Синий опель корса мчался по темно-зеленому тоннелю, такому узкому, что еловые ветки то и дело задевали крышу автомобиля. Их скребущий звук заставлял Йенса морщиться. Под колесами хрустели шишки, и гулко, точно в грамофонную трубу, ухала в древесных кронах какая-то птица. А потом в конце тоннеля воссиял свет, и машина выскочила на открытое место. За излучиной дороги масляно сверкало на солнце горчичное поле, а на его краю притулился серый кирпичный дом с мансардой, одновременно печальный и строгий, наполовину затянутый плющом.
- Приехали, - сказал Клеменс, выруливая на парковку. – Ну, как тебе?
Йенс пожал плечами.
Бывшая гостиница совсем не выглядела запущенной, скорее заколдованной, потерянной между сном и явью. Казалось, само время текло здесь по-другому – тягуче и медленно, как течет оно в музеях или на кладбищах. Розы на клумбе не одичали, а сквозь щебень на дорожках не пророс ни один сорняк. Даже золотая вязь над входом не потускнела и, загадочная, как узор на персидском ковре, поневоле притягивала взгляд.
- Здесь что-то написано или это просто орнамент? - поинтересовался Йенс.
- Оазис для сокрушенных сердцем, - по памяти прочитал Клеменс и слегка улыбнулся. - Ты же помнишь тетю Сандру. Эксцентричная была старушка. Вдобавок полиглот и знаток восточных языков. Мне кажется, это на фарси. Хотя не уверен. Мне оно, знаешь, все едино.
Йенс покачал головой.
- Не самый удачный слоган для загородного отеля. Впрочем... это то, что нужно.
- Все, как ты хотел, - подтвердил Клеменс. – Полное уединение. До ближайшей деревни двадцать километров. Через день приходит работник – накормить кошек, но если ты возьмешь это на себя... Тогда он не будет тебя беспокоить.
- Что? – вскинулся Йенс. – Кошки?
- Ага. Зверюги покойной тети. Их тут целый прайд. Живут в основном на участке, а в дом попадают через дверку с заднего двора. На веранде есть кормушка.
- Хорошо.
Да ничего сложного на самом деле. Насыпать им с утра корм и налить воды в миску. Кошки почти не мешают, гуляют целый день по полям и в лесу, но с ними не так одиноко. Сейчас ты это, конечно, не оценишь, а вот через пару недель...
- Если я чего-то и хочу, так это одиночества.
Клеменс вздохнул.
- Ну, ладно, пошли в дом.
Застыв у крыльца, Йенс наблюдал, как его брат носит из машины сумки с продуктами, бутылки минеральной воды, ноутбук, большой пакет кошачьего корма.
- Одиночество, видишь ли, и яд, и лекарство. Бывает, что облегчает боль, но в слишком больших дозах принимать не стоит. Иначе оно тебя переварит, вот как, знаешь, желудочный сок.
- Клеменс, - Йенс видел смутно, в глазах стояла пелена. Он как будто смотрел на брата сквозь толщу воды или сквозь толщу времени, желая одного — чтобы тот замолчал. – Забери компьютер. Мне все равно не нужен. Думаешь, я буду сидеть в чатах?
- Ну, не будешь, так не будешь, - миролюбиво заметил Клеменс. - Оставь пока у себя. Захочешь – почитай блог тети Сандры. Я скинул тебе на почту адрес.
- Она вела блог? – слабо удивился Йенс.
- Ну да.
Тетя Сандра и компьютер... Странно. Всегда чопорная, плотно затянутая, как в чехол, в синий вельвет, с неизменным зонтиком и волосами, скрученными на затылке в тугой узел, она казалась гостьей из позапрошлого столетия. До самой смерти тетя прожила замкнуто, общаясь только с постояльцами, не завела друзей и сторонилась родственников. Как будто и не нужен ей был никто в мире. Никого не любила и не жаждала любви, а перед самой смертью написала сестре – матери Клеменса и Йенса – длинное письмо. Точно створку приоткрыла в свой наглухо запечатанный мир, а за ней – вылилось светом через узкую щелочку – столько надежды, красоты, мудрости. Так, из немыслимых глубин вытекла навстречу вечности беззащитная человеческая душа, чтобы хоть в нескольких строчках остаться на Земле после гибели тела.
«Я совсем ее не знала, - растерянно повторяла мать Йенса. - Если бы только я ее знала!»
Увы, одинокая в жизни, тетя Сандра была одинока и в смерти. Здесь, в мансарде маленькой загородной гостиницы, она провела свои последние месяцы. Страдая, должно быть, от сильной боли, тетя отказалась лечь в хоспис. Верила в силу родных стен и в какое-то таинственное, ею изобретенное лекарство.
«Это не только средство от рака, не только от любой известной или неизвестной болезни, - писала она, - это ни с чем не сравнимый полет души. Почти свобода... почти бессмертие».
Конечно, она ошиблась. Да и могло ли быть иначе? Рак еще никого просто так не выпускал из своих клешней.
В заброшенных отелях всегда есть что-то печальное и тревожное. К счастью, «Оазис» мало походил на известный «Оверлук». Просторный холл с журнальным столиком и цветочной кадкой в углу. Плюшевый диванчик у стены. Из большого окна — вид на горчичное поле. Комнаты одинаковые, как инкубаторские цыплята, однако не лишены уюта. В такую хочется заселиться с одним чемоданом, оставив за порогом заботы, потери, врагов, друзей и родных, а может, и самого себя.
- Осмотрись, - посоветовал Клеменс, когда они сложили в кладовку вещи и вышли на крыльцо, - это все теперь наше.
Йенс махнул рукой.
- Ладно. Потом. Ты бы собирался уже, если хочешь вернуться засветло.
Клеменс хотел возразить, но посмотрел брату в лицо, кивнул и направился к машине. Его вальяжно сопровождала рыжая кошка, а потом долго сидела на бордюре, глядя вслед блескучей синей точке, петлявшей среди яркой желтизны. Мощный, как еловая ветка, хвост плавно покачивался из стороны в сторону. Высокие, с кисточками, уши чутко ловили далекий шум. Не домашняя мурлыка, а настоящая маленькая рысь, грациозная и хищная, уверенная в собственной ловкости и красоте.
- Ты здесь хозяйка, да? - спросил кошку Йенс. - Не бойся, я тебя не стесню. Просто рядом поживу, хорошо?
Зверюга обернулась и коротко мяукнула, как будто согласилась. В ее медовых глазах плавился догорающий день.
Йенс постоял немного, наблюдая за кошкой, и поднялся в спальню тети Сандры. Он ожидал увидеть последнее пристанище тяжелобольной, полутемное и провонявшее лекарствами, пропитанное тяжелой энергетикой боли и страха. Но комната оказалась светлой и невинной, как только что выпавший снег. Она пахла травой и цветами и сияла чистым покрывалом на кровати, новой штукатуркой стен и потолка и крахмальными салфетками на трюмо, как будто ветер с полей прополоскал ее до первозданной белизны. Если что-то и напоминало о смерти, то это зеркало, занавешенное куском темной ткани, и портрет в черной рамке на письменном столе. Спокойная, почти счастливая, тетя смотрела рассеянным взглядом куда-то в глубину комнаты. На губах застыла навечно расслабленная полуулыбка. Йенс встретился с ней глазами и кивнул.
- Передай привет моим, ладно? - попросил он мысленно. - Мартине, это моя жена, помнишь ее? И Сарочке — дочке. Ты ведь с ними сейчас. А, тетя Сандра? Скажи им, я очень скучаю.
Он представил себе, что тетя на портрете сейчас подмигнет ему в ответ или улыбнется шире, но ничего подобного, конечно же, не произошло.
С каким удовольствием Йенс поменялся бы с ней местами! Отправиться вслед за женой и дочерью — единственное, что ему хотелось. И путь не далекий, не нужно ехать за тридевять земель, а всего-то завязать петельку на люстре или вскрыть себе вены — и никто не спасет, не откачает. Никого нет рядом. Не то чтобы Йенс об этом не задумывался, и удерживало его вовсе не обещание, данное брату, не чувство вины, не боязнь греха. Но ему казалось отвратительным убивать живое — все равно что именно, хотя бы и свое собственное, до отвращения здоровое тело.
Решив почитать дневник тети Сандры, он сел к столу и подключил ноут. О чем пишет одинокая пожилая женщина, умирая? Подводит итоги? Йенса не волновали чужие воспоминания. А вдруг она стоит между двух миров, заглядывая туда, куда не дано смотреть живым? Как гигант на двух мостах — одна нога в нашем измерении, а другая в том. Царство мертвых, тот свет, аид, гадес, шеол... Что там? Как? Может, хотя бы в последние дни приоткрывается завеса?
Йенс и сам был как будто мертвым изнутри, поэтому смерть его интересовала, а жизнь — почти нет.
Он ввел пароль и открыл блог. Не посты, а какие-то заметки на полях блокнота. Ни с чем не связанные мысли, неоконченные фразы. Йенс вздрогнул, прочитав:
«Не известно, что там, за порогом. Рай или ад, или вселенский вакуум... космос одиночества. Или ничто. Небытие».
- Нет, - возразил он испуганно, - нет и нет, только не это. Они живы, я знаю. Пусть не здесь и не так, как мы, а по-другому... Но они где-то есть. Не могут два живых человека... два человека, которых так любят, просто исчезнуть.
«Поэтому я решила остаться. Это оказалось так просто, как я и подумать не могла. Выбрать жизнь и показать смерти кукиш. Почему люди так не догадливы? Они и представить себе не могут, что умирать не обязательно. Что можно жить в радости, повинуясь инстинктам...»
Как ни тяжело было у Йенса на душе, он усмехнулся, читая. И в самом деле, почему люди так не догадливы? Зачем они умирают? Ему хотелось и смеяться, и плакать одновременно. Эх, тетушка Сандра, что же не помогло тебе твое лекарство от смерти? Как заманчива иллюзия — поверить в собственную неуязвимость.
Дневник тети больше всего смахивал на добротную религиозную проповедь. Вечная жизнь, спасение... Не хватало разве что цитат из Библии. Но потом началось что-то совсем уж странное.
«Мне не нужны наркотики, я отказалась от лекарства. Когда боль становится нестерпимой, они словно подхватывают меня под руки и забирают к себе. Я смотрю, как на постели корчится мое несчастное тело, и не могу дождаться, когда уйду к ним насовсем, когда стану одной из них».
О ком это она, задумался Йенс. Галлюцинации пораженного метастазами мозга? Ангелы? Какие-то иные потусторонние сущности? Кто бы они ни были, спасибо им за то, что облегчили муки умирающей.
Пока он читал, во дворе стемнело и поднялся ветер. Сучковатая тополиная ветка глухо стучала в стекло. Йенс открыл окно и впустил ее — прохладную и серебряную от ночной росы. Посидел у стола перед черным зеркалом экрана, ни о чем не думая и вдыхая запах влажных листьев, потом разобрал постель и лег.
Мысли текли, как вода сквозь песок — заторможенные и горькие. Он кожей ощущал бесприютность, холод, пустоту снаружи и внутри. Уже не казалась такой удачной мысль вселиться в пустую гостиницу. Здесь можно сойти с ума от безысходности... Не это ли случилось с тетей Сандрой под конец ее печальной жизни? Впервые Йенсу стало по-настоящему жаль ее. Кроме маленького бизнеса, в который тетя вложила душу, что у нее было? Ни ребенка, ни котенка... Хотя котят здесь, наверное, немало. Прячутся в кустах. Растут, как морковка в огороде. Легко живут и легко умирают — и никто о них не грустит. Насколько мудрее и правильнее все устроено в природе, и кто сказал, что мы — ее цари? Глупцы мы, а не цари. Самонадеянные невежды.
Йенс медленно засыпал. В уши еще проникали шорохи листвы и ветра, и скрип деревянных ставень, но под сомкнутыми веками уже бились плененными птицами болезненно яркие сновидения.
К нему приходили жена и дочь — не мертвые и не живые, сожженные лихорадкой, съеденные изнутри убийцей-вирусом. Склонялись над кроватью и что-то говорили, но, как всегда в таких снах, Йенс не мог разобрать слов, только видел шевеление губ и от усилия понять, расслышать — просыпался. И снова темнота, ветер, мерный деревянный стук...
Так бы он и промаялся до утра, как в сотни других одиноких ненастных ночей. Но шире распахнулось окно, и на постель скользнула кошка. Должно быть, она привыкла спать с тетей Сандрой. Йенс не прогнал животное, а, слегка подвинувшись, пустил его на подушку. Рыжая хозяйка уютно свернулась рядом с его головой. Их затылки почти соприкасались. Шелковый хвост щекотал шею и грел плечо. Под тихое мурчание, Йенс расслаблялся, впервые за последние месяцы, как птицу, отпуская боль, разжимая зубы и открывая кулаки. Его сознание затопили кошачьи сны. Они мотались на ветру сумеречными лоскутами — не мысли, а их чувственные отголоски, обрывки запахов, прикосновений, воспоминаний. И вырастала трава, становясь лесом, струили аромат гигантские цветы, и шебуршали в траве мыши, вызывая желание сперва затаиться, а затем — одним броском, выпустив когти, схватить добычу. А сколько интересных мелочей вокруг. Как вскипает жизнь: волнами цветущей горичицы, лепестками, жучками и бабочками. Йенс захлебнулся азартом, отдавшись охоте — неведомому прежде, а может, давно забытому счастью.
Счастью — быть здесь и сейчас.
Наутро все изменилось. Нет, внешне и двор, и гостиница, и розы на клумбе — да и сам Йенс остались такими же, как были. Но что-то появилось в воздухе — какие-то новые запахи? Приятное тепло? Не духота, не жара, а как бы прикосновение материнской ладони. Да и солнце как будто светило по-другому. Нежнее и мягче. Странные, легкие, как ворсинки синтепона, тонули в синеве облака.
Йенс вышел на залитую светом веранду и прищурился на пестрое небо, почти ощущая, как сузились зрачки, обратившись в тонкие вертикальные щелки. «Я, кажется, стал оборотнем», - подумал он и рассмеялся. Жить так, как живут кошки, без прошлого и без будущего — это наказание или награда? Или состояние — как влюбленность, как детство? А может, только так и следует жить?
Между тем, у кормушки начали собираться зверюги — всех возрастов и расцветок, и степеней пушистости. А его недавняя знакомая, рыжая кошка-рысь, растянулась у крыльца, распушив в пыли роскошный хвост. Йенс повернулся, чтобы идти за кормом, но замер, пораженный внезапной догадкой.
- Тетя Сандра?
Кошка смотрела ему в глаза. Долгий-долгий взгляд, глубокий и мудрый, как у старого человека, и в то же время — энергичный, яркий, полный любопытства. Янтарь на серебре.
- Я тебя узнал, - сказал Йенс. - Тетя, ведь это и правда ты? Я понял, о чем ты писала. И спасибо за помощь, - он помолчал, задумчиво разглядывая огненные уши с кисточками, веря себе и не веря. - Нет, в самом деле. Это ты, да, тетя Сандра? Только кивни.
Не отрывая от него взгляда, кошка нетерпеливо шевельнула хвостом. И кивнула.

Йенс и сейчас живет в «Оазисе для сокрушенных сердцем». Его — и брата Клеменса — маленький бизнес процветает. В затерянную среди полей и лесов гостиницу приезжают не туристы, а бедолаги, потерявшие близких, изнуренные тоской, завязшие в отчаянии, как мухи в густой смоле. Они приезжают, чтобы обратиться кошками, охотиться на мышей и птиц, гулять по ночам, бродить по округе. Стать пустыми и свободными, забыв боль, оставив позади потерю, победив страх. А потом... Порой они возвращаются, иногда — остаются. Йенс никого не гонит. Он знает, чтобы переболеть нужно время. Кошки остаются, а люди уходят в новую жизнь, к новым радостям и печалям.