глядя в оконные глаза трехэтажного дома напротив. Опущенные шторы-ресницы не позволяли понять: живы обитатели дома или вымерли? Двери были замкнуты, как челюсти беззубого рта. Никто и не пытался их разомкнуть. О том, что пространство дома было живым, напоминал едва заметный дымок, клубившийся над крышей, и птицы на подоконниках окон, убеждавшие своим пением окружающий мир, что их скоро будут кормить крошками хлеба.
Дом был примечателен постояльцами. Он собрал тех, кто не успел за шестьдесят ими прожитых лет растратить всю энергию на приобретение никчемных вещей. Оставшаяся энергия была не востребована близкими, потому что этой энергии едва хватало на то, чтобы поднести ложку ко рту. Бывало не всегда к цели. Превратившись в обузу для работающих и служащих домочадцев, они нашли круглосуточное внимание к себе в этом доме.
Постояльцы были скромны в притязаниях на будущее. Они не успевали привыкнуть к дому, в котором теперь жили, и к персоналу, их обслуживающему. Через два-три года после знакомства с домом постояльцы исчезали, не успев попрощаться даже с соседями по этажу.
Наблюдавший за постояльцами изредка вспоминал тех, кто исчез за последнее десятилетие из поля зрения. Ему казалось, что он перебирает гербарий образов, щепетильно отобранных для коллекции памятью.
Вот ожил образ хрупкой старушки со звонким, как у девушки, голосом. Всякий раз, когда она выходила на крыльцо здания, призывно звала кого-то. Вернее, запевала низким альтом, чувственно растягивая гласные - «Тоообиии»! Поначалу наблюдавший думал, что она зовет внука, с которым ее разлучили, забыв, что она не в родном доме, а в заведении для престарелых. Звала она долго и безрезультатно.
Заинтригованный наблюдатель за постояльцами терялся в догадках, кто же этот таинственный «Тоообиии».
Оказалось, Тоби – жирный, обнаглевший от сытой жизни, ничем не примечательный серый кот. Развалившись под кустом ярко-красного тюльпана, он и не собирался отзываться, лениво покачивая из стороны в сторону своим пышным упругим хвостом. Уставившись в одну точку, кот сконцентрировался на желании задать трепку красногрудому снегирю, расчирикавшемуся неподалеку. Но под обильными лучами июньского солнца было так сладко лежать в полудреме, что Тоби и усом не шевельнул, чтобы исполнить тайное желание. И глаза не приоткрыл на второй, и на десятый призыв хозяйки, не на шутку расстроенной его отсутствием. Он знал, что и через полчаса его будут ждать вкусные подушечки Whiskas и Kitekat, а на десерт – сливочное мороженое. Поев сытно и вдосталь, он согласится лечь старушке на колени и позволит часами гладить его живот и подбородок.
Кошачье счастье, зависящее от человеческого, было недолгим. Старушка исчезла. Исчез и Тоби. Вот только имя его «Тоообиии», долго еще звенело в ушах всякий раз, когда открывалась входная дверь дома напротив. Это память так подшучивала над сознанием наблюдавшего за постояльцами.
Хрупкую старушку на год с лишним пережил ее сосед, седовласый мужчина, по-юношески молодцеватый, не носивший курток, плащей и головных уборов, привычный набор верхней одежды для мерзнущих стариков. Легкий серый пиджачок был на нем не только в теплый период года, но даже в ненастный зимний.
Этого соседа наблюдавший за постояльцами дома напротив окрестил Есениным: за овал лица, за рассыпанные на обе стороны головы соломенные волосы, за широко открытые голубые глаза, постоянную улыбку и детскость во взгляде. Хлестал ли дождь, падал ли снег, "Есенин" приподнимал воротник пиджака, зажимал большим и указательным пальцами левой руки прямоугольные лацканы, будто остерегался, что при быстрой ходьбе не по возрасту юношеское сердце выскочит наружу, и шел по улицам родного города, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Однажды пальцы левой руки устали держать лацканы пиджака и юношеское сердце выскочило. Старику было его не догнать.
После певчей старушки и ее морозостойкого соседа появилась экстравагантная супружеская пара: высокий, слегка сутулый, худощавый мужчина почтенного возраста и его дама. Рост дамы позволял ему смотреть на неё так, как смотрят на нас птицы во время полета. На этом сходство мужчины почтенного возраста с птицами заканчивалось. Птицам не дано было смотреть так внимательно и улыбчиво, как смотрел этот мужчина на свою ссутулившуюся под гнетом лет спутницу, готовый в любую минуту перед лицом опасности подхватить ее и перенести в укромное место. Супружескую пару никто и никогда не видел порознь. Складывалось впечатление, что это не два человека, а нечто единое, похожее на роскошное цветущее дерево. Он – стройный ствол, а она – пышные ветви. Это различие и единство подчеркивалось внешним видом каждого. Мужа за весь период проживания его в доме окружающие ни разу не видели неопрятным или небрежно одетым. Всегда в отутюженном костюме, в белоснежной рубашке, застегнутой до последней пуговицы, и в галстуке. Если на нем было пальто или плащ, то тоже застегнутые. Жена – явная ему противоположность. Пуговицы кофточек и жакетов никогда не знали тепла ее пальцев. Душа ее в прямом смысле была нараспашку. То ли от горячей любви к супругу, то ли от тучности или болезни сердца. Даже в студеную погоду, глядя на нее, прохожим казалось, что на дворе июль.
Июль их совместной жизни в доме престарелых был недолгим. Гроза сердечной болезни налетела так внезапно, как это бывает только в период знойного лета. Жена не пережила сердечную грозу.
Постояльцам дома трудно было привыкнуть к одинокой фигуре осиротевшего супруга. Теперь он был похож на искореженное молнией старое дерево, с обломанными ветвями, сохранившее неизвестно для чего стройность ствола. Прошло немного времени, после ее исчезновения, и одинокий старик рухнул под проливными дождями грустных воспоминаний.
Освободившееся место в доме престарелых долго не пустует. Через несколько дней состоялось очередное новоселье. Напряженные руки молодых грузчиков уже втаскивали в пустую комнату громоздкую мебель из массивного дерева и бесконечное множество других вещей, сопровождавших нового постояльца на протяжении всей его активной жизни.
Надолго ли?
Никто не знает!
Также как никто не знает, что испытывает пожилой человек на новом месте жительства. Эти ощущения нельзя сравнить даже с ощущениями тяжело больного, попавшего на больничную койку. У последнего теплится надежда: возможно выживет после операции и вернется в недавнее прошлое.
У пожилого такой надежды нет! Он обречен на ожидание исчезновения, на нестерпимое ощущение обузы, ненужности, обременительного своего существования для родных и близких, отгородившихся от него стеной лукавого оправдания – «Тебе там будет лучше!»
Поначалу и правда, кажется, лучше. Тебя окружают такие же, обреченные на глухое одиночество, как и ты. Мысль, что ты не единственный, оказавшийся в безысходном положении, поначалу утешает. Утешает до тех пор, пока кто-то из новых знакомых не исчезнет. Исчезновение соседа тотчас воскрешает надоедливый как тень вопрос: «Сколько тебе еще осталось?»
И что делать с тем, что «осталось»?
В прошлом - обязательства, опрометчиво данные самому себе, и невыполнимые в старости. В прошлом - надежды что-либо изменить в своей жизни из-за отсутствия сил и энергии.
Энергия! Теперь её хватает только на выполнение биологических потребностей, и то не в полной мере. К этому трудно привыкнуть. И все же привыкаешь. Как привыкаешь к тому, что не можешь уже бежать по аллее парка, раскинув от удовольствия руки, подпрыгивая от желания взлететь, словно бабочка в первые дни теплого мая. Как привыкаешь к тому, что ты не задыхаешься больше от ощущения весны, от избытка чувств, утерянных вместе со здоровьем.
За долгие годы жизни напротив этого дома наблюдавший за постояльцами ни разу не видел похоронных процессий, сцен безутешного горя, скорбных лиц, безудержного рыдания родных и близких, длительных соболезнующих рукопожатий знакомых и незнакомых людей.
Никакого трагизма, истерии и безысходности.
Всё, как всегда.
Жужжание газонокосилки перед окнами. Двигающийся как часовые стрелки обслуживающий персонал. Разгружающаяся у дверей столовой продуктовая машина.
Единственным признаком исчезновения постояльцев этого дома – деловито снующие родственники и грузчики с коробами вещей, ящиками посуды, деталями разобранной мебели. Все то, что оставил после себя исчезнувший постоялец.
«Неужели это все, что остается после нас, от людей, всю жизнь стремившихся преуспеть и благоденствовать?», - расстроенно спросил себя наблюдавший за постояльцами дома напротив.
За его спиной заскрипела входная дверь. Сын вернулся с работы.
«Вот и ответ!», - успокоившись, улыбнулся старик.