Его никто не встречал. Луик стоял на автобусной остановке, одинокий и растерянный, убеждая себя, что так и надо. Громоздкую сумку он уронил к ногам и растегнул пальто – жарко. Даже не верится, что уже весна. Он попал в больницу в начале января, когда дороги хрустели от снега и под окнами мела поземка. Кутаясь в белые траурные одежды, сама природа, казалось, оплакивала его несчастье. Сейчас нежно-зеленые газоны пестрели разноцветными островками крокусов. Луик чувствовал себя иностранцем. Родной город, знакомый до последнего закоулка, ощущался чужим, странно изменившимся. С ним явно было что-то не так, при том, что все, вроде бы, оставалось на своих местах. Четырех- и пятиэтажные дома, лавочки под старыми липами. Стеклянный навес остановки, обклеенный безвкусной рекламой. Каждый плакат кричит так ярко и громко, что хочется заткнуть уши. Таинственные облачные письмена в небе, точно выведенные чьим-то небрежным пером – и сами перистые, изящные...
Он стиснул зубы. Главное, не пугаться. С ним все в порядке и с миром тоже. Это болезнь, она меняет человека, искажая ум и, как масло, вытапливая на поверхность души обиды и страхи. Но Луику уже лучше. Он почти справился и, будто разлившийся по весне поток, вернулся в свои берега. Осталось только убрать нанесенный шальной водой мусор – и все станет, как прежде. Все будет хорошо. Луик честно боролся и победил жестокий недуг, а дома и стены лечат. Так он думал, взбираясь на подножку и торопливо отсчитывая водителю мелочь. И потом, когда глядя в окно на быстро текущие мимо городские пейзажи, боролся с легкой тошнотой. Жаль, конечно, что Кристина за ним не заехала. Она и навестила-то его всего два раза – в самом начале. Разумеется, ей некогда, убеждал себя Луик, да и какая разница? Он не маленький, не заблудится. А может быть, жена что-то такое готовит к его возвращению? Какой-нибудь праздник? Или хотя бы вкусный обед? Луик сглотнул слюну. От волнения он не смог нормально позавтракать в больнице, и только теперь, по дороге домой, осознал, как голоден, как соскучился, как все эти дни тосковал по уюту и душевному теплу.
Сойдя с автобуса, он заглянул в цветочный магазин и купил жене букетик. Желтые лилии и голубые незабудки, незатейливо обернутые в прозрачную бумагу и перехваченные серебряной ленточкой. Женщинам не дарят желтые цветы. Они – символ измены. Шесть лет назад Луик об этом не знал и преподнес Кристине, тогда еще своей невесте, охапку солнечных тюльпанов. Но та не обиделась, а только посмеялась над его неловкостью. С тех под это стало их традицией – «неправильные» букеты, забавные сюрпризы, невинные розыгрыши. Вместе шутить – это ли не счастье? Это – высшая степень доверия, так они оба считали. Но в последний год Луик стал сам не свой. С ним что-то происходило, он и сам еще не понимал что. То болтал без умолку, раздражая всех вокруг, то плакал, то цепенел, как сурок в зимней спячке, так что совершенно невозможно было его расшевелить. И Кристина больше не смеялась. Глядя в ее побледневшее, испуганное лицо, Луик горько упрекал себя, но ничего не мог с собой поделать. Ему с каждой неделей становилось хуже. Он стал неряшливым, истеричным и забывчивым, лишился работы и целыми днями торчал в гостиной перед телевизором, бесцельно щелкая пультом. Да, их семейный корабль уже черпал воду обоими бортами, и не известно, когда и чем бы все закончилось, не попади Луик с острым психозом в больницу.
К счастью, ему помогли. Он возвращался, почти исцеленный, полный надежд и с букетом желтых лилий, который нес торжественно, как горящую свечу.
- Луик?
Кристина в замешательстве отступила в прихожую, и свет из приоткрытой двери тонко обрисовал ее хрупкую, словно надломленную фигуру. Голос дрожал.
- Разве ты не получила мою смс-ку? И почему у нас так темно?
- Я спала. Закрыла ставни.
- В час дня?
Переложив букет в другую руку, он нащупал на стене выключатель. Вспыхнула лампа – незнакомая, с зеленоватым плафоном. Луик вспомнил, что в свой последний день перед больницей разбил старую, швырнув в нее стаканом. Щеки полыхнули от стыда.
Бедная Кристина, как она с ним намучилась.
- Луик, не начинай. У меня с утра мигрень. Прилегла на полчаса... я не ждала тебя так рано.
- Я же написал, что выписывают до обеда.
- Ладно, - она махнула рукой. – Если хочешь есть – в холодильнике суп и вчерашние спаггети. И пиво.
- Мне нельзя алкоголь.
Ему показалось, или губы жены презрительно скривились?
- Тогда возьми томатный сок.
Он прошел на кухню, но сперва послонялся по квартире в поисках вазы, заглянул в гостиную и в детскую. Аккуратно застеленная кроватка с целым ворохом плюшевых игрушек поверх одеяла. Фотография маленького голубоглазого мальчика на трюмо. И – абсолютно чистый пол. Ни кубиков, ни деталек лего, ни паровозиков.
- Кристина, а где маленький?
- Томас у бабушки, - прокричала жена из другой комнаты.
- И надолго?
- Да, надолго, - Кристина появилась в дверях. Посмотрела с вызовом. – Он тут сейчас не нужен. А моя мама его любит.
- Ясно.
- Извини, я лягу. Очень болит голова.
Луик пожал плечами. Он и сам не знал, хочется ли ему увидеть сына. В больнице он часто вспоминал его – с теплом и нежностью, но сейчас к добрым отцовским чувствам примешивались неловкость и, пожалуй, страх. За два долгих месяца Луик отвык от ребенка, от жены, от собственного дома. Да что там, от самого себя, прежнего, отвык безвозвратно.
Не найдя, куда поставить цветы, он сунул букет в раковину. Почему-то стало очень жалко их – этих желтых лилий, никому не нужных и обреченных на увядание. Он налил себе тарелку супа и ел, не ощущая вкуса, тревожно прислушиваясь к шорохам и шумам в квартире. Легкие шаги жены. Скрип двери. Журчание и плеск воды в раковине – Кристина моет руки. Шепот... тихий, почти на грани слышимости, разговор. Что это? Ведь они одни в квартире. Не будет же Кристина беседовать сама с собой? Или будет? А может, она говорит по телефону, прикрывая ладонью трубку?
Луик тряхнул головой и велел себе: «Ешь. И поменьше думай. Это не галлюцинации. Это... не важно что».
Понемногу беспокойство отступило и мысли потекли свободнее – не слишком радостные, но и не горькие. Надо искать работу, возможно, закончить какие-то курсы. Юристом ему теперь не устроиться... да и не нравилась Луику эта профессия. Но он обязательно что-нибудь придумает. Надо только держать себя в руках и не забывать пить лекарство.
До вечера он слонялся по квартире, словно впервые осматривая ее, трогал предметы, привыкал. А когда за окнами сгустилась чернота, Кристина вышла из спальни – и не в халате, как Луик ожидал, а в узком сиреневом платье и принялась накрывать на стол. Принесла из кухни блюда с закусками, охлажденное вино, поставила на белую скатерть три бокала, положила три столовых прибора.
- Мы кого-то ждем? – удивился Луик.
- Нет, с чего ты взял? – дернула оголенным плечом.
- А...
- Просто ужин, Луик. Романтический ужин.
Она потушила свет и зажгла свечи... Тонкое пламя расцвело в двух серебряных посвечниках золотыми лилиями, жадно потянулось вверх, раскидав дрожащие блики по темным стенам. Душный восточный аромат наполнил комнату. Зря Кристина это сделала. Потому что от тяжелого запаха благовоний у Луика закружилась голова, и в неверном блеске свечей ему впервые привиделся колдун.
Рослый и худой, одетый во все черное, он чем-то походил на Северуса Снейпа, только моложе, утонченнее, злее. Он возник словно ниоткуда – из игры света и тени, а может, колдун просто вошел в комнату через дверь и сел на свободный стул, пока Луик, опустив глаза, пытался зацепить вилкой кусочек сыра. Только что супруги мирно ужинали вдвоем – и вдруг за столом уже трое. И странный темноволосый тип, как ни в чем ни бывало, накладывает себе в тарелку крабовый салат. А затем, откупорив бутылку вина, наполняет свой бокал и, глумливо подмигнув Кристине, выпивает в одиночестве.
- А... вы кто? – Луик чуть не поперхнулся. – Милая, кто это?
Ему бы промолчать. Потому что на лице жены появилось знакомое – слегка испуганное, слегка брезгливое выражение.
- Ты о чем?
- Нет, я так... Не знаю... Не обращай внимания.
- Луик, куда ты смотришь? – подозрительно спросила Кристина.
- Никуда.
- Ты что... опять?
- Нет, нет. Все хорошо, - пробормотал он, чуть не плача. - Все очень вкусно.
А колдун смотрел на него в упор пронзительно-черными глазами и усмехался.
«Надо завтра утром позвонить врачу, - лихорадочно размышлял Луик. – Сказать, что у меня опять галлюцинации. А может, лучше сегодня? Прямо сейчас – пока не случилась какая-нибудь беда?»
Но ему не хотелось. Он уже считал себя почти здоровым. Он вернулся домой. Неужели его снова упекут в больницу... на месяц... на два... а то исовсем надолго? «А может, еще обойдется? – думал он. – Столько новых впечатлений за один день... слишком много... вот я и сорвался. А завтра все успокоится. И больше никаких колдунов. Надо же померещиться такому... И ведь на ровном месте!»
Действительно, галлюцинации обычно начинались не так, а с оживления, всплеска радости, неуемной жажды творить, общаться, куда-то непременно бежать и что-то делать. Спасать человечество, строить вавилонскую башню... И мир вокруг полыхал, как рождественский город. Он расцветал удивительными красками и образами, которые уже через пару дней сгущались, искажаясь и становясь ядовитыми, страшными. Вот тогда к Луику и приходили гости с темной стороны, принося с собой ужас, отчаяние и глухую, беспросветную тоску. Но сегодня все было спокойно. Тишина, домашний уют. Никаких эмоциональных качелей и адреналина в крови. И гостей не ожидалось.
- Кристина, - робко предложил он, потянувшись к откупоренной бутылке, - может, я открою вино?
И увидел, как у жены округлились глаза.
- С тобой точно все в порядке? А, Луик? Ты только что его открыл!
- Я?
- Ну да. А кто же еще?
Луик застонал.
А колдун все усмехался, за обе щеки уплетая Кристинину стряпню. Он осушил бутылку уже наполовину.
Ночью Луик долго не мог уснуть. Ворочался в постели, то и дело распахивая глаза и вглядываясь в темноту. В больнице он всегда оставлял зажженным бра, но Кристине свет мешал и по ее словам мог даже вызвать приступ лунатизма. Луик ей верил, хотя ни разу не видел жену ходящей во сне. Он смотрел в пустоту, в черное, как мазут, и какое-то тягучее небо, недоумевая, куда пропали луна и звезды. Ни огонька за окном. Ни лучика, ни отблеска фар, ни блика уличного фонаря. Словно их с Кристиной дом провалился в черную дыру, и его затянуло в другую вселенную.
Постепенно до его слуха стал долетать шепот жены.
- Луик... Луик...
- Что? – отозвался он, протягивая в темноте руку.
Кристина лежала неподвижно и не вздрогнула от его прикосновения. Тихие слова шелестели, как ветер в ночных кронах.
- Милая... это, правда, ты?
Она не ответила. Но через несколько долгих, как вечность, минут, шепот возобновился.
- Луик... ты не думай... я тебя все еще люблю. Не так, как раньше, но кое-то осталось. Только знаешь, ничего у нас с тобой не получится. Ты всегда был неудачником, но я прощала и терпела – из жалости, из любви. А сейчас ты потерял все. Здоровье, работу...
- Я найду другую, - вскинулся Луик. – Завтра же начну искать. Я буду много работать и все исправлю. Пожалуйста, Кристина, дай мне шанс. Я буду очень стараться. Меня подкосила болезнь. Но я сильнее, чем ты думаешь.
- Нет, - струился мягкий шелест, лишь слегка напоминая человеческую речь, - ты жалкий. Псих, чокнутый, инвалид... Я год прожила в аду, и с меня хватит. Ты был нормальным веселым парнем... А сейчас на тебя даже смотреть противно. Твоя жизнь закончена. А я не хочу с тобой на дно. Я хочу жить, растить твоего сына, стать, наконец, счастливой. Нам с Томасом не нужен такой муж и отец. Ты должен уйти, Луик.
- Но куда? – спросил он растерянно. – Куда мне идти? Ведь ты же не хочешь, чтобы я... Нет, не может быть. Любимая, ведь не можешь ты желать мне смерти?
Она молчала. Странная, глухая тишина забивалась в уши, плотная, как стекловата. Придвинувшись ближе, Луик неловко обнял Кристину одной рукой. Ее тело, неподвижное и расслабленное, не шелохнулось. Взяв с тумочки телефон, Луик посветил экраном в лицо жены.
Она спала. На изжелто-бледных щеках дрожали тени от длинных ресниц – со следами туши. Из слегка приоткрытых губ вырывалось тихое дыхание. Лицо по-детски невинное, как у Томаса. Луик поморщился. Мысль о сыне причиняла боль. Но гораздо больше его тревожило другое.
«С кем я говорю? – думал он, с ног до головы покрываясь мурашками. – С кем, ради всего святого, я только что говорил?»
Луик выключил телефон и лежал в темноте, то погружаясь в зловонные глубины сна, то выныривая на поверхность, словно пловец из мутной воды. К утру его подушка оказалась мокрой – то ли от слез, то ли от пота.
Он проснулся с головной болью и долго умывался, словно пытаясь холодной водой смыть с себя грязь ночных кошмаров. И мерзкий колдун, и шепот во тьме казались теперь злым наваждением, прихотливой игрой больного разума. Солнечный свет исцелил мир, сделав его настоящим, плотным и твердым, как орех, очистил его от лжи и призраков. Такому миру Луик мог доверять – и выдохнул с облегчением. Первым делом он позвонил врачу и договорился о приеме. Потом оделся – опрятно, как на работу. Тщательно причесался. Ходить по дому в трусах и лохматым – это небрежность, говорил больничный психолог, первый симптом распада личности. Так нет – распаду, и да здравствует аккуратность. Надо же с чего-то начинать новую жизнь.
Приведя себя в порядок, Луик вышел к завтраку. Кристина – в халатике и с растрепанными волосами – хлопотала у накрытого стола. Аппетитно подрумяненные тосты, огромное блюдо с омлетом... Кувшинчик со сливками, сахарница, масленка. Но – три кофейные чашки? Три тарелки... три ножа... три вилки, будь они неладны... Да что же это за чертовщина?
- Луик, садись.
Кристина мельком взглянула на мужа и отвернулась к плите – она жарила венские колбаски. В сковородке скворчало масло, разлетаясь брызгами по всей кухне, а колбаски уже почти совсем почернели.
- Я не люблю такие горелые, - пожаловался Луик.
Презрительное молчание было ему ответом.
Он примостился на краешке стула. Потянулся за тостом, но испуганно отдернул руку.
- Ну что опять не так? – раздраженно бросила Кристина, обернувшись к нему. – Что ты все время дергаешься? Не можешь нормально поесть!
Луик помотал головой.
- Все не так! У нас по квартире кто-то ходит. Я слышу шаги. И в туалете льется вода.
Жена открыла рот, но ничего не успела сказать, потому что в этот момент дверь на кухню распахнулась и вошел колдун – в тренировочных штанах и с полотенцем на плече. В одной руке он держал электрическую зубную щетку, а в другой – пластмассовый стаканчик. Поставив и то, и другое на холодильник, он кивнул Кристине, а потом с усмешкой повернулся к Луику.
- Эй, ты, недоносок, подбери сопли. Меня сейчас стошнит. И вообще катись отсюда. Третий лишний – понимаешь?
- Тебя нет, - прошептал в испуге Луик. – Исчезни!
- Что? – изумленно переспросил непрошенный гость и вдруг, запрокинув голову, от души расхохотался. – Слышишь, Кристина, этот придурок думает, что я – его галлюцинация! Каково, а?
- Исчезни, - повторил Луик, трясясь, как в ознобе. – Сгинь, колдун! Тебя нет. Ты мне кажешься.
У него все расплывалось перед глазами и снова, как пару месяцев назад, цвета стали тяжелыми, кричащими. «Это приступ, - мелькнула отчаянная и какая-то ненужная мысль. – Надо вызвать скорую».
- Кажусь, ага. А если вот так? – спросил колдун со смехом и, придвинувшись к Луику вплотную, отвесил тому оплеуху. – Меня нет, да? Нет, говоришь? А кто же тебя ударил?
- Виктор, оставь его, - тихо попросила Кристина. – Видишь, он не в себе.
- Еще как вижу.
Вторая затрещина сбросила Луика со стула.
Дальнейшее он помнил смутно. Кажется, он вскочил и кинулся на обидчика с кулаками. И дрался, как дикий зверь, норовя выцарапать негодяю глаза. А может, все было не так, и на самом деле он просто скорчился на полу, пряча лицо в ладонях. Или у него началась истерика, и он, рыдая, бился головой о стену. Луик и сам уже не понимал, что делает. Время распалось на куски – и те, как мыльные пузыри, взлетели к потолку и перемешались.
- Ого, да он агрессивный! – донесся откуда-то сверху удивленный голос колдуна Виктора. – Нет, Кристина, это невозможно! Пора уже с ним кончать!
Луик сопротивлялся, но ему скрутили руки за спиной, а потом долго куда-то волокли. Очнулся он в детской, прикрученный полотенцами к кроватке сына. Болело ушибленное об угол холодильника плечо. Щеки предательски горели. Вдобавок еще и кровать оказалась мала для взрослого человека и лежать приходилось, скорчившись в три погибели и неудобно согнув ноги.
- Кристина! – позвал Луик и тут же, сморгнув слезы, увидел их обоих – свою жену и колдуна. Они стояли, обнявшись, и смотрели на него, как на раздавленное насекомое.
- Милая, принеси, пожалуйста, мои таблетки, - попросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Они на тумбочке... то есть, нет, в ящике стола... на серванте в гостиной... нет... в моей сумке, в боковом кармашке...
- Ты уж определись как-нибудь, - поджала губы Кристина.
- Я не помню!
- И что, я буду сейчас обыскивать всю квартиру?
- И не вздумай. Я знаю лекарство получше, - усмехнулся Виктор и с размаху влепил Луику очередную пощечину. – Ну что, подставишь вторую – как примерный христианин? – спросил с издевкой. - А что еще тебе остается?
Луик судорожно вздохнул и отвернулся, кусая губы.
- Не бей его, - вмешалась Кристина. – Это нечестно. У него руки связаны.
- Нечестно, говоришь? – повернулся к ней Виктор. – А честно было, когда он целый год из тебя все соки тянул и радость по капле выдавливал? Как ты ночами в подушку плакала, помнишь? Как жить не хотела – чуть вены себе не вскрыла? Только мысль о сыне тебя удержала – помнишь? А теперь ты хочешь простить это чудовище, этого конченого психа, святая ты женщина?
- Он же не виноват.
- Ну тогда и мы не виноваты. Мы действовали в состоянии аффекта. И вообще, мы его пальцем не тронули, а он себя сам... ну, ты понимаешь. А случись какое разбирательство, кому, думаешь, поверят – нам или ему?
- Нам, - не очень уверенно согласилась Кристина.
Виктор прищурился.
- Ну раз так, - обратился он к притихшему Луику, - займемся тобой. Вижу, постелька у тебя коротковата. Но это дело поправимое. Как ты меня давеча назвал? Колдуном? Сейчас я тебе наколдую... минус один метр!
Вот тогда Луик по-настоящему испугался. Не слишком начитанный, миф о прокрустовом ложе он тем не менее знал и подумал, что сейчас ему отрубят ноги.
Он видел нечетко – слезы опять застлали глаза – и поэтому не мог разглядеть, что у злодея в руке. Что-то блестящее. Нож? Но им не перерубить кость. Может быть, топор? Вроде, маленький... Топорик? Откуда у них в квартире такая вещь? Разве что Виктор принес. Солнечный свет падал из окна – слишком яркий. Блестел зловещий предмет, и ничего невозможно было разобрать.
«Эти двое сошли с ума, - понял он. – Ладно, я... Но они – такие же безумцы. Разве может нормальный человек сотворить такое с другим человеком? Или может?»
И, словно в перевернутом зеркале, Луик увидел весь этот мир – непоправимо безумный, способный убить или покалечить, просто так, ради минутной прихоти. Мир, только и мечтающий наказать без вины, а потом еще и потоптаться по тебе грязными сапогами.
Он крепко зажмурился, ожидая боли и не зная, выдержит ли ее, или закричит, или сразу умрет на месте, а Виктор начал считать – от десяти до нуля. И на слове «ноль» боль, действительно, пришла – но короткая, похожая на резкую вспышку света. Луик вскрикнул, дернулся, и с ним что-то случилось, он не сразу осознал что, но кроватка пятилетнего сына вдруг стала ему в самый раз. И можно было расслабиться, и вытянуть ноги – и еще оставалось место.
- Что вы со мной сделали? – спросил он оторопело, и увидел, как его мучители быстро переглянулись.
Виктор широко улыбнулся Кристине.
- Видишь, дорогая, как просто превратить высокого человека в гнома? Один взмах волшебной палочкой...
И Луику глумливо:
- А ты попробуй только пикни – превращу в муравья... И зашибу тапком! – добавил он и сам засмеялся своей шутке.
Но Кристина не улыбнулась в ответ.
- Пожалуйста, развяжите меня, - попросил Луик. – Я... уйду.
Уходить от жены надо как из жизни – налегке. Он сунул в карман паспорт и свидетельство о рождении, а больше ничего не взял. Одежда? Та, что была на Луике – уменьшилась вместе с ним, а вся прочая сделалась ему безнадежно велика. Брать деньги он постеснялся, да и не знал, где они лежат, а его банковская карта была уже год как заблокирована. Кристина постаралась. Ну и пусть. Не оглядываясь и ни с кем не прощаясь, он выбежал из квартиры и, захлопнув за собой дверь, начал спускаться по лестнице.
Должно быть, нечто подобное испытывала Алиса в стране чудес. Ты сам – крошечный, а все вокруг тебя – огромное. Но ты не ребенок, а просто уменьшенная копия взрослого. И да, ты – по-прежнему человек, и надо как-то существовать в этом лилипутском теле. Приспосабливаться. Выстраивать жизнь с нуля.
Но странное дело. В новом состоянии Луик чувствовал себя на редкость уютно. Как рука, привыкшая болтаться в слишком просторной перчатке, вдруг ощутила вокруг себя плотную теплую ткань. И согрелась, и ей стало хорошо.
Его всегда тащили вверх. Подталкивали, заставляли чего-то добиваться. В родительской семье Луика больше всего прочего ценили развитие и рост. И, конечно, деньги. Где рост – там и карьера, и большая зарплата. Потом он женился, но ничего не изменилось. От него по-прежнему чего-то ждали, требовали, толкали в спину. Вот оно, настоящее прокрустово ложе! Вся его жизнь – от первого да последнего дня. До тех пор, пока настоящий колдун, взмахнув блестящей волшебной палочкой, не начертал в воздухе: «Ты свободен».
Уже выходя из подъезда, Луик вспомнил, что забыл взять свои таблетки. Но махнул рукой – и не стал возвращаться.

***

- Мама, мама! – шустрый белокурый мальчик тянул ее за рукав. – Мы сейчас увидим лилипутов?
- Да, но это плохое слово, сынок, обидное, - ответила Кристина, с трудом скрывая раздражение. – Так нельзя говорить.
- А как можно?
- Маленькие люди.
- Но мы пойдем на них смотреть?
- Мы будем смотреть представление. Пьесу, которую сыграют для нас артисты. А потом – послушаем музыку и полюбуемся на поющие фонтаны.
- А фонтаны, они какие?
- Красивые, Томас. Увидишь.
Кристина уже раскаивалась, что поддалась на уговоры сына. Она не любила театр и терпеть не могла классическую музыку. Ну, а фонтаны... Что она, фонтанов не видела? Пусть даже поющих и с цветной подсветкой. И уж меньше всего ей хотелось смотреть на «маленький народец». Само упоминание о нем бередило старую боль. Она гнездилась где-то под сердцем, тупая и смутная, но терзала день и ночь без передышки. И как ни старалась Кристина вытащить этот осиновый кол памяти – не получалось. Наоборот, с каждой попыткой, с каждым отчаянным рывком становилось еще больнее.
С Виктором они расстались почти врагами. Кристина так и не смогла простить ему издевательства над Луиком. И своего предательства ему не простила. Ну, что ей стоило сказать: «Постой, мы пошутили, с тобой все в порядке». Отыскать, наконец, его дурацкое лекарство. И, когда он успокоился бы, сесть втроем за стол, как нормальные взрослые люди, взять себе кофе с тостами и что-то решить. А вместо этого – что они сделали?
Снова и снова всплывала в ее памяти картина – Луик, застывший перед большим зеркалом в прихожей. Его потерянное, ошеломленное лицо. И Бог весть, что он в том зеркале увидел... Болезнь сделала его таким внушаемым. Он ведь и правда поверил, что Виктор умеет колдовать.
Кристина потом долго искала бывшего мужа, но тот как сквозь землю провалился. Нет, она не надеялась его вернуть, да и, пожалуй, не хотела. Но ей надо было убедиться, что ему не стало хуже. Что его психика окончательно не сломалась и он не обречен – по их с Виктором вине – провести остаток дней в душевном сумраке. Если бы только узнать, что у Луика все хорошо – у Кристины бы камень с души упал.
Пьеса ей не понравилась. Модерн, вдобавок с претензией на оригинальность. Но артисты играли хорошо. И вообще, если не обращать внимания на рост – люди как люди. Похлопав для порядка в ладоши, Кристина с Томасом перешли в зал поющих фонтанов. Там царил полумрак и звучала музыка, легкая и какая-то порхающая. В такт ей прямо из сцены били струи воды, на лету меняя цвет, то замедляясь и утолщаясь, то стремительно вырастая почти до потолка, то сливаясь в одну, то разделяясь на множество тонких, как иглы, потоков. В их танце ощущалась дивная гармония, и постепенно Кристина увлеклась. Музыка и переливы красок, тихий плеск воды в музыкальных паузах – убаюкали, мягко подхватили, как теплый ветерок подхватывает осенний лист, и понесли – далеко-далеко, в прошлое, в детство.
- Мама, смотри! – вывел ее из транса звонкий голосок сына. – Это папа!
Кристина вздрогнула и только сейчас обратила внимание на коротышку, который, стоя на тумбе в углу сцены, дирижировал музыкально-световым действом. Он, и правда, удивительно напоминал Луика, только уменьшенного – ростом с пятилетнего ребенка. По его лицу пробегали разноцветные блики, в глазах, распахнутых навстречу красоте, сиял восторг, а руки поднимались и опускались на волнах музыки, точно крылья большой и счастливой птицы.
- Нет, сынок, - глухо произнесла Кристина. – Это не папа. Ты ошибаешься.
И знала, что лжет. В который раз – поневоле – лжет сыну. Потому что это был Луик, только из другой, параллельной реальности. Из той, где его действительно заколдовали.
Или он сам себя заколдовал?
Да возможно ли это, спрашивала себя Кристина. Бывает ведь такое, что люди одной только силой воображения вызывают у себя на теле стигматы? Да, наверное, это явление можно как-то объяснить. Но уменьшить свой рост почти вдвое? Нет, это абсурд.
Между тем, музыка смолкла, опали водяные струи, и в зале включился свет. А к заколдованному Луику подошла маленькая женщина и поцеловала его. Держась за руки, как влюбленные дети, они спустились со сцены.
На какую-то долю мгновения Кристина ощутила укол ревности, тут же сменившейся горькой радостью. Хоть где-то, пусть и в параллельном мире, Луик здоров и счастлив. Отныне она будет верить, что это так. Верить изо всех сил.