Он родился, когда телевизоров еще не было. А помнил себя, когда кончилась Вторая мировая. Помнил не себя, а отдельные эпизоды послевоенной жизни, которую запечатлела детская память. Событий, достойных воспоминания было много. Однако память хранила те, на которые он, Сергей Дмитриевич, по прошествии лет, точно не обратил бы внимания.
Впереди всех были воспоминания о подарках. Физически подарки не дожили до почтенного возраста. Однако каждый из них лежал или стоял на своем месте, благодаря заботам ностальгической памяти.
На письменном столе, слева от чернильницы, красовался игрушечный мотоцикл с коляской. На жестяной поверхности красного цвета выделялись глубокие вмятины от падения мотоцикла с письменного стола.
Хорошо, что этих вмятин не видел даритель подарка – Варвара Михайловна, бабушка Сергея Дмитриевича, в памяти которого для нее места было больше, чем для всех родственников вместе взятых.
Так много места он хранил для нее не потому, что она дарила много подарков, а потому что каждый ее подарок хранил тепло незабываемых ласковых рук.
Тепло ее ласковых рук хранила и деревянная лошадка, подаренная ему на шестилетие.
А еще в памяти Сергея Дмитриевича сохранилось место для прогулочного корабля под названием «Киев». Не того, который бороздил воды Днепра от Киева до Запорожья, а его миниатюрного двойника - модели, долгие годы простоявшего в книжном шкафу.
Выйдя на пенсию, Сергей Дмитриевич вспоминал, как он зимними вечерами, глядя на корабль, мечтал прокатиться на нем летом по Днепру до самого Черного моря.
Чаще всего Сергей Дмитриевич вспоминал семейные чаепития. Возможно потому, что они, воспоминания, возвращали ему тех, кто уже обитал теперь только в альбомах. А в те далекие школьные годы, они, мамины сестры с мужьями, после работы приходили к бабушке на чай.
Двухэтажный дореволюционный дом, в котором жили бабушка и дедушка, приютил и Сережу с матерью, вернувшихся из эвакуации. Квартира была на втором этаже. Состояла из крохотной спаленки и большой гостиной. В центре комнаты стоял огромный, так казалось Сереже, квадратный дубовый стол.
За этим дубовым столом долгими зимними вечерами собиралась семья. Бабушка кормила пришедших, чем Бог послал, так она выражалась. А Бог в послевоенные годы посылал изголодавшимся людям немного. Чаще других блюд на столе появлялся борщ, заправленный старым салом. Борщ был густым, горячим и ароматным, а главное, сытным.
Затем на столе появлялся золотистый самовар: пузатый, самодовольный, лоснящийся. От него волнами шел жар. Сверху, на трубе самовара возвышался чайничек с заваркой. Сергею казалось, что это вовсе не чайничек, а живая головка самовара. И стоит с ней заговорить, как она охотно ответит. Но к ней почему-то никто не обращался. Обидевшись на неучтивых домочадцев, пузатый чайничек недовольно пыхтел. Но из его носика-рта вылетали не злые слова, а ароматные кольца грузинского черного чая.
Цейлонский чай появился позже, когда в городе выросли новые дома и люди перестали стоять в километровых очередях за куриными яйцами. Почему за яйцами? Потому что красная икра в магазинах была, а яиц не было.
Каждый раз во время чаепития родственники вспоминали эпизоды жизни в условиях оккупации. Многообещающие события долгожданных мирных будней, о которых так долго мечтали, не могли затолкать в чулан забвения страхи вчерашней войны. Шли месяцы, а она, война, оставалась вчерашней.
Чтобы отвлечь детей и внуков от грустных воспоминаний, дедушка вспоминал дореволюционную жизнь, свое детство. Рассказывал, как его отчим и мать, также вечерами сидели со своими детьми за обеденным столом и мечтали пить чай вприкуску. «А как это вприкуску?» - не удержался Сережа.
Дед довольно улыбался, глядя на сахарницу полную колотого с синеватым отливом сахара, и продолжал, не торопясь.
«А вот как!»
Взяв из сахарницы изломанный кусок сахара, откусил край и запил чаем.
«В моем детстве на столе сахарница не стояла, когда детей звали пить чай. Над обеденным столом от гвоздя, вбитого в потолок, свисала не электрическая лампочка, а суровая нитка. Перед началом чаепития отчим привязывал ниткой кусочек сахара. А во время чаепития раскачивал нитку с сахаром вдоль всего стола. Тот, кто успевал лизнуть кусочек сахара, тому чай казался сладким».
Повзрослев, Сергей Дмитриевич, часто посещал кондитерские, беззастенчиво хваставшиеся изобилием сладостей. И всякий раз, подходя к витрине, выпятившей образцы пирожных, словно заслуженный вояка медали на своей груди, он вспоминал грудку сахара на суровой нитке. Смущаясь, думал, что ему-то нечего рассказать своим внукам. Их кондитерскими шедеврами не удивишь.
А сидя в кафе, переходил от воспоминаний о сахаре к воспоминаниям о грузинском чае. На своем веку он перепробовал немало сортов чая разных регионов мира в разных частях света, но аромат чая далекого детства так и не встретил больше.