Пятница никак не кончалась.
Юмористы-стахановцы с экрана допотопного, но надежного телика веселили народ. Мичурин, прозванный так из-за любви к садоводству, маялся и ждал, когда жена и дочь улягутся. Он вышел на крыльцо, сел на почерневшую от времени ступеньку и закурил.
Тут же, виляя одновременно головой и хвостом, к хозяину подбежала Джульетта. Породы она была деревенской, а кличку такую ей дала «сильно читающая» Мичуринская дочка.
— Ну что, дура беспородная?!
Хозяин большой мужицкой лапой потрепал вертихвостку по загривку.
– За что хлеб ешь? Ни тебе чужака напугать, ни на утку сходить. Срам, а не собака. И за что дочка тебя в Джульетты возвеличила? Мадам Грицацуева ты, а не Джульетта.
И Мичурин, поворчав, снова потрепал любимую «дармоедку».
«Вот свезло Зуёнку, — с тоской подумал он. — Щенка от такой знатной суки прикупил! Хороший гончар вырастет — сейчас уже видно».

Дома все затихло.
— Ну что, мадам Грицацуева?
Мичурин дал покусать счастливой псине рукав фуфайки.
— Ну ладно, ладно. Не хочешь быть мадам Грицацуевой — оставайся Джульеттой батьковной. Что с тебя возьмёшь?! А нечего с тебя взять! Но ведь люблю, дуру. Душа наша русская такая — любим ни за что.
Он еще немного поболтал с собакой, выжидая, пока все в доме уснут, и стал на цыпочках пробираться на кухню.

Одна волнительная ночь отделяла Мичурина от важного и долгожданного события – открытия весенней охоты. Он уже представил, как на утренней зорьке десятки местных охотников и чужаков перепугают канонадой не только уток, вальдшнепов и гусей, но и все живое в округе. Особенно пугался городской дачник, но его пугалки местным были до лампочки.
Спать в ночь перед охотой Мичурин не мог.
«Попробуй, усни, если в душе все скворчит, — думал Мичурин. – «Скворчит». Слово какое-то бабское. Даже хуже — кухонно-сковородное».
Рассудительный мужчина попытался придумать более подходящее слово, но у него ничего не получилось.
«А чёрт его знает, как правильно обозвать то, что сейчас на душе! Маята какая-то, одним словом!»
Продолжая выбирать из «скворчало-щемило-трепетало», Мичурин на цыпочках подошел к спальне и заткнул старым полотенцем щель под дверью, а, вернувшись на кухню, постелил на стол районную газету-«сплетницу». Он медленно, с удовольствием разложил драгоценные охотничьи причиндалы и потёр ладони:
— Ну-с, приступим.
Был Мичурин мужик основательный и с уважением относился к тому факту, что все умеет делать сам.
– Настоящий деревенский мужик — не чета безруким: всё сладит не хуже заводского. А то и лучше.

Хрюкинские мужики — и те, что слыли богатеями, и те, что «хрен без соли доедали» — давно уже покупали патроны в районном охотничьем магазинчике. Самые выпендрёжистые — такие, как Сеня-оглобля — любили «предъявить» охотничьей братье якобы «привезенные на заказ» столичные штучки. Хрюкинские мужики хоть и были падкие на всё московское, но над Сенькой за спиной подсмеивались: каждый год на открытие охоты он вставлял в патронташ одни и те же пластиковые патроны «Магнум». Одному Богу известно, зачем он три года назад к старой курковой «Тулке», доставшейся от деда, купил дорогущие фирменные «Магнум».

Впрочем, стрелял Сеня-оглобля исключительно дешевыми патронами «Байкал», предусмотрительно растолканным по карманам фуфайки.

Мичурин поднёс руку к лицу и глянул на часы.
— Полпервого. Быстрей бы уже.
Сосредоточенный, похожий на микрохирурга во время сложной операции, Мичурин отвешивал на аптекарских настоящих весах порох. Аккуратно — а правильнее сказать, нежно — он ссыпал его в латунные гильзы, не роняя при этом ни крошки.
Через час дробь была на месте, и пыжи, предусмотрительно выбитые из старого валенка еще зимой, надёжно запечатали наполненные гильзы.
Таинство подготовки к открытию охоты, как и подобает, было совершено без посторонних глаз и суеты.
Пробило два часа.
Мичурин в раздумьях еще посидел за столом.
Потом, стараясь не шуметь, попил холодный чай.
Потом почитал всё в той же районной газетёнке, на которой совершал охотничий обряд, про околевших телят.
— Что-то неладное в мире творится. Дело ли — опять телят ни за что извели. Тут вон собака беспородная — Джульетта, пропади они пропадом — лапу собьёт, так всё сердце изноется. Ведь тварь блохастая, а жалко, пуще человека, особливо ежели он непорядочный.
И тут в соседском доме у Зуёнкова зажегся свет.
«Тоже не спит, — усмехнулся Мичурин. — Волнуется. Известное дело - открытие охоты. Или щенка встал покормить?
И заскучавший, было, охотник, забыв и о Джульетте, и о загубленных телятах, откинув тюль, попытался разглядеть, что происходит у соседа.
— Ох, всё-таки хороший гончар ему достался. Только щена-то что-то ни видать. Сдается, Зуёнок на кухне патроны готовит. Сходить, что ли?
Мичурин, старательно ступая по единственной нескрипучей половице, на цыпочках вышел из кухни.

***
Ночной разговор лился плавно и душевно. Почти обо всем два охотника уже успели поговорить, а за линялой занавеской было по-прежнему темно. Мужики сидели за пустым столом, подперев головы руками.
— Слушай, Мичурин, а чего мы на сухую-то сидим?! — спохватился гостеприимный Зуёнок, и как-то странно заозирался на дверь спальни. — День-то какой! Ведь сколько ждали! Посуди сам: утиная охота для мужика — она ведь, что свадьба для девки! Ждёшь да ждёшь... Давай что ли по капельке? Ну, чтобы волновалки-то поулеглись!
Зуёнок сунул руку в беспарный валенок, сиротливо стоящий у печи. Как Дед Мороз, лукаво и многообещающе улыбаясь, новоиспеченный волшебник совершил ловкое, не подающееся воспроизведению движение рукой, и, сопроводив его цирковым «Оп-пля», достал початую бутылку самогона.
— Фирма веников не вяжет! Фирма... Короче, Мичурин, ты же не будешь спорить, что лучше моего самогона на деревне не сыщешь?
И Зуёнок щедро разлил по граненым стопкам классического деревенского размера натуральный продукт.
— Сосед… это… ну… может того…. не будем?
Мичурин еще помнил прошлогоднее открытие охоты, но внутри что-то предательски заворочалось… завибрировало… затрепетало… и…спустя мгновение, из души полилась такая песня, что все звуки мира не сравнятся с её божественной томной красотой. Ожидание восторга от предстоящей охоты, красота граненых правильно наполненных самогоном стопок-стаканчиков, предчувствие хорошего мужицкого разговора, который теперь уж точно случится — все вдруг слилось и зазвучало в этой волшебной мелодии.

***

Робкий рассвет высветил реку, заливной луг сразу за ней и силуэты в фуфайках, с торчащими за спинами стволами.
— Мужики, а Зуёнка с Мичуриным сегодня кто-нибудь видел?
— Да брось ты, Сенька! Когда хоть они на открытии охоты-то бывали?! Ну, вот смотри: в том году не были, — щербатый мужик загнул указательный палец. — В позатом не были, — и он загнул еще и средний.
— А я вообще не припомню, чтобы они на первую зорьку приходили. Опять ведь на неделю запьют — к бабке не ходи!
Мужики, может, и вспомнили бы девяносто восьмой год, когда Мичурин с соседом открывали охоту вместе со всеми, потому как дрожжи в сельпо тогда не завезли, и Зуёнок свой знатный самогон не выгнал. Но на улице окончательно рассвело, и времени на разговоры не осталось.
Птицы за это утро заметно поубавилось.

2011 (ну, очень старый)