Он устало сидел у окна, мысленно листая зачитанную до дыр инструкцию утерянных событий. Он помнил ее наизусть, помнил какие кнопки нужно включать, чтобы механизм повседневной жизни работал исправно. И тем не менее включал другие: броские, яркие, привлекательные. Те, что освобождали силу эмоций, необузданных тайных желаний, скрывающих тягу к дурным страстям.
А над окном, у которого ютился старик, за паутинной арфой сидел другой старик – гигантский жирный мизгирь, исполнявший монотонную мелодию уходящего времени. Прожив множество дней с пауком, старик не хуже арахнолога знал повадки настороженного соседа, молчаливо наблюдавшего четырьмя парами глаз за вялыми движениями старческого тела.
Глазам старика не нравился оседлый образ жизни глаз паука. Даже их способность видеть в ультрафиолетовом спектре, воспринимать поляризованный свет не склоняла глаза старика к дружбе с паучьими.
Мириться с маятниковым образом жизни глаза старика не желали. Довольно часто, притворившись сонными, они дожидались пока старик и вправду поверит, что спит. Убедившись в неподвижности тела, выпрыгивали, словно шаловливые дети, в оконное пространство и погружались в аквариум ночи.
В аквариуме, волею творца, недосягаемые для пустых прикосновений, застыли, онемевшие альт, скрипка, мандолина, стремящиеся разглядеть кокетливые звезды сквозь тело плотной ночи. Чуть ниже, рядом, в толще колеблющейся массы звуков вальяжно развалился октобас. Нижняя часть его не поместилась даже в ночи, расплылась и превратилась в губку с множеством безобразных дыр, отверстий.
Наткнувшиеся на октобас глаза дедули, с испугу утонули в хриплом, густом и глуховатом тембре. Их оживил неугомонный раструб тубы, чем-то похожий на девичьи губы. Сменив суровый тембр в нижнем регистре на мягкий материнский в верхнем, туба втянула неспеша глаза, которые барахтались в суровых октобаса звуках.
Глаза, очнувшись, встрепенулись и… бежать! Куда? Было сомненье, при выборе нелегком направления. На помощь им пришла трамваерыба – сверкающая огненная глыба с хвостом как дольки апельсина. Глазам так сильно захотелось прокатиться не на ней, а в ней. Она, трамваерыба, стояла в ожиданье пассажиров. Но как в нее войти? Где двери? Глаза своим глазам не верят. Вход, кажется, на плавнике спинном. Озноб пытаются унять глаза. Плавник похож на лестницу крутую и в рыбе не найти другую, которая вела бы к цели. Глаза по лестнице скатились внутрь. Внутри нет кишек. Кошка есть, встретив глаза, просила есть. Глаза, известно, не едят, всю жизнь по сторонам глядят.
Что дальше?
За окном трамваерыбы: дно. На дне ползут чудовища в броне, ползут, скрепя металлоломом. Огромна тяга броненосцев источник жизни загасить. Живя на дне иллюзий, ползут они на пузе к свету, который источают недра. Безвредны их потуги, бесполезны. Железу не осилить путь войны. Об этом им напоминает суфлёрыба либо рыба-суфлёр. Флёр мудрости на плавниках-страницах. Стекает медленно он в тайные темницы коварных замыслов брони.
Раним мир яркий возрождения. Где торжествуют правь и явь, там есть ответ на зарождение, на появление на свет. В огне погибла птица Феникс, но вновь возникла из яйца. Яйцо открыто мыслям мудреца. Глаза, увидев жизни чудо, покинули трамвай. Настало утро. Вернулись к деду. В теле родном приятно и уютно.