Триптих

Открываю глаза: небо синее, облачка — одно похожее на другое, как будто вырезанные из картона... И никуда не движутся...
— Эй, чего застыли? Плывите уже куда-нибудь, чего голову мне морочить! — глупая моя привычка беседовать с неодушевлёнками: ответа от них навряд ли дождёшься, хотя...
Всякое бывало. Порой ответ появлялся в сознании после такого вопроса, обращённого вроде бы ни к кому.
Оглядываюсь: густая трава вокруг похожа на папоротник... но не папоротник.
А вот эта — наподобие манжетки... но не манжетка!
Всё ощущалось ненастоящим: обманкой, подделкой, не имеющей имени, но существующей под чужим...
Вдалеке — деревья с ажурно-«ранневесенними» кронами, такими безукоризненными, будто вырезанными по одним лекалам всё в той же мастерской подделок...
Но разве травы бывают такими зрелыми в апреле?!
Разве деревья могут расти безукоризненно-равномерно, как по линейке?!

А помнишь, мы с тобой закладывали сад?Сколько ни старались равномерно расположить деревья — либо ландшафт давал погрешность, либо дерево впоследствии росло как-то неровно, или вовсе отказывалось жить в заданной точке. Так неужели тебе всё-таки удалось!
— Удалось! — говоришь ты.
— Но мне не нравится так! Я не хочу здесь жить!— Что тебе не нравится?
— Всё не нравится. И ничего не нравится. Тот случай, когда всё и ничего
— суть одного и того же — не моё это.
— Так я тебе его дарю. Твоё теперь. Пользуйся.

Я возмущённо встаю и с ужасом обнаруживаю себя на острове. Нет, я не боюсь воды, но мой остров настолько правильной прямоугольной формы: то ли из компьютерной игры, то ли из набора лего — таких не бывает в природе! Таких не было в той природе, в которой я всегда жила, к которой привыкла! Здесь весь ландшафт представлял собой лабиринт, состоящий наполовину из геометрически-точно простроенной суши, наполовину — из каналов с крутыми высокими берегами — ни одной неровной линии: все углы — девяносто градусов! И так — до самого горизонта: всё тот же непроходимый нескончаемый лабиринт... Вот приснится же! — безжалостно щиплю себя за ухо, и... не обнаруживаю уха... Да и руки не обнаруживаю. И стою я, оказывается, не на ногах: тело — некий фантом привычного, но себя обнаружить никак не удаётся.
— Эй, что за шутки!!! — ору я тебе.
Тебе ору, кому же мне ещё орать: я не помню никого, кроме тебя. Да и тебя не помню: кто ты, какой ты, откуда я тебя знаю?
Я не понимаю, как мне пользоваться всем этим чудесным отсутствием присутствия. Ну хватит шутить уже! Ты достаточно меня помучил! Подскажи, как мне быть! Ну и... я не хочу здесь жить! Когда это наваждение кончится?! Сказала же русским языком тебе! — и тут же понимаю, что никакого языка нет и в помине: мир объят тишиной, шумят лишь мои мысли.

Вдоль канала проплыл лебедь. По вздыбленным перьям и напряжённой целеустремлённости видно, что он — в поисках подруги. Лебедь кружил в тупиковой ловушке лабиринта в полном неведении: горизонт его заканчивался густыми перьями фальшивых папоротников на кромке берега, заслоняющих обзор. Моя «кочка зрения» была гораздо выше, и я наблюдала то тут, то там разобщённые силуэты усталых птиц, пойманных сетью лабиринта.
— Слышишь?! Я хочу, чтобы лебеди встретились! Ведь тогда они смогут выйти на берег, свить гнездо, вывести потомство — должна же быть какая-то правильная радость в этой противной геометрической ойкумене!
— Ну вот, ты уже нашла чем заняться, — услышала я твой голос,
— вот так ты и всегда: своих дел не устроила, а уже устраиваешь дела других!
— Но почему они не встречаются? Ведь у них есть крылья! Каждая птица могла бы взлететь над лабиринтом и найти себе пару, а не плутать бессмысленно и одиноко вдоль этих жутких штампованных берегов!
— Ты совершенно права: могли бы взлететь, но они этого не знают. А разве ты знаешь, что ты можешь? Разве ты знаешь, что есть у тебя?
— У меня нет ничего. Кроме страха и непонимания. И кроме тебя. Потому что ты... Ну конечно же, ты во всём этом и виноват!
Ты замолчал внезапно, как обычно. Но я продолжала:
— И с чего бы это не мой мир и чужие посторонние дела, если ты именно сюда выплеснул меня из привычного, как остатки кофе из чашки, а теперь ещё и умничаешь вдогонку?! И если тебя здесь как бы и нет, то ты откуда-нибудь да наблюдаешь за всем этим маленьким неоглядным адом для не встретившихся лебедей! Предполагаю (именно предполагаю, потому что знать пока ничего об этом пространстве не могу), что ты наблюдаешь из этого блестящего шара, похожего на огромную каплю ртути. Вот она, совсем рядом!
И во мне проснулось зло. Заметь: это зло на тебя, на твои нелепые выдумки, эксперименты, на которые я не подписывалась не разу!
— Слышишь! Я не поддамся! На́ тебе, на́ тебе! — это я взбираюсь по крутому боку капли и пинаю её мягкие бока (интересно, чем? Ведь у меня здесь — ни рук, ни ног, ни даже...). Капля сплющивается — это я стою на самой верхушке неопознанной сферы и злюсь, ох как злюсь!
— Итак, если поднять уровень воды, — провозглашаю со своей новой высоты, — тогда берег не будет так высок и крут; лебеди смогут увидеть друг друга издалека, и...Уровень воды вмиг становится таким, как я пожелала, и двое пернатых — ах, это замечательное стечение обстоятельств! — вдруг встречаются взглядом, и уже не плывут навстречу друг другу — летят! Взмывают в эту неподвижную высь, задевают крыльями упрямо стоящие картонные облака,.. и всё это пространство схлопывается, поглощая моё неопознанное существо...

...Я ощупываю темноту: она мягкая и ворсистая.
Не пойму, чем это меня накрыло?! Пытаюсь освободиться и вижу руку, сомневаюсь — свою ли? Щёлкаю пальцами — да, рука моя, любуюсь своей рукой, радуюсь и привыкаю, что она у меня есть... Откуда-то прибегает мысль: «не было ни гроша — да вдруг алтын!» — приятно осознавать наличие собственности в кармане... А может, и карман есть, если рука в наличии? Как же руке без кармана?» И рука находит потайной кармашек у пояса юбки, попутно под тонкой дорогой тканью обнаруживая тело... Потайной кармашек хранит маленький сюрприз — крохотное приспособление для самоидентификации! И я рассматриваю своё лицо — долго, во всех подробностях. А посмотреть есть на что! Наделённое всеми чертами изящества, как будто вышедшее из-под кисти гениального портретиста... А тело... О, что это за тело — молодое, гибкое, обладающее всеми прелестями, способными пленять... Такое увидишь — и ах!..
Тело ощущает мягкий ворс знакомого ковра: я узнала его!Это же ковёр, покрывающий наше кресло — очень удобное, но крайне старое. Отец всё хотел перетянуть обшивку, но так руки и не дошли. Проще оказалось — накинуть поверх ковёр.
Знакомая отметинка — это я в детстве прорезала ножницами край, и основа немного осыпалась. Чтобы закрепить испорченное место, мне пришло в голову заплести в косички нити пышной бахромы... Замечаю, что с той поры ковёр наш изрядно подрос — теперь его хватило бы покрыть пол в большом зале.
Взгляд осторожно сканирует мутное пространство, и оно проявляется: глубже, глубже... Я вижу ночное небо, плывущее надо мной, вокруг меня... или это я мчусь на ковре сквозь этот мир, непонятный и незнакомый...

И тут я вижу тебя: ты ведёшь наш ковёр-самолёт, освещая путь старым фонарём. Я любуюсь твоей строгой статью. Хорошо, что ты есть: ты, я, этот знакомый ковёр...Так хорошо! Ты наверняка понимаешь всё происходящее, и я уже ничего не боюсь... До чего же всё хорошо складывается!..
И я снова с упоением смотрюсь в своё крохотное зеркальце.

Вдруг ты оборачиваешь ко мне лицо: оно угрюмое, измождённое, страшное. Я божественно красива, почему же ты дьявольски уродлив и стар?! Разве такой оправы достоин драгоценный бриллиант моего тела? Ты замечаешь моё маленькое зеркальце и с гневным возгласом: «Откуда у тебя эта дрянь?— внезапно бросаешься ко мне,— Отдай, отдай сейчас же!» Но не на ту напал! С чего это вдруг ты так груб со мною? Зачем отнимаешь невинную игрушку? У тебя есть старая лампа — и довольно с тебя! А это — моё зеркальце, и не отдам, не получишь! — моему телу удаётся ловко уворачиваться от цепких рук, но одежды — они предательски покоряются твоей воле... Ах, только бы вырваться! Ишь, что надумал! Я никуда не хочу лететь с тобой! Отпусти меня! Прочь, прочь, старый пёс!.. — и шёлковое платье остаётся в ненавистных скрюченных пальцах, а я легко соскальзываю в неведомое по развевающимся бахроме ковра. Неведомое приятно ласкает и перехватывает дыхание... я будто бы тону в реке парного молока и позволяю молоку обволакивать меня, я становлюсь этим молоком, я...

— Такая маленькая и такая жестокая! — я перестаю хныкать и оборачиваюсь на укоризненно-строгий голос,
— Зачем ты срываешь живые листья? Духи дерева от боли льют слёзы, а ты даже не замечаешь! Зачем ты кормишь реку живыми листьями? Придёт время — листья сами опадут. Тогда река примет их. Но сейчас — зачем?
— Это не листья, это — письма! Я надеялась что их кто нибудь получит и придёт ко мне на помощь.
— А разве ты в беде?
Ты больна?
Или голодна?
Или тебе угрожает опасность?
— Нет, не то, не то и не то!
Я одинока, а быть одинокой — это страшно. Но ты пришёл, значит, мои письма дошли по адресу, и... прошу прощения у духов дерева!
— Просить прощения — ещё не значит получить его.
— А ты кто?
— Давай прежде выясним, кто ты. Возможно, тогда отпадёт необходимость лишних объяснений.

Я осмотрела себя: босые ноги, светлое платьице, золотистые локоны по плечам:
я — девочка!
Описываю тебе себя во всех подробностях и нравлюсь себе всё больше.

— Но я не спрашивал, какая ты.
— А я не знаю ничего, кроме того, что вижу. Но ты наверное знаешь! Вот и поведай мне об этом!— А вдруг у меня совсем другие планы?
— Ну какие у тебя могут быть планы без меня?
— А ты думаешь — нет?! — я испугалась: мне показалось, что ты собрался уйти.
— Почему — без меня? Я так не хочу! Можешь ты это понять? Я так долго тебя искала!
— А ты уверена, что именно меня?
— Тебя, тебя! Мне больше искать некого!
— И в том, что нашла — уверена? — спрашиваешь ты с едва заметной ноткой укоризны, и тут же нежно сдуваешь со своих широких ладоней стаю крохотных мотыльков, которые, весело танцуя, догоняют ветер, похитив на мгновение мой восхищённый взгляд. Ты сам слегка похож на мотылька, и если бы у меня был огромный сачок... Но тут:
— Смотри же! Смотри! Это мои лебеди! Я их узнала! — Две усталые птицы сделали круг над зеркальным плёсом и скрылись в камышах.
— Думаешь: и они не против, чтобы ты их присвоила?
— Так ведь это я научила их летать!
— А разве ты умеешь летать?
— Скорее нет, чем да... Надо попробовать... Я давно хотела...
— Как же ты можешь научить тому, о чём имеешь представление только со стороны?
— Мне захотелось, чтобы они полетели, и...Конечно же, я ни в чём не уверена: будешь тут уверенной, когда всё внезапно изменяется, мне просто только вот что стало почти совсем хорошо и понятно, и я бы хотела пожить так подольше...

И кому говорю?.. Ведь ты уже исчез... Я почувствовала всем телом эту пустоту и эту потерю, и невозвратимость момента... И где теперь тебя искать? И захочешь ли ты найтись: навсегда, прочно, не ускользая?
Это так больно — терять, когда всё так замечательно складывалось, и, казалось, надолго... И кто мне теперь даст ответ на твой вопрос: кто я? Самое время было снова расплакаться... и срывать листья... Но где-то в зарослях послышался жалобный зов...

Надо идти: утешать, ставить на ноги, а может — и на крыло: тут, кроме меня, некому — ты так сказал... или я сама придумала... и тут же поверила в свою сказку.