Титулы монархов в истории цивилизации выполняют не только сугубо номинативную функцию, как имена собственные, но и дипломатическую, можно сказать, государственную. Титул монарха обозначал границы его власти и положение, которое он и его государство занимает в мире. Например, титул «Её Величество Елизавета II, Божией Милостью Великобритании, Ирландии, и Британских Доминионов Заморских Королева, Защитница Веры» обозначает источник власти – бог, территориальную юрисдикцию – Англия, Шотландия, Уэльс, Корнуэлл, Ирландия (вся), доминионов, порядок правления и степень старшинства монарха.



В «табеле о рангах» на внешнеполитической арене этот титул обозначает суверенитет государства, принадлежность и претензии государственной власти на управление определенными территориями. Фактически, это дипломатическая формула власти. Ее искажение в официальных или иных документах приравнивается к посягательству на суверенитет государства[1].

Например, после принятия Петром I титула императора далеко не все монархии мира согласились принять изменившуюся юридическую формулу титулования русского царя в международных отношениях. Фактически, вплоть до середины XVIII века в мирных и иных договорах специально прописывалось, что договаривающиеся стороны признают статусность титула российского императора[2]. Этот эпизод новейшей истории показывает важность официальной титулатуры для просвещённого времени, в Средние века же титул обладал еще большим значением.



Легитимация политической власти короля – легитимация власти правящей корпорации, поэтому королевский титул — это не только претензия на территории и старшинство, это еще и право владеть собственностью, ресурсами, прибавочным продуктом экономики. Следовательно, статусная законность во внутри – и внешнеполитическом дискурсе играла особую роль у наиболее древних монархий мира.




Легитимация королевской власти в Британии, под которой мы понимаем историко-территориальное единство современных британских островов, отличалась значительным разнообразием в течение известного исторического периода. В Британии в V–VI веках германскими племенами англов, саксов и готов созданы первые государства, сохранившие в себе черты раннего племенного устройства. Так, вожди племенных союзов «герцоги» (duces) из военных лидеров, избиравшиеся на особый период (война, мор, иные бедствия), превратились в постоянных королей. Понятие и связанный с ним номен (название) ”king” (король) происходит от саксонского ” cyning ” – «родич», т.е. представитель всего племени или союза, возглавляющий объединение[3]. Образование гептархии на территории Британии положило начало появлению централизованной власти в анклавах с последующим доминированием самого экономически и военно-политически развитого. Владетель этого анклава приобретал статусное право именоваться: Bretwalda (Всебританский вождь). Скандинавское покорение значительной части Британии и образование области датского права положило начало новому витку абсолютизации монархии. Скандинавская традиция предполагала отход от архаичной родоплеменной концепции легитимации власти по кровному родству в пользу семейного наследования власти политическим и военным лидером. В области датского права все еще сохраняется возможность выборности правителя, но концепция правящей династии уже четко просматривается. В этот период времени личные прозвища монархов – «Добрый», «Красивый» и т.д. приобретают характер символа правления, а не только личного почетного имени. Это явление характерно и для других стран Северной Европы, но наша тема Британия, поэтому подчеркнем значимость описательного идентификатора для характеристики политической роли правителя в Британии. Это явление закрепилось в народном сознании и его можно легко наблюдать на материале британского фольклора. Например, прозвище короля Эдуарда «Исповедник» характеризует период его правления именно как период погружения в религиозную практику, главенство религиозного дискурса над другими социальными вопросами.

В XI веке, Вильгельм Завоеватель легитимировал свою власть, приняв титул ”king” в соответствии с обрядом выборности монарха по англо-саксонскому праву, и одновременно определил порядок престолонаследования, закрепив династическое право правящего дома норманнских герцогов. Титулатура Вильгельма I предполагала не только династическое наследование британских земель, но и континентальных владений[4]. Обращаю внимание читателей, что у саксонских и скандинавских правителей тоже существовали личные или родовые наделы на континенте, но их право наследования не распространялось за пределы личности монарха и не входило в претенциозную часть их титула.



Политическая жизнь Британии XIII–XV веков строится вокруг борьбы между корпорациями землевладельцев, одну из которых персонифицирует правящая династия. Постепенно, выстраивается система власти, которая известна как парламентаризм. Монарх, независящий от какой-либо политической группировки, и парламент, т.е. собрание представителей всех политических корпораций крупных феодалов, включая города. Города вначале представляли их номинальные или фактические сюзерены, затем, по примеру Лондона, они стали иметь собственных «гласных». Данный процесс отразился и в титулатуре британских монархов. В период правления Генриха III (1216–1272) официальное обращение подданного к королю звучит как ”Domino” (лат. «господин=повелитель») или ”Excellentissimo Domino” (лат. «Ваше превосходительство»), реже в официальных документах употребляется ” Dominus Rex” (лат. «Ваше королевское величество»).

Я хочу обратить внимание уважаемых читателей на факт употребления в официальном документообороте латинских речевых формул.

Несмотря на то, что в XIII веке английский язык уже вполне сложился в своих собственно английском, шотландском и англо-ирландском (язык колонистов севера Ирландии) вариантах, в официальном делопроизводстве широко использовалась латынь. Латынь была языком международного общения, во-первых, по религиозным причинам. Один из евангельских языков стал профессиональным языком католичества и одним из дифференцирующих признаков католицизма от православия и других христианских течений. Во-вторых, латынь была языком делопроизводства с римских времен[5,6]. Государства на остатках Империи возникали и разрушались, но языком межнационального и межгосударственного общения оставалась латынь. Язык учености, торговли, государственного управления использовался вплоть до XIX века, постепенно вытесняясь национальным языком. Но тем не менее, в официальных грамотах титулы и имена правящих монархов писались именно на латыни. И в латинских же вариантах они вошли в оборот в русской государственной традиции. Например, Эдуард I (1272–1307) величался как ”Sereniоsimo principi…”, ”Excellentissimo principi…”, ”Millustriasimo et potentissimo principi…”, то есть не только «принц и господин», но и обладатель личных символических достоинств, определяющих государственный статус: «пресветлый», «преславный», «могущественный». Еще более показателен титул Эдуарда II (1307–1327): ”A tres excellent et honourable seigneur Sir…”, то есть «Истинно (воистину) превосходный и почтенный сеньор и государь»
Вопреки мнению ряда медиа-персон, вовсе не злобные немцы-историки стали записывать в русской историографии Чарльза – Карлом, а Элизабет – Елизаветой. Еще до многострадального Миллера и Шлецера в русском делообороте использовались латинизированные имена в соответствии с формулами латинских же официальных грамот. Высокие договаривающиеся стороны хорошо представляли себе значение каждого символа в титуле суверена, поэтому именование английского монарха иначе, чем в заданной официальной грамотой формуле, означало конкретный дипломатический шаг. Это могло быть нарочитое пренебрежение: «С первых строк он ставит выскочку на место: «Ты пишешь свое имя впереди нашего – это неприлично, ибо нам брат – цесарь Римский и другие великие государи, а тебе невозможно называться им братом, ибо Шведская земля честью ниже этих государств»» [7] или наоборот подчеркнутое уважение «Пресветлейший и державнейший король, любезный брат, друг и сосед.»[8].

Однако, продолжим краткий экскурс и скажем, что Ричард II (1377–1399) на фоне перманентной государственной разрухи пытается приободрить подданных, используя уже чисто английский титул: ”Your highness”, и варианты: ”Your majesty”,”Your royal highness”,”Your majesty and royalty”,”Royal majesty”. Для сегодняшнего читателя данные формулы не содержат ничего экстраординарного, но для человека эпохи «Доброго короля Дика» этикетная калька-формула французского королевского двора (”royal majesty” (королевское величество)) служила однозначным обозначением континентальных претензий Британии. Согласно королевского указа полный титул звучал как: ”…Excellentissimo ac Christianissimo Principi et Domino nostro, Domino Ricardi Dei gratia regi Anglie…”. То есть, источником королевской власти являлся бог, ее суверенитет определялся английскими владениями без легитимации автономий внутри них, юридические права в пределах суверенитета фактически объявлялись абсолютистскими без учета феодальных ограничений. Это очень серьезная заявка на доминанту королевской власти на всей территории и возможность ограничения феодальных прав.

Сделаем еще одно лирическое отступление и поговорим о такой важной составляющей монархических прав, как приоритет монаршей власти над феодальной властью других землевладельцев. Например, современная королева Великобритании Елизавета II может даровать рыцарский титул Элтону Джону, и он будет величаться «сэром». А вот лишить титула современного герцога Глостерского Ричарда она не может. Ибо титул герцогов Глостерских значительно древнее Виндзорской династии. Королева Елизавета может подвергнуть репрессиям конкретного человека с этим титулом или вмешаться в династический спор и сделать выбор в пользу одного из претендентов, но с самим титулом, то есть символом суверенной феодальной власти, она сделать ничего не в состоянии.

В эпоху «Доброго короля Ричарда» за символическими словами стояла реальная власть, сила и деньги. Король был абсолютным хозяином только в своем наследственном домене. Прочие территории подчинялись ему на правах доминативного вассалитета, когда крупнейшие феодалы – герцоги, реже графы, были обязаны королю службой и некоторыми повинностями, а он им льготами и привилегиями. Никакой абсолютной юридической или фактической доминанты король над феодалами не имел. Он мог казнить феодала за измену, но часто только с разрешения других феодалов. Он мог даровать свободный титул и земли, но другие феодалы могли оспорить это решение по праву старшинства родов и хартий (грамот) ограничения королевской власти. Титул «владетеля Англии» говорил о претензиях на абсолютные права в государстве, причем как для внутреннего социума, так и в представительстве внешней политики.

В итоге, Ричарда II ждал закономерный конец – феодальный парламент сверг его с престола, умерив вседержавный пыл. Наследовавший ему Генрих IV (1399–1413) сохраняет претенциозные формулы ”Your majesty”,”Your royal majesty” , но только в их внешнеполитическом аспекте значения – как претензия на континентальную роль британского монарха. Король более не подразумевается в качестве абсолютного монарха над феодалами внутри страны, его формализированный титулом суверенитет ограничен.



С XIV века до окончания XV века существенное влияние на легитимацию и статусно-правовые характеристики личной королевской власти оказывал парламент с уникальной политической ролью палаты общин, что, в частности, подтверждается появлением в этот период так называемого «парламентского титула» короля. Формирование парламентаризма с представительством, как крупных феодалов (палата пэров), так и городов, и прочих свободных сословий (палата общин) определило «ордонансную» (т.е. декретную) составляющую королевской власти. Теперь титул монарха определялся не самим монархом или политической группой, которую он представлял, а утверждался на уровне совокупности всей государственной власти феодалов и свободных собственников.

И на этой замечательной ноте перерыв до следующей части публикации об истории титулатуры русской монархии и о статусе иностранного государя в межгосударственном документообороте России и других государств.