Не каждый может похвастаться счастливым детством, и я, увы, не из числа этих баловней судьбы. Я терпеть не мог свой родной дом. В нем жили холодные люди, замкнутые сами на себе. Да и весь он – с кафельными звонкими полами и белыми стенами (нарядный цвет, говорила мама, но мне он не грел душу), с каким-то нетворческим беспорядком в похожих друг на друга комнатах вызывал желание уехать куда-нибудь на край света. Окружен он был участком – наполовину забетонированным, наполовину засыпанным галькой, на котором любая зелень – кроме двух чахлых кустов смородины у самого забора – безжалостно истреблялась. Зачем? Не знаю... Я любил эти травинки, растущие сквозь камни.
Но особенно пугал меня подвал – даже в разгар лета настолько промозглый, что лишь чудом не плесневел, с одним крошечным, решетчатым окошком под самым потолком, а так же зачехленными трубами, толстыми жгутами проводов и пустым плафоном вместо лампочки на потолке. То есть, «пугал», наверное, неправильное слово. Точнее, он наводил на меня смертельную тоску, почти на грани клаустрофобии. Казалось, не существовало на свете места более отвратительного, безрадостного, темного. Разве что какая-нибудь средневековая тюрьма. К счастью, спускаться в него мне приходилось редко. Иногда отец просил принести что-нибудь из инструментов, например, отвертку или пассатижи. В подвале находилась его мастерская. А еще мама держала под стеллажами ящик с картошкой и время от времени посылала меня за ней, пока проникшая в подземное царство крыса не обкусала все корнеплоды. После этого ящик перекочевал на кухню, а дверь в подвал пару недель держали открытой, чтобы туда могла свободно ходить кошка. Предполагалось, что она изловит коварного грызуна и, вообще, наведет в папиной мастерской порядок. Понятно, что крысы отвертки не едят, но и выгребать из всех углов крысиный помет никому не хотелось. А меньше всего – мне.
В общем, повторюсь – я ненавидел спускаться в подвал, но лишь до того дня, когда в этих мрачных стенах мне открылось чудо. Это произошло незадолго до случая с крысой. Присев на корточки перед стеллажами и подсвечивая себе карманным фонариком, я выбирал из ящика крупные картофелины и складывал их в кастрюлю. Не помню, о чем я думал в тот момент, вероятно, торопился поскорее выполнить неприятное поручение и подняться в жилую часть дома. И вдруг мое внимание привлек шорох. Поставив на пол кастрюлю, я осмотрелся. Мыши? Хорек? Куница? Я водил по кругу лучом фонаря и недоумевал, кто мог забраться в подвал. Но все выглядело привычно. На противоположной от стеллажей стене висели на гвоздях пилы, ножницы, какие-то щетки и шланг для полива, хотя поливать на нашем участке было почти нечего. В торце виднелась запертая дверь, неприметная и грубо сработанная, как и все вокруг. Я бы даже сказал: «вечно запертая», потому что никогда не видел ее открытой и понятия не имел, куда она ведет. Я рассеянно скользнул по ней взглядом... и остолбенел. Из всегда темной замочной скважины струился белый свет, яркий и словно хрустальный, и призрачным облаком рассеивался в полумраке.
Ну, и что, спросите вы. Наверное, это дверь на улицу. Черный ход, забытый за ненадобностью. А вот и нет, отвечу я, потому что дело было вечером, солнце уже зашло, и на дворе сгустились синеватые летние сумерки. Еще не ночь, а ее прохладное предвкушение. Может быть, от чего-то так странно отражается луна, размышлял я, скажем, от воды в бочке, или папа забыл на площадке у дома какой-нибудь инструмент? Или у соседей горит повернутая в нашу сторону лампа? Окончательно забыв про картошку, я осторожно подергал дверную ручку и приник глазом к замочной скважине.
В тот самый первый раз я ничего толком не разобрал. Ослепительный свет, бьющий в зрачок, разноцветные пятна, движение... За дверью что-то происходило. И еще – за ней как будто ощущался простор, свежесть, не душная пыль поселковой улицы, не подвальная затхлость, а словно дыхание леса или чистота родника. Мне даже послышались птичьи голоса и почудился аромат каких-то странных, нездешних цветов.
Изумленный, я отпрянул и несколько минут бестолково топтался на месте, обдумывая, что же произошло. Ну, то есть, обдумывал – это не совсем точно сказано. На самом деле в голове была какая-то каша, зато сердце билось радостно и сильно. Оно, словно птица в клетке, почуяло свободу – и встрепенулось, готовое вырваться из плена и устремиться в неведомое. Выждав немного, я опять приник к замочной скважине, и на этот раз увидел – блеск воды, такой яркий, что я на мгновение зажмурился, но тут же снова восторженно распахнул глаза. Маленькие, сверкающие волны, гонимые ветром, и большой куст – вернее, два куста фиолетовых и желтых ирисов. Они росли прямо в озере, рядом с берегом, бархатным от невысокой травы. Картинка, вначале нечеткая, понемногу прояснялась. Из разноцветного тумана выступили деревья – березы, от солнца почти златовласые, ива, раскинувшая над водой зеленый шатер – а над ней, обнимая весь этот удивительный мир, пламенел синий шатер неба – старые сосны, застывшие вдоль тропы, и наполовину затонувший ствол, черный и почти мертвый, но от него тянулись вверх две тонкие молодые веточки. На одной из них сидела крупная синяя стрекоза. Не знаю, что это было за место. Обычный, в общем-то, пейзаж, если бы не свет, какой-то неземной, сладкий... я как будто ощущал на языке его вкус... И бездонность – озерная и небесная... В тот момент мне показалось, что именно так – и никак иначе – должен выглядеть рай. И до дрожи захотелось туда! В отчаянии я изо всех сил потянул за ручку, потом налег плечом на дверь... но нет, она оставалась неприступной.
Я тщательно обследовал все стеллажи в поиках ключа и в конце концов решил спросить у родителей. Но осторожно, не выдавая моей тайны. Разумеется, они понятия не имели ни о какой подвальной двери. И она их совершенно не интересовала. «Что еще за ключ? Тебе заняться нечем?» - равнодушно бросил мне отец, и я поспешил прочь, пока он не придумал мне какое-нибудь дурацкое занятие. А мама только покачала головой, что означало: «И в кого ты у меня уродился, такой болван?». А может, она меня просто не слышала, погруженная в свои мысли. Бабушка вяло отмахнулась. «Там кладовка какая-то. Давно заперта, ключ еще предыдущим владельцем потерян. Этот дом, знаешь ли, не всегда был наш. Мы его купили. Да зачем тебе?» - «Интересно, бабуль», - не отставал я. Но бабушка пожала плечами и отвернулась от меня, как от пустого места.
Надо ли говорить, что с того дня я проводил в подвале каждую свободную минуту. Странный мир раскрывался передо мной все полнее, теряя туманную неопределенность. Я читал его, словно книгу, с головой уходя в сюжет, пока и сам, казалось, не сделался его частью. Я полюбил маленькое лесное озеро с водой серебряной, как ртуть. Впрочем, мысль о ядовитом металле даже не приходила в голову, так радостно все цвело, пело и порхало вокруг. К лесному озеру приходила фея в зеленых туфельках. Она спускалась по тропинке, рыжей от палых сосновых иголок, и гуляла у воды. Почему я обратил внимание именно на туфельки? А не на платье, тонкое, как стрекозиное крыло, и воздушное, словно сотканное не из шелка, а из просеянных сквозь листву солнечных лучей? Не на светлые кукольные локоны? Не на нежное лицо в золотой россыпи веснушек? Чем больше я на нее смотрел, тем прекраснее она мне казалась, эта маленькая лесная фея, удивительно похожая на мою одноклассницу Лину, девочку, в которую я был тайно влюблен. Да что там. По ней – тайно или явно - страдали все мальчики нашего класса, и оттого, наверное, она высоко задирала нос. Правда, Лина не выглядела такой беззащитной и хрупкой, как лесная фея, скорее – наоборот. Своими нагловатыми шутками она даже учителей заставляла смущаться и краснеть. А самых смелых из нас легко обращала в бегство. Но, может быть, наедине с собой девчонки становятся другими? Может быть, думал я, их дерзость и насмешливость – это, как иголки у ежа, защита от чужих взглядов и злых слов?
А зеленые туфельки не пачкались и не пылились, к их сияющей коже не липли ни бурые листья, ни сухая хвоя, и блестели они ярче изумруда. Я сразу понял, что они волшебные. В них маленькая фея не шла, а мягко ступала по воздуху, на высоте примерно десяти сантиметров над землей. В них она подпрыгивала и, ловко, по-кошачьи, цепляясь за ветки деревьев, раскачивалась так сильно, что у меня в ушах свистел ветер. Прямо в платье и туфельках фея ныряла в озеро и в буквальном смысле выходила сухой из воды. Не дрожащая, облепленная мокрой тканью и с волосами-сосульками, а все такая же солнечная и легкая, летящая над берегом, как цветочный лепесток.
Как я вам уже говорил, души моих родных были наглухо забетонированы. А кто и когда это с ними сделал, я мог лишь гадать. Таким же неприветливым и хмурым рос я сам. В школе со мной никто не дружил, а мишенью для травли я не стал только потому, что часто помогал одноклассникам с уроками. Не то чтобы я делал это с радостью, но подсказать решение сложной задачи или дать списать домашнее задание было для меня проще, чем отказать. Свет, пролившийся из замочной скважины, что-то изменил во мне. Он, как бальзам из целебных трав, утолял боль и врачевал самые глубокие раны. И вот я уже смеюсь вместе с ребятами, непринужденно болтаю, а не забиваюсь в перерывах между уроками куда-нибудь в дальний угол, не глотаю от робости слова, не заикаюсь и не прячу глаза.
Прошло месяца два, прежде чем я осмелился подойти к Лине. Наверное, и она почувствовала во мне эту перемену. Мы поговорили... один раз, второй... а на третий я пригласил ее в кино. Я словно очутился внутри прекрасного сна и, счастливый, сам как будто ходил по воздуху. Нет, серьезно. Я с ранних лет привык по вечерам протирать тряпочкой или начищать щеткой свою обувь. Так вот, в ту неделю, когда я гулял с Линой, на мои кроссовки не оседало ни песчинки. Накрапывал на улице дождь, или клубилась сухая пыль – они оставались как новенькие. Но я не удивлялся. Что за дело мне было до каких-то башмаков, если рядом со мной шла самая красивая девочка школы! Я совсем потерял голову – вместе с ее содержимым, иначе и не объяснить то, что однажды, опьяненный любовью, я обещал своей подружке чудо.
Да, я рассказал Лине про чудо в моем подвале. Вернее, намекнул, мол, приходи – и сама увидишь кое-что необыкновенное. Я тебе покажу такое, что глаза на лоб полезут. И говорил так убедительно, что она заинтересовалась. Для порядка, конечно, хмыкнула: «Знаю я, Марк, ваши чудеса». Но согласилась посмотреть. Мы выбрали день, когда мои мама с бабушкой уехали в город на какой-то концерт. Куда делся папа, я не знал. Он никогда не говорил куда идет – не только мне, но даже маме. Но дом оказался пуст и полностью в моем распоряжении.
Я с удовольствием играл роль хозяина. Налил гостье кофе, достал из буфета конфеты и печенье... Лина с любопытством озиралась.
- Ничего так живете... Классно... Ну, показывай, Марк, что хотел показать.
С громко бьющимся сердцем – клянусь, я едва удерживал его в груди, так отчаянно оно колотилось – я встал из-за стола и поманил Лину к лестнице в подвал.
- Сюда... Осторожнее, тут темно. Не оступись. Погоди, я посвечу на ступени.
Мы спустились, и я выключил фонарик. Глаза медленно привыкали к полумраку.
- Ну, и? – произнесла она нетерпеливо.
Мы стояли рядом, так что я ощущал на своем лице дыхание Лины. Ее глаза блестели. На какое-то мгновение меня посетила безумная мысль, что вот сейчас, в темноте, перед закрытой дверью, я могу ее поцеловать. И что она сама этого хочет. Я тряхнул головой, и наваждение прошло.
- Ты ничего не видишь?
- Что я должна увидеть?
- Эта дверь... – начал я и запнулся.
- Войдем?
- Она заперта. А ключ потерян.
- И что дальше? – спросила она с вызывом.
А на меня неожиданно нахлынул страх, сильный, как физическая боль. А что если Лина ничего не увидит? Ведь ни папа, ни мама, ни бабушка даже не подозревали о моем секрете. Сколько раз они проходили мимо этой двери? А сколько раз я ходил мимо нее, но не замечал чуда в замочной скважине. Мой взгляд, не привычный к сиянию любви, скользил мимо, не способный удержать ни крупицы света, ни лучика. Уж не говоря о том, чтобы рассмотреть что-то большее. Раскрыть книгу – не значит ее прочесть, на это нужно время. Как долго я впитывал в себя тайное знание, прежде чем разглядел волшебный мир во всех деталях? А как быть с теми, кто не умеет читать?
А вдруг и моя подруга из таких – равнодушных и бескрылых, испугался я. Вдруг она и меня заразит своим неверием – и мир в замочной скважине погаснет навсегда? Это было бы ужасно...
Увы, никаких иных чудес в нашем подвале не имелось. А Лина ждала. И я принялся рассказывать – долго и путано – о крысе, погрызшей нашу картошку. Я пытался сделать эту историю хоть сколько-то интересной и описывал зверюгу размером с медвежонка и с челюстями, как у бульдога. Девочки не любят крыс, и Лина морщилась.
- Ладно... Ну а чудо-то где? – поторопила она меня.
Я осекся и, не зная, что еще придумать, начал врать что-то уж совсем несусветное. Про какую-то белку, которая тоже забралась в подвал и устроила там гнездо. Вон, под потолком, у окна. Я и в самом деле показал его, только не беличье, а осиное, свитое из грубой серой бумаги. В общем, вел себя как распоследний дурак. Так что, в конце концов, Лина смерила меня презрительным взглядом – и ушла.
А на следующий день о моем промахе узнала вся школа. Не знаю, какие подробности присочинила моя бывшая подруга, но надо мной потешались чуть ли не до конца учебного года. Как будто ни у кого не было никаких других поводов посмеяться. И рисовали обидные карикатуры. Я с крысой на поводке. Я и белка, свесившая длинный хвост с моего плеча. Мы трое – и ящик с картошкой. Моя любовь обратилась в боль и ненависть, и на несколько лет мы с Линой стали врагами.
И оставались ими... пока на выпускной бал она не пришла – очень красивая – в длинном русалочьем платье и в зеленых туфельках. Почему? Не знаю. Случаются в жизни странные совпадения. Нет, я так и не подошел к ней. А она не смотрела в мою сторону. Но я таращился на нее во все глаза, придирчиво следя за движениями ее ног. Касаются ли ее подошвы танцевального пола? Оседает ли пыль на зеленых туфельках? Нет, не оседала... И словно что-то в моей душе дрогнуло и встало на свое место. Моя обида растаяла, как облако золотых песчинок, поднятых каблучками маленькой лесной феи. Едва ли я смог бы выразить это состояние словами, только чувствовал – теперь все в порядке.
Вот такая история со мной приключилась в школьные годы. А сейчас... Я уже много лет живу вдали от родительского дома. Но знаете что? Настоящему волшебству никакие расстояния не помеха. И то чудо из темного подвала я бережно заключил в свое сердце. Теперь оно всегда со мной, стоит только закрыть глаза. Я до сих пор люблю желтые и фиолетовые ирисы. И Лину вспоминаю, и даже иногда с ней беседую. Не с ней самой, а с ее образом, хранящимся в моей памяти. Там, в бездонном колодце прошлого мы давно уже помирились, и я ей все рассказал. И про свет в замочной скважине, и про свои страхи, и про фею в зеленых туфельках. Мы попросили друг у друга прощения – ведь это порой бывает так важно, услышать «прости» от когда-то любимого человека. А впрочем, любовь не стареет, в отличие от тела. Я не знаю, что сделало время с моей подружкой. Оно ведь не щадит никого. И не только время. Мы сами не щадим ни себя, ни близких. Но в моем сердце Лина по-прежнему юная. «Хватит смотреть в замочную скважину, - говорит она мне. – От любой двери должен быть ключ. Ищи его, Марк, и верь – он где-то есть. Ищи».