз.
При этом, нужно понимать, что язык художественной литературы и язык деловой коммуникации имеют крайние формы, отличающие их от нормы. Мы говорим об авторской контсистемности (яппи) и о канцелярите.

Какой же вывод? Нууу, вы, почтенные, заставляете меня расстроить изрядную часть читателей.

Не существует глобального заговора послов/масонов/рептилоидов/грамотеев, которые хотят «испортить» язык. Все языковые процессы обусловлены объективными причинами и могут быть отслежены в исторической парадигме. Язык существует сам по себе и никакой «величайший» Член Профсоюза Писателей Магадана не может его улучшить или сделать эталоном свою собственную «мову».

А как же Пушкин? Пушкин – наше все!
Вот, безусловно! Потому, что пушкинский язык соответствовал представлениям о норме. Не Пушкин бил молотком по пальцам Игоря К. (а жаль), а сам писал так, что его можно привести в качестве примера.



А теперь немного забавных фактов. Разберем и посмеемся.
Вот, у нас есть народные поэты, которые пишут не ради собственного удовольствия, а во славу … чего-то значимого и хорошего. И есть у них, у поэтов, расхожий пример. Дескать, в английском языке куча времен и наклонений, а в русском языке все гармонически просто.

Если бы так…
В древнерусском языке было все также страшно, как и в английском. То же обилие времен, несколько спряжений. Со временем флективный характер русского языка позволил укрупнить временные категории и спряжения в три основных времени и два спряжения, но стало ли легче?
К каком спряжению относятся «брить/стелить»?

А вот, к примеру, как с английским глаголом «быть»? А так же, как и с русским. To be|was|were// быть,есть, суть. Все хорошо в индоевропейских языках, все непросто и не так легко, как мнится иногда.

Ладно. А сколько у нас будущих времен? Одно? Ой, ли…
Я сделаю/Я буду делать.

То, что мы запоминаем в школе существование простой и сложной формы образования будущего времени, разных форм сослагательного наклонения, существование деепричастия – это все отголоски древнейших грамматических категорий, которые эволюционировали, но по сей день сохранились в измененном виде.
Еще раз отметим, что просто так из языка ничего исчезнуть не может.

Ладно, давайте поговорим о «засорении» языка. Вот у нас есть прекрасные слова: «прессинговать», «мерчендайзеринг», "флапать", «имба», «менеджмент», «менеджинг» и т.д.

Большинство этих слов имеет эквиваленты в русском языке, но при этом они достаточно распространены, а самое главное, что с ними происходят дальнейшие процессы вживления в язык. Английское слово «press» - само по себе глагол. В русском языке к нему искусственно добавили английский же суффикс «ing», чтобы усилить предикативное значение «давить/нажимать». Но потом еще дополнительно добавили русский суффикс – ова(ть). Вот такой процесс означает постепенное признание данного слова в качестве нормативного. Оно еще сохраняет окказиональные черты «выразительного/яркого оборота», но уже постепенно нормализуется в обиходном словаре.
Хорошо это? Это неизбежно. Здесь основным элементом играет цивилизационный фактор. То, что распространено и статусно – закрепляется в языке.

Портит ли это язык? Не-а. Язык перемалывает и приспосабливает слова к себе.

Нужны ли такие заимствования? Тоже нет. Это сугубо модная, статусная черта, которая позволяет подростку/журналисту/оратору/народному поэту подчеркнуть свою современность, свое «глубинное чувство языка и культуры» (с мадам Брошкина)

Но с другой стороны, бывает, что без иностранных слов не обойтись. Например, «жираф». Это животное не водится на Русской равнине и за Уралом тоже почему-то не живет.

В русском языке существовало два равноправных эквивалента этого слова «жираф/жирафа». Оба эти слова обозначали вид без половой идентификации. Можно было встретить в тексте, что «диковинный зверь – жирафа» будет показан в зверинце публике за смешной алтын денег.

Слово «жираф» заимствовано из французского girafe, где финитивный –е-, во французском языке непроизносимый, в русском языке произнести пытались. Помните, мы говорили об изменениях и/а/э? Воот, -э- у нас в заударном слоге совпадает артикуляционно с –а-. За короткий срок мы получили «жирафА» в им.падеже. На этом язык не остановился. Ведь были и те, кто произносил французское слово правильно: «жираф». Правила русского языка, установленные самим русским языком и явленные академику Виноградову на горе Опанас, гласят, что доминирует всегда самая продуктивная форма – та, по которой больше всего образуется слов. Больше всего слов, обозначающих животных по виду, – мужского рода с нулевым окончанием или окончанием на –ь-. «Жираф» в языке нормализовался по той же парадигме, что и «буйвол», «заяц», «зубр».
Могло ли быть иначе? Могло. «Зебра» так и осталась ж.р. первого склонения. Потому, что не было вариантов «зебр[]».

Неее. О «зонтике» и «кофе» я говорить не буду – это популярные истории, а вот о кровавых приставках в самом русском языке я расскажу, пожалуй.

Есть в донском диалекте русского языка истинно народное название тюльпана – «лазоревый цветок». Один, не побоюсь этого слова филолог, сказал мне, что правильно писать «лазурный». Лазурный берег – это прекрасно, но не для тюльпанов. Слово «лазоревый» образовано от слова «зоря» по сходству цвета тюльпана и собственно неба на заре. А вот производительная приставка (префикс) там действительно необычный - -ла-. Этот непродуктивный префикс, который образовался исключительно благодаря сходству со словами, имеющими значение цвета или имеющее отношение к цвету: «лазурь»/ «лак» (в т.ч. в составе цветовой гаммы «черный лак», «красный лак»)/ «лаковый» (в значении «блестящий», «украшенный»)/ «латунный» (был и есть такой цвет). Словообразование шло здесь по принципу «событие» - на зорьке – «цвет» - лазурный, лаковый, латунный= лазоревый.

Итак, подведем итог. Язык есть явление объективной действительности, которую невозможно изменить волею одного человека или коллектива людей. Все процессы в языке идут путем эволюции языка и социума, цивилизации, если угодно. В языке ничего не появляется и не исчезает само по себе, бесследно. Древнерусский язык сохраняет свое генетическое присутствие в современном русском языке и его можно обнаружить.

Засим все. Масонов, рептилоидов и пингвинопитеков по сходной цене можно продать Ксенону. Он их любит во всяком виде.