Что будет, если вывернуть мир наизнанку? Никто не знает, никто не пробовал. И все-таки? Если прикрыть глаза, но не крепко, так, чтобы солнечный луч мягко светил сквозь сомкнутые веки, а ресницы дремали, как чуткие птицы, пропуская в зрачок чуточку небесной голубизны... и при этом как бы спать наяву, то получится... Странная получится картина.
Лиловое небо и лиловое солнце, и лиловые деревья роняют в реку ярко-фиолетовые цветы, похожие на большие горячие звезды. Кажется, стоит такому коснуться поверхности – и он зашипит, закружится, взметнет над безмятежной сиреневой гладью кипящий фонтан белой пены. Но цветы спокойно ложатся на воду и, как бумажные кораблики, скользят по течению.
По берегу неторопливо идут два мальчика-подростка. Тот, кто повыше, одет в голубую тенниску и желтые шорты. На втором – зеленая фланелевая пижама в клеточку. Когда-то у них были имена, но это время осталось в прошлом. Теперь они просто Старший и Младший. Мальчики – братья, и это все, что нужно о них знать.
Иногда они разговаривают, негромко, потому что вокруг царит вязкая тишина, и каждое их слово парит в воздухе, как легкокрылая бабочка. Иногда – бредут молча. И никогда не останавливаются, и не устают.
- Расскажи про сестру, - просит Младший.
Старший замедляет шаг и кидает на брата рассеянный взгляд через плечо.
- Я уже рассказывал.
- Ну и что?
Старший задумчиво смотрит на плывущие мимо цветы.
- Действительно, ну и что? Хорошо, слушай. Алиса – нам не настоящая сестра, а просто девочка, которую наши родители взяли из детского дома. Но они ее никогда не любили. Не то, что нас.
- Тогда зачем ее взяли? – интересуется Младший.
- Папа говорил, что мы с тобой долго не могли родиться. А они с мамой устали ждать и удочерили чужую девочку. Это, он говорил, был как бы обет Богу, чтобы дал им собственных детей. Вырастить сироту. Но, может быть, я не правильно его понял, нашего папу. Может быть, они хотели ее полюбить, но не смогли.
Младший брат хмурится. Тонкие золотые брови взлетают домиком, отчего вид у мальчика становится озадаченный и слегка растерянный.
- Он так и сказал? Что не смогли?
- Не знаю, не помню. Он, вообще, не со мной говорил. Папа с мамой спорили на кухне, а я подслушивал. Я тогда маленький был. Меня уже спать уложили, а я приставил к стене пустой стаканчик из-под йогурта и прижался к нему ухом.
- А я папу не помню.
- Мама говорила, что надо отдать Алису обратно в детский дом. Все равно она чужая и всегда будет чужой. А папа ей возражал, что Алиса девочка ласковая и кроткая. С ней никаких хлопот... и что обеты надо выполнять, а то Бог рассердится и заберет обратно то, что дал. А мама на него злилась и кричала, какие еще обеты... Что ты вечно фантазируешь...
- И сестру тоже не помню. Совсем. Только маму – и то плохо. Лицо, руки, запах молока...
- Ну да. Что ты в той жизни успел увидеть?
- Не много, - соглашается Младший. Он поднимает глаза к лиловому небу и шепчет. – Сейчас... сейчас будет.
В краю вечного дня не бывает закатов. Но иногда лиловое солнце словно подергивается розоватым туманом, и земляничная акварель разливается в реке, и на какой-то момент – короткий, в два удара сердца – мир становится зыбким и прозрачным. Из-под него проступает другой – многоцветный и резкий, полный странных форм и стремительных движений. Тишина – и та делается несплошной, и сквозь нее сочится, едва различимая, то ли музыка, то ли гул далеких голосов. А потом иллюзия гаснет, сгущаются оттенки лилового, мир глохнет и твердеет, выныривая из тумана, как скала из воды. И вновь он прежний.
- Опять не успел разглядеть, - огорченно вздыхает Младший.
Но Старший машет рукой.
- Нечего там разглядывать. Суета... Майя...
- Расскажи мне про Алису, - снова просит Младший. – Какой она была?
- Ну, какой. Обычная девчонка. На носу веснушки. Мама ее стригла коротко, под мальчика. Чтобы не возиться с бантиками и косичками.
- Она хотела длинные волосы?
- Я не знаю, что она хотела. Алиса мне казалась большой. Потому что ходила в школу. Я тоже должен был пойти – осенью. Но не успел.
- Жаль, - качает головой Младший. – Ты мог бы узнать все про реки.
- Я и так знаю про реки. Не перебивай. Слушай про Алису. Мы с ней все время делали подарки для мамы. Из всякой всячины – палочек, проволоки, цветной бумаги, сухих листьев, желудей... Из всего, что можно найти в кладовке или собрать в парке. Помню, она вот так, запросто, приходила в мою комнату и звала, пойдем делать подарок. Иногда – к празднику. Но чаще – просто так. Мои подарки мама ставила на полочку, а ее – выбрасывала. Хотя они и были красивее. Алиса потом находила их в мусорном ведре и плакала. Поэтому она придумала такую штуку – на последний мамин день рождения мы сделали общий подарок. Один на двоих. Алиса уже давно копила цветную фольгу от конфет. Где кто-нибудь съест и бросит – она подбирает и прячет в коробку из-под ботинок. Из этой фольги мы скатали большой разноцветный шар – яркий и блестящий. Думали, маме понравится. Но когда она взяла его в руки и стала рассматривать, шар почему-то распался на отдельные фантики... Глупо получилось, - добавляет Старший с мечтательной улыбкой.
- Глупо, - соглашается Младший, тоже улыбаясь.
Какое-то время мальчики идут молча, думая каждый о своем. А вернее, об одном и том же, как хорошо, как интересно жить с мамой и папой в мире, где ребята ходят в школу, и где много игрушек и вкусных конфет.
- А еще у Алисы была подушка, - продолжает рассказывать Старший, и улыбка Младшего гаснет, словно задутая ветром свеча. – Очень старая. И реки, и горы, и моря на ней почти стерлись, но все равно она напоминала Землю, только маленькую и квадратную. Алиса говорила, что это и есть Земля. Сшитая и разрисованная – и в то же время настоящая. Иногда мы с сестрой закрывались у нее в комнате и путешествовали. Гуляли по зеленым полям, в лесу среди высоких деревьев, по пустыне, полной желтого песка. Однажды мы с Алисой отправились на море...
- Правда? – оживляется Младший. – А какое оно?
- Такое огромное, что я даже испугался. И синее, как небо.
Младший поднимает взгляд и удивленно жмурится на хрустальный сиреневый купол с яркими прожилками фиолетовых лучей.
- Ух, ты! Красиво, наверное.
- Да нет, - с досадой перебивает его Старший. – Не наше небо. Синее! Как моя футболка, только темнее.
Младший недоверчиво трогает его за рукав.
- Такой цвет?
- Да, такой цвет.
- А дальше? – спрашивает Младший, затаив дыхание.
- Дальше... Мы гуляли в парке, у ручья. Жара, лето... Ты спал в коляске, а мы с Алисой собирали лепестки шиповника. Она опустилась на четвереньки и запачкала брюки в траве. А мама в тот день была в плохом настроении. Сердилась, наверное, из-за подарка, ну, того, конфетного шара. И еще – белые брюки, зеленые на коленках. Вот она и сказала Алисе... Мол, они с папой решили ее отдать. Взаправду решили. Мама сначала не хотела говорить. Думала, они ее просто привезут в детский дом – и оставят. Но разозлилась из-за брюк. А сестра... сморщилась, так что я думал, она заплачет. Но Алиса закричала – громко, как будто ее ударили. Закричала, как раненая кошка – пронзительно и страшно. А потом схватила свою подушку, смяла ее всю, встряхнула сильно – и вывернула наизнанку. Раздался взрыв – и мы с тобой очутились здесь. – Старший неловко пожимает плечами. – Только не спрашивай, где – здесь. Я не знаю.
- А где – здесь?
- Может быть, мы погибли. Убиты взрывом, - вслух размышляет Старший. – Тогда мы должны находиться в раю или в аду. Но на рай это место не похоже. Там – ангелы и приятная музыка. А здесь - тихо и никого нет, кроме нас.
- Но это и не ад, - подхватывает Младший. – Ад – это вечные муки, черти и сковородки? Но нас никто не обижает. И здесь красиво. И мы вместе.
- Вместе, - эхом откликается Старший, и мальчики берутся за руки. - Получается, что мы живы.
- Но обычно люди живут не так? – сомневается Младший. – Мы все время куда-то идем, но никуда не приходим.
- Людям кажется, будто они делают что-то другое. Учатся в школе, работают, женятся и растят детей. Потом умирают и снова рождаются. Но на самом деле они идут вдоль реки. Как мы. Вечно идут вдоль реки. Только перед глазами у них – пелена.
Мальчики улыбаются друг другу и, довольные, шагают молча, не размыкая рук. Этот разговор они вели не в первый и не во второй раз. А в тысячный, стотысячный, миллионный... кто знает? Для них это все равно что начинать каждое утро с хорошо знакомой и любимой песни. Только здесь не бывает ни утра, ни вечера, и никогда не опускается ночь. Но им нравится разговаривать, спорить, ощущать себя живыми. Главное – что они вместе. А лиловый мир, действительно, очень красив.

***

Железная скамейка в парке, у ручья. На ней крохотная мемориальная табличка. Много лет назад на этом месте взорвалась самодельная бомба, унеся жизни троих детей. Террориста потом поймали и судили... впрочем, не о нем сейчас речь.
Скамейка неудобная и холодная. Особенно ранним утром, когда солнце еще не успело нагреть остывший за ночь металл, и вечером – после заката. Но почти каждый день сюда приходит немолодая женщина в черном платье и с проседью в каштановых волосах, кладет возле мемориальной таблички два красных цветка - обычно гвоздики или розы – садится и допоздна сидит в раздумье. Она смотрит в желтоватую воду и что-то бормочет себе под нос, точно беседуя с кем-то невидимым, вспоминает, молится... Ее дети давно не здесь, но она до сих пор считает себя матерью. «Мать мертвых мальчиков» - так она сама себя называет. И в глубине души верит, что это – неправда.
Когда-то здесь, прямо над ручьем, рос огромный куст шиповника. Его сломало взрывом, разметало на щепки и палки, мешанину цветов и листьев. Но в тот день он цвел – буйно, самозабвенно. Пенистый, бело-розовый, как невеста в свадебном платье, он кутался в фату из прозрачно-золотого света. И та, чужая девочка, все время пыталась его ободрать, ощипать цветы. Как будто мало ей было упавших лепестков для ее дурацких поделок. Наверное, это такая болезнь – постоянно что-то мастерить из мусора. Психическое расстройство. Детдомовские часто страдают чем-то подобным.
Она вообще была ненормальная. Еще и подушка эта, с которой девчонка нянчилась, как с любимой куклой. Не расставалась с ней ни на миг, повсюду таская с собой. И в туалет с ней ходила. И на обеденный стол клала. Фу. В детском доме сказали, надо взять с собой что-то привычное. Как при пересадке дерева сохраняют на корнях немного прежней земли, так и старая вещь поможет девочке освоиться, не чувствовать себя беззащитной на новом месте.
Женщина морщится. Имя Алиса жжет ей губы. Что за изысканная пытка – терпеть приемную дочь рядом со своими мальчиками, родными, кровиночками... Видеть, как она пихает в руки годовалому малышу заразную подушку, сто лет не стиранную, липкую от грязи. А стирать не давала. При попытке забрать – истерика! И рисунок на ткани стерся, остались только синие линии да желто-зеленые пятна, отчего тот немного напоминал географическую карту. Из распоротых швов клоками лезла вата, и перья, и сухие травинки. Странно. Получалось, что игрушка была набита всякой дрянью, как, наверное, и голова Алисы. От девчонки даже воняло отвратительно, так же, как от ее подушки – прелой травой, и ни купания, ни прогулки – ничто не могло отбить мерзкий запах.
Женщина вздыхает. Если бы не это зловоние – сразу, с самого первого дня, с первой секунды – ей удалось бы, наверное, полюбить Алису. Она ведь этого хотела. Но, нет. Ее дочь не может так пахнуть.
А та, как назло, оказалась привязчивой и ласковой. Хвостиком ходила за приемной матерью, лопоча на своем непонятном детском языке: «Ма-ма... Ма-ма луб-лу».
Чужая... Кому и зачем нужна любовь чужого ребенка? Женщина невольно стискивает кулаки, так что ногти вонзаются в мясо, причиняя резкую боль. Ну почему она не отдала девчонку сразу? Сделай она так – ее кровиночки, ее малыши, возможно, остались бы живы. «Глупости!» – одергивает себя женщина. Ведь не думает же она в самом деле, что ее мальчиков убил взрыв старой подушки?
Конечно, под скамейкой притаилась бомба и сдетонировала от чего-то. Вот ведь даже по телевизору показывали террориста. Чернявый, с длинной курчавой бородой. Исламист какой-то. На суде он ничего не объяснял, не оправдывался, на вопросы отвечал презрительно и односложно. Только смотрел перед собой пустыми глазами.
«Почему, - хотелось ей закричать в телевизор, - зачем ты забрал три детские жизни? Что сделали тебе мои малыши? И та, чужая... все равно она была всего лишь маленькой девочкой. За что ты ее убил?»
Она так и не родила больше детей. А три года назад овдовела. Теперь все, что ей осталось в жизни – это размышлять и плакать. Плакать и размышлять, мутным от слез взглядом скользя по мемориальной табличке. Грязноватый желтый поток ловит закатные блики, на несколько долгих тягостных минут становясь кровавым. И тогда ей приходит на ум, что никакой бомбы под скамейкой не было, и что в тот роковой день, в парке у ручья, взорвался и разлетелся на клочки мир одинокой недолюбленной девчонки.
Но она не додумывает эту мысль до конца, и та сразу же сменяется другой. А может, все было иначе? И Алиса на самом деле не убила, а спасла братьев, укрыв их за пару мгновений до взрыва в своем волшебном мире-подушке? Ведь их тел так и не нашли. Мальчики словно растаяли в воздухе, растворились в горячем мареве июльского дня.
Женщина проводит рукой по глазам, словно смахивая с них морок. Но ведь она видела – она в самом деле видела – как за два удара сердца до того, как разверзся огненный ад, небо вдруг сделалось фиолетовым, а ручеек широко разлился сиреневой рекой, и два малыша – младенец, сладко спавший в коляске, и шестилетний карапуз – превратились в цветочные лепестки и уплыли прочь.
«Где вы теперь, мои родные?» - шепчет женщина. Иногда ей чудится, что они рядом, и знакомый до боли парк плывет и тонет в лиловой дымке... Она слышит их голоса и стук их сердец, и думает, что все реки когда-нибудь впадают в море... Это неизбежно, как приход ночи. Как рассвет и закат. И в этом вечном море, куда нас всех рано или поздно отнесет неумолимым течением, мы обязательно встретимся. Если не утонем по дороге.
Держаться на плаву нелегко, но женщина очень старается. Она называет себя «мамой мертвых мальчиков», но в глубине души надеется, что это только половина правды. И своей надеждой она до сих пор жива.