С тех пор, как пропала Элька, Йенс не находил себе места. Кажется, совсем недавно она ходила на уроки, покупала пирожные в школьном буфете, писала контрольные, смеялась и болтала на перемене с подружками. Всего пару недель назад они готовились к экзаменам, зубрили математику и английский. В одиннадцатом классе Элька коротко постриглась, скинув, как яблоневый нежный цвет, свои прекрасные льняные кудри, и перекрасила волосы в едко-рыжий. И все равно при взгляде на нее у Йенса перехватывало дыхание и потели ладони. Он думал, что это любовь, хотя почти ничего не знал о любви.
А сейчас Элькина фотография красуется на сайте полиции, в разделе «найти человека», среди десятков и сотен других таких же – забытых и потерянных. Плоские и словно выцветшие лица, однообразно-серьезные, похожие одно на другое. Устремленные в никуда взгляды. Их живая красота поблекла, прошлое сжалось до размера осеннего сухого листа. Как же так, думает Йенс. Элька... Ведь я мог ее предупредить. Не успел.
И горло сжимает холодная боль потери. Так бывает, когда проглотишь большой кусок мороженого. Сладость исчезает, остается онемение, сквозь которое уже скребутся острые ростки будущей ангины.
Они дружили с детства. Вместе возились в песочнице. Ходили в один детский сад. Их дома стояли на одной и той же улице, только дом Эльки – в самом ее начале, по соседству с почтой, а Йенса – у самого леса, последний в ряду стареньких одноэтажек. В этом лесу, а точнее, на ничейной лужайке за террасой, малыши часто играли, пока Элькин папа и мама Йенса пили кофе в доме. Наблюдать за детьми поручали Лонгу – огромной и флегматичной немецкой овчарке, которая обычно лежала в тени под березой, не спуская глаз с двух резвящихся на траве сорванцов. Предоставленные самим себе, ребята то ссорились, то мирились. Элька ловила сачком синих и желтых бабочек и стрекоз – прозрачных, как летние облачка – и насаживала их на булавку. Якобы, для коллекции. Что это за коллекция, Йенс не знал и даже ни разу ее не видел, но не мог спокойно смотреть, как мучаются и умирают живые существа. Его подруга смеялась: они же как цветы, только летают. Но и сорванных цветов Йенсу было жаль. Уже тогда он смутно ощущал беззащитность и хрупкость красоты и, не умея объяснить свои чувства, лез в драку. Элька обижалась и ябедничала папе... Йенса ругали, но не сильно, а скорее, для порядка. Потому что мама всегда считала сына правым, да и слишком шумная девчонка ей не нравилась. Потом у родителей что-то не сложилось, и детские игры на лужайке прекратились.
В садике у Эльки был роман с Петером – тихим веснушчатым мальчишкой, и Йенс ей в отместку ходил под ручку то с одной, то с другой девочкой. По правде сказать, эти годы он помнил смутно, как что-то бездумно-золотое, зыбкое и мимолетное, точно солнечные разводы на песчаной отмели.
А вскоре жизнь разбросала их по параллельным классам. Ребята иногда встречались в школьных коридорах, но едва перекидывались парой слов. Вот и не рассказал Йенс Эльке о «змеином глазе». Случай не представился.
«Змеиные глаза» были чем-то вроде городской легенды. Нечто из разряда «чего только люди не придумают», как чупакабра или летающие тарелки. То, о чем интересно послушать, но во что стыдно верить, во всяком случае, человеку серьезному. Бабушки пугали ими непослушных внуков, а подростки друг друга – но в шутку. И только Йенс знал, что «змеиные глаза» на самом деле существуют.
Один из таких он заметил в дальнем уголке сада, где буйно разрослась ежевика и цвел чистотел. Похожий на крупный осколок зеркала, лежащий в траве, «змеиный глаз» матово блестел на солнце, и Йенсу даже показалось вначале, что там, в гуще кустов, образовался небольшой водоем – садовый прудик или глубокая лужа. Во рту у него мгновенно пересохло. Все его существо, каждую клеточку беспомощного тела охватило то, что сам он впоследствии назвал «великой жаждой». Нечто прямо противоположное водобоязни – желание видеть воду, прикасаться к воде, ощущать ее живую прохладу, плескаться в ней, умываться, пить... Продираясь сквозь колючую ежевику, мальчик в кровь расцарапал руки и порвал шорты. Но именно колючки его спасли. Боль отрезвила, и – словно развеялся злобный морок – Йенс понял, что перед ним ловушка.
О «змеиных глазах» он узнал, подслушивая разговоры взрослых. Воспитателей в детском саду, мамы с Элькиным отцом, позже – учителей, родителей в школьной раздевалке. Это были отдельные крупицы, анекдоты и обрывки историй. Сплетни, похожие на сказку – волшебную и очень страшную. Но дети верят сказкам, и пугающие фрагменты сложились в его мозгу в зловещую картину.
«Змеиные глаза» возникают в самых глухих местах, в лесах или на вырубках, в густых, темных ельниках или на берегах диких, заболоченных озер. Они таятся в кустах или высокой траве и ждут... пока мимо проходящий не услышит их зов. Так удав притягивает взглядом беззащитного кролика, заманивая в свои гибельные объятия. И, как этот кролик, пойманная «змеиным глазом» жертва застывает, не в силах вырваться из тяжелого оцепенения, и стоит так до самой смерти, пока ветер не обглодает плоть с ее костей и оголенный скелет не прорастет зелеными побегами. Через год-другой никто уже не угадает в молодом деревце человека. А если какого-нибудь редкого счастливчика «змеиный глаз» отпускает, то забирает память, а заодно и здравый ум. Не то чтобы до конца, но люди делаются как бы с придурью. Говорят чудные вещи и выглядят, как блаженные.
Но вот вопрос. Ведь если одни умирают, а другие все забывают и сходят с ума, то кто мог бы рассказать о «змеиных глазах»?
Однако Йенс не удивлялся. Он чувствовал, что не все в мире можно выразить словами. Разве кто-нибудь знает, почему у жука длинные усы? Или о чем думают кошки? Тут что ни сочини – все будет неправдой, но разве это означает, что бабочек или кошек не существует? Некоторые вещи просто есть – и все.
Иногда, гуляя в одиночестве по краю леса, он натыкался на странные деревья – с белыми, точно костяными, стволами и ветками тонкими, как человеческие пальцы. В их ломких силуэтах ему чудилось порой что-то тревожно-знакомое. Они никогда не росли у всех на виду, эти деревца, а все время прятались, словно что-то скрывали. Их имена не значились ни в одном, даже самом подробном атласе растений. Йенс почему-то называл их «братцами» и даже пытался с ними разговаривать – в тайной надежде пробудить в сказочных зеленых существах уснувшее сознание. Напрасно. Если у «братцев» и был когда-то разум, он давным давно угас.
В тот раз Йенсу удалось убежать – и больше он не заглядывал в дальний угол сада. Но загадочный осколок зеркала вторгался в его сны. Манил солнечным блеском, словно нашептывая: «Иди ко мне. Найди меня. Убедись, что я есть. А вдруг тебе показалось?» Йенс просыпался в липком поту. Иногда мальчику по нескольку раз за ночь приходилось менять пижаму, так что даже мама забеспокоилась о его здоровье и принялась названивать врачам. Те в свою очередь прописали Йенсу витамины.
Бремя тайны давило на его хрупкие плечи. Стоило кому-то хотя бы вскользь упомянуть «змеиный глаз», и Йенс прикусывал язык, с трудом сдерживаясь, чтобы не проговориться. Ему казалось, что стоит назвать дьявола по имени – и он явится по твою душу и утащит в ад.
Но любая мода рано или поздно сходит на нет. Про «змеиные глаза» постепенно забыли. Хотя жители городка продолжали пропадать. Но мало ли почему пропадают люди? Преступления, несчастные случаи... Одну девушку случайно обнаружили под обрывом через год после исчезновения. А сколько их, затянутых рекой в холодные омуты, в песочную муть. Утонувших в болотах или съеденных дикими зверями. Список потерянных и ненайденных становился все длиннее.
Так кто же знает, где оступилась Элька. В чью машину, не подумав, села. В каком – густом и опасном – заплутала лесу? Йенс знал. Потому что при одной лишь мысли о ней, все его тело скручивала неутолимая жажда, и хоронился в траве зеркальный осколок, ослепляя и маня, и, как паук беспечную муху, пеленая в кокон незаметности. Это его кости глодал, вычищая до белизны, сухой ветер. Сквозь его ребра тянулись к свету острые побеги.
Он тосковал по Эльке – и становился ей – и вместе с ней умирал.
«Почему я не рассказал ей, пока не стало слишком поздно», - спрашивал он себя снова и снова. Что встало между ними тогда, годы назад? Оттолкнуло друг от друга, посеяло черные семена недоверия? Неужели эти несчастные стрекозы, проткнутые булавкой? Смерть и боль крылатых цветов? Глупые детские ссоры... Чувство вины грызло его, выедало изнутри, как выедает дерево жук-короед. Йенс мог бы забыть живую подругу, казалось ему, но мертвую – никогда.
Остались позади выпускные экзамены и грустный школьный бал, на котором Йенс так и не смог потанцевать с Элькой, как мечтал когда-то. Он уже задумывался о поступлении в университет, подработке и новой, съемной квартире. А пока жил в родительском доме и, каждый день слоняясь по саду, все ближе и ближе подбирался к зарослям ежевики. Останавливался и со вздохом поворачивал назад, не желая искушать судьбу. Тайна влекла его, как магнитом, а рассудок удерживал на коротком поводке.
И вот, наконец, во время одной из таких прогулок Йенс ощутил знакомую сухость во рту. Кусты расступились, открывая полянку, посреди которой что-то нестерпимо сверкало в россыпи крошечных белых маргариток. Он с трудом сглотнул – слюна сделалась вязкой и горькой. Но страха не было. Только любопытство – почти такое же сильное, как и жажда – и еще какое-то неясное чувство, возможно, облегчение или даже радость. Нечто волнующее и смутное, как робость влюбленного на первом свидании.
«Иди ко мне, - шелестел бесцветный, призрачный голос, затекая прямо в сердце и отключая ум. – Я расскажу, что случилось с твоей Элькой». Он рождался в листве, в траве и цветах, в блеске солнца и прозрачной, словно ключевая вода, небесной синеве. Он лился отовсюду, этот голос – заключая Йенса под хрустальные своды, убаюкивал и утешал. Подчиниться ему было приятно, а противиться – невозможно. И Йенс покорился. Да он и с самого начала знал, что сделает это – с того самого дня, когда впервые обнаружил Элькину фотографию на сайте полиции.
Он подошел и, опустившись на колени, словно нырнул – в солнечную бездну, в стеклянную, ненасытную глубину. Вблизи «змеиный глаз» оказался не зеркалом и не прудом, и даже не окном в другой мир, а как бы огромным выпуклым зрачком. Вначале Йенс не увидел в нем ничего особенного, только небо и плывущие облака. Но чем дольше он вглядывался, тем отчетливее становилось ощущение, что им овладевает гигантский подземный монстр, мудрое и древнее чудовище. Нет, не так. Называть его «подземным», конечно же, неправильно. Потому что это и была сама Земля. Она, отрастившая миллионы глаз, чтобы посмотреть, кто там копошится на ее поверхности, бурит ее, взрывает и утюжит танками. Ее так долго жгли, резали и копали, что у Земли началась чесотка.
«Эй, человек, что это ты там делаешь?» - мягко вопрошал ее материнский разум, словно обнимая Йенса за плечи, нежно и крепко, как заблудшего, но любимого сына. И было в этом объятии что-то настолько интимное, о чем он и на смертном одре не посмел бы никому рассказать... «Кто ты, человек?» Йенс онемел. Земля неторопливо, будто книгу, перелистывала страницы его души. Ее движения – бережные, почти ласковые – не причиняли боли, но его вдруг охватил мучительный стыд. Он почувствовал себя неловким и грубым, недостойным такой великой матери. А она... Йенс внезапно осознал, как она хрупка и красива. Настоящее произведение искусства! Беззащитная живая драгоценность! Каждый пригорок, каждый ручей полны света. Каждый цветок – прекраснее звезды! Не говоря уже о малых сих – детях воздуха и леса.
Йенс смотрел – завороженно, не отводя взгляда, и тысячи красок неба переливались в его глазах.
А потом будто что-то оттолкнуло его – иди. И тут же ослабло притяжение, и материнские объятия разжались, оставив крохотный маячок внутри – теплый и трепетный. Зыбкий огонек остался, чтобы вечно гореть, вечно тревожить.
Йенс поднялся с колен, и пошел прочь, как по тонкому льду, и каждый его шаг по земле был признанием в любви.
И спустя годы он продолжал искать Эльку, пока однажды, осматривая очередного «братца», не ощутил легкое волнение и словно тихий привет не достиг его обостренного слуха. Костяное деревце слабо шелестело на ветру, дразня знакомыми изгибами, а Йенсу почудилось, что это гибкая девичья фигура склонилась печально к его руке.
Они стояли на обрыве. Внизу, под их ногами, журчала по камням река. Над их головами плескалось лазурное море, разбрызгивая пену облаков. Они нашли друг друга. Они дышали солнцем и небом, и, казалось, не было никого в мире, кроме них двоих.
Поставив на землю рюкзак, Йенс присел рядом. Он смотрел на Эльку-деревце снизу вверх, собираясь с мыслями. Так много нужно было ей сказать, что слова разбежались – и в голове воцарилась пустота. Но Йенс не торопился. Он знал, что все получится, просто не может не получиться, и наконец-то, они с Элькой поймут друг друга. Потому что язык деревьев – это язык правды.