Решение сходить в «темный ресторан» пришло ко мне внезапно и словно ниоткуда. Я устал, а царившая уже полтора месяца жара выматывала. Она накрыла город, как большой стеклянной крышкой, под которой варилось и жарилось на солнце все живое, будь то люди, собаки или кошки. Даже птицы – и те летали низко и как бы через силу.
В общем, хотелось прохлады, темноты и тишины. Я знал, что в «Dinner in the dark» никогда не играет музыка, а посетители стараются говорить вполголоса, часто переходя на шепот. И не потому, что громкие звуки там запрещены – но в отсутствие света люди ориентируются на слух, а значит, избегают лишнего шума. Вдобавок сидеть одному за столиком мне было неловко. Наверное, кому-то это покажется глупым, но я все еще скучал по Карине и стыдился своего одиночества.
Темнота – удобная одежда. Она скрывает чувства, как рубашка – тело. Накануне я выбрал на сайте ресторана меню и забронировал столик. Поэтому стоило мне переступить порог и назвать свое имя, как официант аккуратно взял меня под локоть и направил куда-то в другой конец зала, а затем отодвинул и придержал стул, чтобы я не сел мимо. Мрак был абсолютным, черным и сплошным, как в каменноугольной шахте. Таким густым, что в нем даже чудились беловатые сметанные разводы – призрачные шлейфы то ли слов, то ли вздохов, то ли чьих-то мимолетных улыбок.
«Душновато», - отметил я про себя и ощупал стол. Нашел ложку, вилку и нож, солонку, а может, перечницу, хотя, скорее всего, и то, и другое, потому что их обнаружилось две – одинаковых, держатель с салфетками по середине столешницы и еще, в плетеной корзиночке, маленький продолговатый предмет, назначения которого я не понял. Возможно, это была какая-то еда, жесткая булочка, неизвестный фрукт или овощ. Но попробовать я не рискнул.
Вскоре официант принес минеральную воду и закуску: салат и мясную нарезку, ну, во всяком случае, так мне показалось на вкус. «Как он только ориентируется, - думал я, осторожно подцепляя вилкой кусочек чего-то там. – Наверное, слепой от рождения. У них, говорят, обостренный слух».
Несмотря на плохую вентиляцию, в ресторане мне нравилось. Салат вкусный. Мясо нежное, такое, что буквально тает на языке. Очень кстати – потому что глотать получалось с трудом. И еще – в темноте можно было плакать. И есть руками.
Вытянув из держателя салфетку, я прижал ее к глазам, давясь слезами. Тихо, не всхлипывать. И не стучать зубами о край стакана. Чтобы не услышали за соседним столиком. Впрочем, где он, соседний стол – я не имел ни малейшего представления. Казалось я один одинешенек в целой вселенной, с погасшим солнцем и тенью официанта, снующей туда-сюда по ей одной ведомому маршруту.
- Возьмите, - обронила тень, ставя передо мной плошку с супом, и в руку мне скользнул плотный, глянцевый на ощупь листок бумаги.
- Что это?
- Проспектик. Не выбрасывайте. Почитайте хотя бы. Возможно, это выход.
- Какой выход? – спросил я озадаченно. – Куда?
- Просто выход.
Я услышал, как он шуршит салфетками, вставляя в держатель пачку новых, в то время, как на столе росла горка использованных, мокрых и сопливых. Мне стало стыдно. Этот незрячий человек, казалось, видел меня насквозь. И вместо того, чтобы возмутиться непрошенному участию, я тихо сказал:
- Спасибо.
- Почитайте. Обязательно. Вам это нужно, - так же негромко откликнулся официант и скользнул во тьму. Его поглотило, растворив без остатка, безликое ничто, черное, как спитой кофе.
Уже на улице, стоя перед «Dinner in the dark» с распухшим носом, красными глазами и сыто урчащим желудком, я вспомнил о листовке и как следует рассмотрел ее. Это оказалась рекламка каких-то курсов или духовных практик.
Магия света! Для слепых и «зрячих». Научитесь видеть без глаз! Выездной тренинг. Ведет Дерек фон Йельц, профессор того-то, сего-то, не важно чего именно. Звонить... ну, и номер телефона.
Я в недоумении уставился на листок, снова и снова пробегая взглядом нелепый текст. Похоже на чью-то дурную шутку. Хотя... каких только заморочек нет у людей. И каких только невероятных потребностей. Был бы интерес, а учитель найдется. Тем более, что умение видеть без глаз – очень заманчиво и полезно для слепых. Вот только слепой рекламку не прочтет. Значит, она предназначена для «зрячих» в кавычках. То есть, для таких, как я.
Еще продолжая изумленно усмехаться, я уже раздумывал, как бы половчее договориться с шефом и взять отпуск на работе, и нащупывал в кармане телефон.
Семинар, конечно же, оказался платным. Но цена – до смешного низкой, можно даже сказать - ничтожной. Живи я в гостинице, да еще с полным пансионом – заплатил бы в разы больше.
Равнодушный мужской голос, похожий на механический, продиктовал мне адрес, заодно любезно объяснив, когда и во сколько явиться в бюро – и желательно, сразу с вещами, потому что выезжаем немедленно, как только подпишем все документы. Руководитель группы Дерек фон Йельц будет ждать нас на месте. Затем осведомился о моем имени, возрасте, состоянии здоровья, инфекциях, передаваемых половым путем, а так же есть ли у меня близкие родственники в Германии. Странно, конечно. Обычно так спрашивают, когда замышляют что-то плохое. Ну, и что они мне сделают, пожал я плечами, продадут в бордель? Сдался я там... Разберут на органы? Просто убьют? Вряд ли. Хотя... Чего только не происходит в мире, и мало ли в нем психов, маньяков и еще Бог знает кого. Ну, убьют, так убьют. Почему-то мне было все равно. Лишь бы перед смертью не мучали.
Какие именно бумаги я подписал пару дней спустя в конторе «Магии света» - упоминать не стану. Вы скажете, что я полный идиот, и будете правы. Обидно ощущать себя таким... Причем – по жизни, потому что в умении попадать в дурацкие ситуации мне нет и никогда не было равных. Немного утешает лишь то, что идиотом я в тот раз оказался не единственным. Таких, как я, подобралось еще трое. Совсем маленькая группа. Полноватая девушка, одетая в широкий коричневый балахон и с собачкой на поводке. Высокий парень с аккуратной бородкой, похожий на художника. То есть, не то чтобы вымазанный в краске или с мольбертом в руках. Ничего такого. Но каждый, глядя на него, неприменно подумал бы – вот, идет художник. И еще – накачанный мужчина непонятного возраста. Не сказать, что агрессивный или какой-то особенно угрюмый, но смотреть на него почему-то было страшновато. Ну, и я – как принято говорить, ваш покорный слуга. Хотя, вообще-то, я в слуги ни к кому не нанимался. Да и к покорности не сказать, что приучен. Хотя... всякое в жизни случалось. Что уж тут.
Приятная молодая женщина с пронзительным взглядом Медузы Горгоны – ну, то есть, приятная до тех пор, пока не взглянет – снабдила нас картой и подробно объяснила, как добраться до места. Деревенька называлась Кирхендорф, а нужный нам дом находился на отшибе – окруженный лесом, бурьяном и диким, растянувшимся далеко за пределы участка садом. То есть, изоляция от мира предполагалась полная.
В электричке мы перезнакомились.
- Я – Тина, - представилась девушка в балахоне. – А это – Шуша. Я ее ненавижу.
С этими словами она несильно пнула заворчавшего питомца носком туфли. За что так же слегка была укушена им в лодыжку.
- Странная кличка, - заметил художник.
- Это потому, что она никогда не лает, - пояснила девушка, - а только воет, причем так, что душа стынет. И еще иногда кашляет.
- Простудилась, наверное, - пошутил «качок», но никто не засмеялся.
Я пригляделся к Шуше и с удивлением понял, что она – вовсе не собака. Высокая, рыже-бурая, на тонких ногах и с длинными стоячими ушами, а хвостом – чуть менее пушистым, чем лисий, но явно не песьим. С хищной, диковатой мордой. Возможно, шакал. Но точно не знаю, плохо разбираюсь в видах собачьих.
«Зачем, - недоумевал я, - таскать это существо с собой, тем более, если ненавидишь? Отпустила бы на все четыре стороны. Дикому зверю на свободе лучше».
Угрюмого типа, как выяснилось, звали Альберт. Он все время вытирал пот со лба, хотя в электричке работал кондиционер. А вот имя художника я тут же забыл – какое-то испанское, а у меня плохая память на иностранные слова. Так что будем для простоты называть его Хуаном.
- Ну, а ты? – обратилась ко мне Тина.
- Ханс.
- Господи, - засмеялся Альберт – тонким, отвратительным смехом, - вот так имечко. Прямо нафталином запахло, честное слово. Кого сейчас зовут Хансом?
- Меня.
Он продолжал мерзко хихикать, а я, чувствуя себя оплеванным, забился в угол сидения и смотрел в окно на текущий мимо яркий, солнечный мир. Полосатые желто-зеленые поля. Изумрудные лоскуты сочного клевера, блестящие под радужными зонтами поливалок. Солома, высушенная зноем почти до белоснежности, до мертвенной ломкости. Золотое буйство рапса и нежно-лиловое – гречихи. Прозрачные змейки ручьев и медленное, серо-голубое течение равнинных потоков, режущих все это разноцветие на куски, как портновские ножницы – пеструю ткань. Пейзажи мелькали калейдоскопом, сквозь зрачки вливаясь прямо в душу. Когда-то яркие краски радовали меня. Теперь – нет. Словно какие-то створки в сердце запахнулись, не пропуская больше ни цвет, ни свет, а только сплошную печальную серость.
Мои попутчики тем временем лениво перекидывались фразами, швыряя их друг другу, как резиновые мячики. Не истины ради, а лишь бы не ехать в молчании, что по социальным канонам отчего-то считается неловким.
- И что это значит, видеть без глаз? – спрашивала Тина, легонько поглаживая двумя пальцами между ушей недовольную Шушу. Та в ответ скалилась желтыми зубами и глухо урчала.
- Ну, - задумчиво качал головой бородатый художник, - понятно же, без глаз, то есть – всей поверхостью тела. Я немного знаком с этой методикой. Нас будут учить, как сделать зрячей каждую клетку кожи...
- А зачем? – не отставала Тина. – Зачем видеть тому, что скрыто под одеждой? Это ведь только мешает.
- А на вопрос «зачем», ответь сама, - гнул свое Хуан. – Зачем ты, Тина, поехала на этот семинар? Что не так с твоим зрением?
Она беспомощно оглядела нас – каждого по очереди – ненадолго задержавшись взглядом на мне и словно вопрошая: «А ты-то какого лешего сюда поперся, придурок с идиотским именем?» - отчего я почувствовал себя совсем плохо.
- Я не вижу призраков, - сказала она, наконец, пожав плечами, и отвернулась.
- И что? – не понял Хуан. - Я тоже не вижу.
- И я, - поддакнул Альберт.
Если говорить уж совсем честно, то и я ни разу не видел ни одного призрака. Но прикусил язык. Не люблю, когда надо мной издеваются.
Кстати, Тина, единственная из нас, носила очки с толстенными стеклами. Так что зрение у нее и в самом деле было не в порядке.
От вокзала мы полчаса ехали на автобусе, а потом еще долго шли пешком, ориентируясь по карте. И даже не заметили, как редкий смешанный лес перешел в сад – прямая и, наверное, когда-то ухоженная тропинка ныряла в мешанину переплетенных веток. Над нашими головами качались яблоки. А еще выше, в густой зелени, перекликались птицы, словно торопясь оповестить друг друга о нашем приходе. Сквозь белые камни дорожки давно уже проросла трава, а бордюр, если он и был когда-то, рассыпался на серые осколки бетона, неотличимые от обыкновенных комков земли. Однако сам по себе сад не выглядел запущенным. В нем ощущалась странная гармония, и сквозь кажущийся хаос проступал чей-то пусть и абсурдный, но тщательно выверенный план.
Дорожка вывела нас к дому. Собственно, он, как паук в паутине, сидел в сложном переплетении тропок – широких и узких, по которым пройти можно было только гуськом. Некоторые были посыпаны кирпично-красным песком, другие – галькой. Обсажены по краям папоротниками или коротко постриженными кустами. Аккуратные вблизи от дома, все эти тропки дичали, убегая в глубину сада. А сам дом – большой и бесформенный – вальяжно развалился посреди этого порядка, как барин на отдыхе. Разлегся на цветниках и газонах – всеми своими пристройками, террасками и крыльцом, крепким, с деревянной лесенкой и гладко оструганными перилами.
На крыльце стоял рыжеволосый парень в ковбойке и джинсах и смотрел из-под ладони куда-то поверх верхушек старых яблонь. Он помахал нам рукой.
- Привет. Я – Дерек.
Последнее, что я запомнил из увиденного – это его зеленые глаза, прозрачные и полные яркого предвечернего солнца, короткие золотые ресницы и россыпь веснушек по всему лицу. Нет, потом была еще пустая комната, куда он нас пригласил – без мебели, только с разноцветными матами и подушками на полу. Мы, четверо, встали полукругом, сложив баулы и сумки у глухой стены.
- Жить в темноте, - сказал Дерек, - все равно, что жить во сне. Ночью ум засыпает. Иногда он грезит фантастическими миражами, но не видит реальности. Иногда – погружен в безмыслие, как труп в раствор формалина. Вы – зрячие, но в ваши глаза почти не проникает свет. Они зашторены так плотно, что картинка обесцвечивается. Становится плоской и серой. У вас внутри – сумерки, а вы этого даже не замечаете. Я научу вас видеть по-настоящему. Ведь за этим вы пришли.
Кто-то из нас, кажется, Альберт, громко зевнул, но тут же прикрыл рот ладонью. На него зашикали, а Дерек улыбнулся.
- Вы устали. Я сейчас отпущу вас отдыхать. Потом мы перекусим в столовой, а после – соберемся для беседы и медитации. Но сначала... Закройте глаза!
Он произнес это так властно, что мы подчинились. Ну, во всяком случае – я. Вздрогнул от неожиданности и крепко зажмурился. Думаю, что и другие – тоже.
- Чтобы прозреть, надо на какое-то время ослепнуть, - говорил Дерек, медленно обходя нашу маленькую группу. – А чтобы у вас не возникло искушения их открыть...
Он остановился напротив меня, так близко, что я почувствовал его жаркое дыхание – и на лицо мне легла повязка. По ощущениям – плотная и тугая, из какого-то гладкого материала, вроде шелка, сложенного во много слоев. Но боли она не причиняла.
- Вы будете ходить так до конца семинара. Если кто-то ее снимет, сдвинет вниз или вверх или каким-то другим образом станет подглядывать – отправится домой. Вот и все. Деньги мы ему, разумеется, не вернем. Но с радостью отпустим. Здесь не тюрьма, и вы – не пленники. Знайте это.
По комнате прошелестел слабый вздох.
- А теперь – можете немного отдохнуть до ужина. Общая спальня – в конце коридора.
Мы стояли, не двигаясь, не понимая, куда идти – и, главное, как. Темнота обступила нас плотной стеной, не давая сделать ни шагу. Отгородила друг от друга и от спасительной двери, сковала по рукам и ногам, обездвижила и напугала.
Дерек рассмеялся.
- Вам страшно. Без вашего слабенького сумеречного света вы беспомощны, как младенцы в лесу. Кинутые на произвол судьбы. Лишенные привычной опоры. Простите. Но без этого нельзя. Так начинается путь – во тьме и страхе. И это правильно. Потому что из темноты каждый шаг – к свету. И желание увидеть его огромно... Но не беспокойтесь, я обо всем позаботился. Вас будут сопровождать друзья из предыдущей группы. Тоже с повязками на глазах, разумеется.
- То есть, слепые будут водить слепых? – поинтересовался кто-то из нас, судя по голосу, Хуан.
- Да! Только не слепые, а наполовину прозревшие. В этом разница. А сейчас – познакомьтесь.
Я услышал, как открылась дверь и какие-то люди вошли в комнату. Их легкие, скользящие шаги устремились к нам, онемевшим от неловкости.
- Возьмитесь за руки! – скомандовал Дерек, и я наугад вытянул правую руку вперед.
Ее тут же стиснули чьи-то горячие, сильные пальцы, и смех, похожий на звон серебряных колокольчиков, прозвучал совсем близко – в полуметре от меня.
Я дернулся, как от удара.
- Тише, тише, - заговорил мой новоявленный поводырь, - что ты такой пугливый?
- Не люблю, когда меня трогают.
- Думаешь, справишься один? – снова засмеялся он.
- Не справлюсь, - вздохнул я.
Темнота давила. Я как будто снова очутился в «Dinner in the dark», только передо мной не было надежного столика – этакого островка безопасности в океане вселенского мрака – и никто не подавал мне блюда умелой рукой, не вкладывал в держатель сухие салфетки и не придерживал заботливо стул.
- Тогда не жалуйся!
Я вслушивался в его голос и смех и не мог понять, кто он, мой друг и помощник? Мужчина или женщина? Эти хрустальные переливы, серебро и лунный свет, звон тончайшего стекла – кому они могли принадлежать? Очень молодому парню – почти мальчику? Юной девушке? Человеку постарше, что вряд ли, но кто знает... голоса бывают обманчивы. А я еще не привык воспринимать мир на слух.
С трудом отыскав в куче вещей мою сумку, мы забросили ее в спальню и отправились бродить по дому.
- Вот здесь кухня, там – столовая, а дальше, за стеклянной дверью – ванная и туалет. Еще один – на втором этаже. Но мы туда почти никогда не поднимались. Тут – выход в зимний сад. А сейчас, если свернуть налево, будет комната для общих собраний, откуда мы только что пришли. А направо – кабинет Дерека. Нам туда нельзя. Только по особому приглашению.
Длинные темные коридоры петляли, тянулись и заворачивали, выстраиваясь в бесконечный, запутанный лабиринт. Мы шли вперед и возвращались по своим следам, и чем дольше блуждали – тем сильнее кружилась у меня голова, а перед глазами плясали разноцветные молнии. Усталый и ослепший мозг, как мог, боролся с захлестнувшей его чернотой.
- Меня зовут Ханс, - попытался я завязать разговор и, споткнувшись о какой-то порожек, едва не грохнулся на пол. Спасибо, мой спутник вовремя схватил меня за плечо и удержал от падения. – Ханс Аккерман.
- Дерек сказал – никаких имен.
- Что, правда?
- Ну, ладно. Я – Алекс. А вот фамилии нам здесь точно не нужны.
И снова – звон серебряных колокольчиков.
Александер? Или Александра? Вот уж не повезло. Имя выведал, но умнее от этого не стал. Да еще чуть шишку не набил.
- Алекс, - взмолился я, - не могу больше. Мне надо прилечь. А то я сейчас упаду – и больше не встану. Отведи меня куда-нибудь... где есть хоть какая-то кровать.
В спальне я буквально свалился на первую попавшуюся койку, в одежде и поверх одеяла, и не успела моя голова коснуться подушки, как сквозь мучительную слепоту прорезались яркие ростки снов. Это могло бы стать облегчением, вот только...
Я опять увидел Карину с котенком на руках. Крупный дымчатый зверек, размером, наверное, с тигренка, щурился сквозь мутно-зеленые щелки каким-то еще неопределенным, младенческим взглядом. Нежная, как пух, шерстка, топорщилась, а длинные черные усы торчали во все стороны, как проволочные антенны. Мягкий, похожий на колбаску хвостик безвольно свисал с карининого локтя.
А моя жена улыбалась сквозь слезы.
- Гляди, Ханс, - говорила она, - у него уже открылись глазки. А шубка какая красивая! Настоящая чернобурка! Погладь его... пожалуйста... да не бойся... посмотри, ему нравится.
И, как когда-то наяву – во сне я отшатывался. И обращался в бегство.
Легкое прикосновение Алекса вырвало меня из кошмара. Я невольно схватился за повязку, но тут же отдернул руку.
- Вставай, соня, ужин проспишь.
- Я не хочу есть.
- Смерть от голода в программу не входит, - засмеялся Алекс. – Это не семинар суицидников.
- Ладно.
В столовой я еле-еле проглотил несколько кусков не понятно чего, возможно, тофу, сжевал пучок странно пахнущей травы и запил все это холодным чаем. А после, в комнате для собраний, мы расселись в круг, на матах и подушках, приготовившись внимательно слушать нашего гуру. Ну, то есть, в круг – это для красного словца, на самом деле я понятия не имел, кто где сидит. Сам я сгреб подушки в кучу и кое-как оперся о них спиной. Хотелось снова лечь, но я стеснялся Дерека. Он-то зрячий и все замечает. К тому же я чувствовал себя разбитым и боялся снова заснуть. Не выпуская моих усталых пальцев, Алекс опустился рядом, а другую руку положил на мое колено. Я поежился, но протестовать не стал.
- Располагайтесь, как вам удобно, - заговорил Дерек. Его голос, отчетливый и жесткий, исходил как будто из центра комнаты и в то же время – отовсюду. Он словно отражался от стен и вливался в наши беззащитные уши. – Итак, зрение... В курсе ли вы, как оно слабо у обычного человека? Он видит в лучшем случае миллионную часть из всего, что происходит вокруг него, под землей и в небесах, в каждой капле воды и в его собственном теле, и в телах и душах других людей... Вы знаете, как выглядит любовь? Честь? Гордость? Отчаяние? Страх? Между тем, все это – реальные вещи, они имеют зрительный образ. Только для наших неразвитых глаз он неуловим, - Дерек вздохнул, немного помолчал, словно о чем-то раздумывая, а может, он просто сверялся со своими записями или допивал кофе, и продолжал уже мягче. – Я предлагаю вам простую медитацию. Загляните внутрь себя. Для этого глаза не нужны, да и все равно у вас они завязаны. И всмотритесь в свою главную эмоцию. В то, что для вас важно именно сейчас. Как оно выглядит. На что похоже. Постарайтесь увидеть это как можно четче. А сейчас – слушайте музыку и дышите вместе со мной.
И правда, комнату вдруг наполнила музыка. Ненавязчивая, легкая, как туман. Прозрачная, как свет. Она натекла исподволь, словно где-то открылись невидимые шлюзы и в помещение хлынули десятки тоненьких ручейков. Такая неприметная, что если не вслушиваться нарочно, то ее как бы и нет.
Одновременно Дерек начал громко и часто дышать. И я вместе с ним. Не прошло и пары минут, как темнота вокруг меня поплыла, закружилась безумной каруселью, а в голове возник неприятный звон. Мне попросту стало плохо. Наверное, от переизбытка кислорода.
Я попытался вглядеться в эту круговерть, в подвижный, тошнотворный мрак. Увидеть в нем то, что велел Дерек. Но ничего не получилось. Все образы снова вытеснила Карина с котенком на руках. Она смеялась и плакала.
- Ханс, - Алекс бесцеремонно пихнул меня в бок. – Ты что, опять заснул?
- Нет, - встрепенулся я. – Не знаю... сам не понял.
Дерек хлопнул в ладоши.
- Получилось? Тина... встань!
Должно быть, она вскочила. Испуганная, с трясущимися губами, растерянно поправляя свой дурацкий балахон. Да что там. Я сам чуть не вскочил, хотя обращались не ко мне.
- А теперь, Тина, расскажи нам, что ты увидела. Как выглядит чувство вины.
Невнятно, сквозь судорожные всхлипы она что-то пробормотала. Я не разобрал. И вдруг вскрикнула:
- Где Шуша? Где? Где он? Я проснулась, а его нет!
- Твой шакал убежал в сад, - раздраженно, как мне показалось, ответил Дерек.
- Шуша – собака! Пес! Я его ненавижу, но я без него не могу!
- Не важно, - отмахнулся от нее Дерек. – Итак? Тина, как оно выглядит?
- Очень глубокий колодец, - выдавила она сквозь слезы, - черный... без дна.
- Не бывает колодцев без дна. Тина!
- Да! Это правда.
- Тина, - настойчиво повторил Дерек, - зачем ты пришла сюда? Что хотела увидеть? И за что ты ненавидишь этого несчастного шакала?
Она со всхлипом втянула в себя воздух, и на какое-то дурное мгновение мне почудилось, что там, в двух шагах от меня, стоит Карина... Нет, стоп. Я запретил себе об этом думать, прихлопнув страх, как назойливую муху.
А Тина тем временем начала рассказывать.
- Мы уже и колечки купили... И назначили день свадьбы. Я и Мартин. Гостей позвали, выбрали ресторан, все продумали... Он сам подписывал пригласительные билеты, очень красиво, у него был каллиграфический почерк. Мы очень любили друг друга. Даже хотели обвенчаться в церкви, не потому что мы такие верующие, а чтобы все было серьезно... А потом... Если бы не этот щенок и не моя дурацкая жалость...
Она говорила, а я слушал, затаив дыхание. И постепенно, как переводная картинка на бумаге, из моей темноты проступала ее история, простая и печальная. Одна из тысячи историй, происходящих в моем городе каждый день. Не кому-то в наказание, а просто так. Камешки, рассыпанные из горсти Бога.
По краю глубокого колодца расплескались желтые цветы. Над ними вьются мошки, бабочки, пчелы. Гудят тяжелые, полосатые шмели. Трещат кузнечики, а издали, со стороны шоссе, доносится гул проезжающих машин. Из-за всего этого шума, жужжания, стрекота почти невозможно расслышать тихий вой и слабое повизгивание, идущие из-под земли.
Однако молодые люди на краю полянки растерянно останавливаются и прислушиваются.
- Ты слышал? – спрашивает девушка. – Что это?
Она похожа на Тину, только стройная и совсем пьяная от счастья. Одета в стиле унисекс, в мягкие, теплые цвета. В темных волосах – немного по-старомодному – сверкает белая астра. Ее друг похож на мормона – в костюме и белой рубашке. Не парень – а приличный молодой человек из хорошей семьи, так его хочется назвать. Он крутит головой, стараясь понять, откуда доносится звук.
- Какое-то животное, скорее всего, маленькое. Может, крот в норе? – неуверенно произносит он.
Девушка первая замечает колодец.
- Посвети-ка телефоном! – командует она, и молодой человек опускается на колени.
Включив на смартфоне фонарик, он раздвигает траву и направляет луч света в черную дыру. Яркий конус мечется по бетонным стенам с крупными железными скобами – этакое подобие лестницы, ведущей в ад. Выхватывает их мрака дно, там плещется темная вода, судя по запаху – затхлая, но не глубокая, потому что к стене жмется маленькая, продрогшая фигурка.
- Смотри, там щенок! – восклицает Тина.
- Где? А, да... И правда.
- Бедный, он же погибнет! Надо ему помочь! Как же он туда попал, маленький?
Мартин выключает фонарик на телефоне и поднимается с колен, машинально отряхивая брюки.
- Упал, наверное. Я позвоню в службу спасения.
Но Тина смотрит на него с вызовом.
- Если ты боишься, я полезу сама. Гляди, там лесенка. Это легко.
Молодой человек смотрит нерешительно. Вообще-то, колодец его пугает, и при одной лишь мысли о спуске в темную, зловонную глубину начинают дрожать коленки. Но как признаться любимой девушке, что ты слабак? Уж лучше рискнуть.
И, кинув на Тину последний тоскливый взгляд, он лезет в колодец и начинает спускаться, осторожно ступая на железные скобы...
- И что? – не выдержал Хуан. – Что случилось?
Он сидел слева от нас с Алексом и заметно нервничал.
- Он сорвался, - просто ответила Тина. – И свернул себе шею. А щенка потом спасли.
- Это Шуша! – догадался я.
- Да, это Шуша. Я его ненавижу! Но я без него не могу. Где он, скажите мне, куда он делся? Дерек, умоляю! Я зову его, но он не приходит. А раньше всегда прибегал... Мясо брал у меня из рук. Он не ласковый, но умный и чуткий. Понимает каждое слово. И не говорите мне, что Шуша – шакал. Что Мартин погиб, спасая щенка шакала. Он – собака! Немного диковатая, но уж такой у него характер.
Она тихо плакала. А мы подавленно молчали, и даже Алекс рядом со мной как будто приуныл.
- Ну, Тина, продолжай, - подтолкнул ее Дерек.
- Но это все. Да, а Мартин... Он с тех пор так и ходит за мной – невидимый. Куда я, туда и он. Ни на шаг не отстает. Я его чувствую, но ни дотронуться, ни увидеть не могу. Может быть, вы меня научите, Дерек. На вас вся надежда. Мне так надо с ним поговорить!
- О чем?
- Я не знаю, - растерялась Тина. – Попросить прощения. Ведь если бы не я... он жил бы сейчас. Мы могли быть так счастливы, а я...
Она зарыдала в голос.
Алекс потянул меня за руку.
- Сеанс окончен, пошли.
- Куда?
- Погуляем в саду. Сейчас вечер, прохладно...
Мы вышли из дома. Спускаясь с крыльца, я буквально повис на перилах... Казалось, один неверный шаг – и покачусь кубарем вниз по ступенькам. Еще и сломаю себя шею, как несчастный Мартин. Но так или иначе, мы с Алексом очутились в саду, и свежий вечерний ветер ласково коснулся наших разгоряченных лиц. Галька скрипела под нашими ногами, а за одежду то и дело цеплялись ветки. Аккуратно отводя их в сторону, мы углублялись в сад.
- Посмотри, Ханс, - задумчиво произнес Алекс, - какая светлая ночь. Луна в небе, как серебряное блюдце, с щербинкой в ободке... Яблони как будто облиты ртутью, и она стекает к кончиков ветвей по стволам, на землю, в высокую траву.
- Как я могу посмотреть? – возмутился я. – Погоди... Ты что, все это видишь? Сквозь повязку? Или Дерек нас обманул, и у вас, помощников, глаза не завязаны?
Сам едва ли понимая зачем, я потянулся к его лицу. Но Алекс ударил меня по руке, сильно и резко.
- Не смей, Ханс. Еще раз так сделаешь – получишь так, что мало не покажется. Да, вижу. Но не сквозь повязку. Я вижу руками, щеками, лбом... Если скину одежду, буду видеть и тем, что под ней. Хочешь тоже попробовать? Все эти тряпки – зло. Они – шоры для тела. Мешают познавать мир во всей его красоте.
- Нет! – испугался я. – Оставь мои тряпки на мне. Будь они хоть тысячу раз зло... А меня ты как видишь?
- Как расплывчатый силуэт, - признался Алекс. – Светлый, нечеткий. Как будто сквозь воду. Лица не могу разглядеть, только контуры фигуры.
- Но почему?
- Этот сад мной исхожен вдоль и поперек. А тебя я совсем мало знаю. Но мы еще познакомимся по-настоящему, - рассмеялся он.
И звон колокольчиков рассыпался по лунной дорожке, смешался с блистающим серебром травы и, воскурившись легким дымком, заключил в нежные объятия и старые деревья, и кусты, и огромный спящий дом, и звездное небо. Нет, я ничего этого не увидел, а только представил себе. Но картинка получилась яркой. Как будто на какую-то долю секунды у меня в голове зажегся свет.
Алекс медленно вел меня туда, где ветви сходились аркой над узкой тропой, в прозрачную глубину сада, бледную и нереально хрупкую, обласканную луной. Он шел и рассказывал – подробно описывая каждую ветку, каждое яблоко, спелое и лучистое, горящее над нашими головами, как хрустальная лампочка. Каждый кустик, или пенек или кочку серебристого сухого мха... Каждое птичье гнездо, дремлющее в сплетении сучьев. И невероятный звездный купол, сверкающий сквозь листву цвета черненого серебра. И луну, парящую, как хищная птица, над безмятежным миром.
А я то и дело останавливался и, усомнившись в его словах, нагибался или наоборот, поднимался на цыпочки и ощупывал яблоки, мох и ветки, и упавшие стволы, корявые от древесных наростов... Все было на месте. Алекс не врал, не фантазировал. Он, действительно, видел!
- Как ты так... как ты можешь? – спрашивал я растерянно.
А он смеялся.
- Не веришь? Эх, ты! Меня сам Дерек водил!
- Да? – я внезапно заинтересовался. – Сам Дерек? А кто он вообще?
- Этого я тебе не могу сказать.
- Ладно... А кто ты, Алекс, - спросил я, смущаясь, - парень или девушка? Извини, не могу определить по голосу.
- И не надо, Ханс! Зачем тебе?
Он откровенно забавлялся. Или она? Да кто же знает...
- И все-таки?
- Не скажу, Ханс.
- Почему?
- Так интереснее. Сохраняется интрига!
Я только головой покачал, сам не зная, злиться мне или смеяться. А он легонько толкнул меня в плечо.
- Смотри, какая удобная полянка. И много-много белых цветов. Хочешь присесть, отдохнуть?
- Ты и цветы видишь?
Я осторожно опустился на землю, на хрусткую суховатую траву и чуткими пальцами нащупал цветок. Сорвал, покрутил перед лицом. Ничего, конечно, не увидел. Но на ощупь - маленький, мягкий... круглая серединка и крошечные лепестки. Похожий на ромашку, что ли?
- Маргаритка?
- Да. Он горит в темноте, как белая звездочка. Подержи его в руке. Он теплый. Даже горячий. Чувствуешь?
- Нет, не чувствую... Ой, да.
Я уронил цветок и озадаченно потер ладонь. Ощущение, и правда, было как от ожога. А может, насекомое какое-то укусило? Жук, муравей, пчела.. Уж не сел ли я, случайно, на муравейник?
Испугавшись, я вскочил, судорожно отряхиваясь.
- Что с тобой? Расслабься, Ханс.
- Меня кто-то укусил.
- Нет здесь никого.
- Я хочу домой. В смысле, в дом. Спать. Устал я от этой слепоты...
- Ты привыкнешь, - успокоил меня Алекс. – Это только поначалу так. А когда прозреешь – все станет совсем другим... Ты даже не поверишь, что был когда-то так слеп.
Мы вернулись на тропинку и неторопливо побрели назад. Мой спутник задумчиво молчал, но у внутри у меня расцветало подвенечное великолепие сада. Я почти видел его – пусть и чужими глазами – но, очарованный его лунной красой, я, как никогда прежде, душой устремился к прозрению. Наверное, именно этого хотел от нас Дерек.
- Слушай, - спросил я Алекса, когда мы уже стояли на ступеньках крыльца и я, на мгновение утративший опору, всем весом облокотился на перила, - а зачем ты сюда пришел, на этот треннинг? Чему ты хотел научиться?
И, привычно ожидая серебряного звона, удивился, когда его голос прозвучал серьезно и мягко.
- Я расскажу тебе, Ханс... потом. Когда ты сможешь понять.
Ночь прошла все в тех же мрачных кошмарах. Я бежал от Карины сквозь дни, месяцы и годы. А она... нет, не гналась за мной, только молча смотрела с укоризной, нежно укачивая спящего в ее ладонях пушистого зверька.
- Ну когда же, когда ты перестанешь меня мучить? – стонал я во сне сквозь стиснутые зубы.
- Я тебя мучаю, Ханс? - удивлялась Карина. – Нет, это ты меня предал.
А на утро...
На самом деле, когда я пишу слова: «утро», «день», «вечер» или «ночь», это очень условно. В темноте времени нет. Вернее, оно есть, но тянется и сжимается совершенно удивительным образом, исчезает или сворачивается, как змея, кусающая себя за хвост. Я не знал, когда за окнами светло. Когда мы просыпались, завтракали или обедали. Когда собирались в комнате для медитаций, слушали лекции Дерека или когда ложились спать. Когда бродили по бесконечным коридорам, ощупывая стены и все, что попадалось на пути, так что в итоге кончики пальцев у меня сильно болели и словно покрылись коростой. Я понятия не имел, сколько дней провел в этом странном доме, в компании слепых и полуслепых. Как выглядели мои братья и сестры по несчастью, и на что стал похож за это время я сам. Не то чтобы нас плохо кормили. Но аппетит ко мне так и не вернулся, есть не понятно что было трудно, и во время каждой совместной трапезы в столовой я с усилием запихивал в себя пару кусков какой-то безвкусной пищи. В итоге похудел, наверное, килограмм на десять, так что очень скоро брюки с меня стали сваливаться. Я уже не говорю о том, что бриться вслепую – то еще удовольствие. А мой друг Алекс ничем не мог мне в этом помочь, потому что его новорожденное зрение было еще слишком слабо.
В общем, день с ночью я окончательно перепутал. И тем не менее, уверен, что очередная медитация на наших персональных внутренних демонов состоялась именно вечером. Как и все, что случилось позже...
- Слушайте музыку... дышите...
Голос Дерека наплывал со всех сторон, и одновременно звучал у меня в голове, вытесняя все мысли, делая ее пустой и звонкой, как шаманский бубен.
- Это что, одна из китайских пыток? – чуть слышно шепнул я Алексу.
- Ханс! Это холотропное дыхание. Не отвлекайся!
То ли от голода, то ли от болезненных воспоминаний меня подташнивало, и я без сил откинулся на подушки. Нет, не спал. Но ушел фантазиями далеко – еще задолго до Карины – во что-то немыслимо раннее, страшное и болезненное. Если бы в тот момент Дерек вызвал меня на ковер, не знаю, о чем бы я стал говорить.
Хлопок в ладоши и резкий окрик, от которого зазвенело в ушах.
- Альберт, встань!
В другом конце комнаты кто-то грузно завозился, и я представил себе, как угрюмый качок поднимается, раскидывая в стороны подушки и сжимая кулаки. С повязкой на глазах он беспомощен, как дитя, но все-таки опасен. Вот только Дерек его не боится. Он уже перерос свой страх, как, наверное, и любые человеческие чувства.
- Как выглядит уныние, Альберт?
Он прокашлялся, глухо, как в водосточную трубу. И неторопливо, в своей слегка заторможенной манере, принялся излагать. Я так до конца и не понял – что, какой-то шизофренический бред. Впрочем, и моя история кое-кому, возможно, показалась бредом. Так что, не мне судить.
- Уныние... – начал Альберт, - оно серое. Как небо в хмурый день. Без единого штриха голубизны. Без лучика солнца. Такое, что даже облаков не разглядеть, никакого контраста, а только ровный бесцветный фон. Если писать его акварелью, то достаточно развести черную краску водой и нанести кисточкой гладко, не прорабатывая деталей...
- Хорошо, - перебил его Дерек, - мы поняли.
- Я, как все вы наверняка знаете, художник, - невозмутимо продолжал Альберт. – Довольно известный...
«Странно, - подумал я, - у нас что, два художника в группе? Вот так совпадение».
Впрочем, насчет Хуана я мог и заблуждаться. Он ведь не называл нам своей профессии. А борода... ну мало ли какие чудаки отращивают бороды, не только художники.
- Известный, да... В узком кругу, - поправился Альберт, - но тем не менее. Я с детства обожал яркие цвета. Можно сказать, с младенчества. Помню себя еще в коляске, на прогулке в парке. И какие сверкающие плыли надо мной облака. И цветущая ветка персика качалась от ветра... Да. Я уже тогда ощутил себя призванным – на службу свету и цвету. В третьем классе начальной школы я уже писал масляными красками, а после выпуска, с дипломом на руках, отправился...
«Боже, какой зануда», - мысленно простонал я. В комнате было душно, и хотелось поскорее глотнуть свежего воздуха.
Качка-художника я слушал вполуха, иначе не получалось. Куда он поступил, как учился, кто и когда организовал ему первую выставку и за сколько он продал свою самую лучшую картину. Какую-то абстракцию, насколько я помню, «Цветное на черно-белом», или как-то так. А может, и наоборот. «Черно-белое на цветном». В общем, что-то на чем-то. По мне так одна ерунда. Как увлекся политикой, ходил по улицам с какими-то флагами, а потом эти же флаги за что-то возненавидел.
- Это не просто злоупотребление, я вам скажу. Это надругательство. Взять какой-то невинный цвет – спелого яблока, закатного солнца, целого поля маков или тюльпанов – и сделать его кровавым знаменем, символом убийства и неволи. Цвета – это небо, солнце, отражение луны в реке... А не символы, не знамена наших дурных страстей и дешевых амбиций. Или взять хотя бы радугу. Это же красивейшее явление природы. Игра солнечного света в каплях дождя... А что сделали с ней люди? Как осквернили? Это же все равно, что выколоть котенку глаза или изнасиловать ребенка...
Черт бы побрал этого Альберта с его метафорами! Он ляпнул просто так, ради красного словца, а меня от его сравнения бросило сначала в жар, потом в холод, а затем – в ледяной пот и мучительный нервный озноб. Алекс, конечно, не видел моего лица, но по дрожанию руки заподозрил неладное и крепче сжал мою ладонь.
- И я понял, что люди недостойны цветов и красок природы. В их душах, а вернее душонках... иначе не скажешь... в их душонках – сплошная серость. И они обречены жить в серости. Я стал собирать цвета – неба, земли, деревьев, первого снега, голубых озер... просто намазывал их на кисточку, вбирал досуха и складывал в ящичек для красок...
- Зачем? –изумился Хуан.
- Чтобы вернуть их Богу... И мир вокруг становился серым, а я радовался. Пусть люди сперва научатся ценить Божий дар, а потом и наслаждаются, правильно? И однажды я открыл ящичек с цветами – а он пуст...
- Погоди, Альберт, - вмешался Дерек. – Так значит, ты... Алекс! – воскликнул он вдруг. – Выведи Ханса вон. Ему плохо.

(продолжение следует)