Становление жанра

      Имело ряд далеко идущих последствий появление в одной из античных цивилизаций человека-осла. Общаясь то ли с божествами, то ли с идолами, человек-осел понемногу составил себе не слишком высокое мнение о человеке и его скотоподобии — надо сказать, в тогдашних элладах население не особо отягощало себя воздержанием. При том, что тогдашние хроники состояли из разрозненных, противоречивых наблюдений, потомки стали делать выводы с одной стороны о высоконравственности двуногих, а с другой об их склонности к развлечениям и авантюрам. В центре внимания почему-то оказались нездоровые прихоти, их культ претендовал чуть ли не на философское учение, становился категорией почти всемирно-исторической. Но это не от свободомыслия как такового, а чтобы лишь бы покрепче насолить Церкви, авторитет которой изрядно всех утомил.
      Со временем система письменных обобщений пустила корни в более прохладных почвах. С чего бы, кажется? Да пожалуй, из-за климата: оттого, что свежий ветер приятно холодит разогретый страстями мозг. Отмечаясь последовательно то там, то здесь, различение Добра и Зла опять стало входить в моду. Исконные ценности возвращались постепенно; процесс петлял из стороны в сторону, то валясь с ног, то пятясь и восставая, и это приносило порой неожиданные результаты: оказывалось, что, например, деревенский вояка с игрушечным вооружением способен разгромить армию колдунов, снискав вечные лавры бойца. Листая архивы, подивимся разнообразию вымышленных судеб: одному, чтобы состояться как личность, достаются пустынный остров и одиночество, другого наоборот, окружают бесчисленные гномы и исполины.
      Но вот осталась позади эпоха рыцарей, желающих отхлебнуть из Чаши Грааля, пришло время поиска богатств, власти. Пришла эпоха политических интриг. Тут тебе и секретные письма, и клятвы, и борьба за наследства. А в итоге всего лишь два конца, два финала: хороший и плохой. Торжество победителей, а если нет, то горе сломанных. Хороший конец нравился больше. Расселялись по местам и реально существовавшие лица: короли, разбойники, полководцы, участники исторических событий, делящие между собой симпатии читателя. Присутствие таких лиц стало желательным, даже необходимым, но возникли затруднения: в какой мере допустимо вплетать невымышленных героев в ткань вымысла; где придерживаться достоверности, а где можно и слукавить красного словца ради. Это уж каждый решал сам. Приблизительность знаний способствовала точности искажения, а неразборчивый вкус подправлял то и другое. Читателя было, конечно, не удержать на коротком поводке фантазии — ему подавай отвязанную шлейку факта.
      Местом действия всё чаще становилось море. Солёные воды так и хлынули в сферу эстетического освоения жизненных реалий. Повествования — длинные, как тридцать седьмая географическая параллель,— разукрашенные джунглями россказней и волнами фантазий, фиксировались зорким пером сочинителей — в назидание юношеству и для просвещения оного. Бумага с чёрными царапинами оволшебствлялась — от неё стало невозможно оторваться, так увлекательно изображались всякие там коллизии и аллюзии. Очень красиво сплетались на фоне волн благородство с низостью, а опасный труд — с детскими представлениями о нём.
      Постепенно выявлялись мотивы, гнавшие героев странствовать по белу свету, мотивов было три: сердечное влечение, месть и корыстолюбие. Впрочем, не исключались искреннее чувство любви и самопожертвования, воспевались доблесть и мужество, приветствовалось покровительство беднякам и убогим. И всё-таки на первый план выходил денежный мешок. Есть смысл приглядеться: денежный мешок ожил и сам стал активным участником событий. Он торчал, как бельмо в глазу, он сам плёл интригу, сам разводил персонажей по углам, сталкивал их лбами. Мешок наслаждался, выставляя людей ничтожествами. Что касается смешения Добра и Зла, пожалуй, мешок стал, пожалуй, последним ориентиром, инструментом, рассекающим неопределенность. Корыстолюбие признаётся злом, а нестяжательство добродетелью. (Сейчас и это почти умирает на наших глазах. Взамен — та же размытость координат, какое-то беспорядочное кувыркание. Верх и низ, право и лево меняются местами. Мачты и паруса почти касаются волн. За что ухватиться, куда бросить молящий о спасении взгляд? Море кончилось, а пассажиров продолжает мутить от качки).
      Не забудем и мошенничество как понятие вполне вселенское. Оно распространилось с первого же дня. Бесчестные похождения одного индивида могли касаться большого числа людей, вступивших между собой в самые запутанные отношения. Какой-нибудь недоучка, пройдя сквозь горнило афер, становился почтенным гражданином сословного общества. Однако Большие надежды Холодного дома — не повод Найдёнышу тщеславиться на Ярмарке. То же наблюдалось по соседству: Когда началась война, Ангел молчал, а Три товарища были тому свидетели. Такой вот Процесс. Такое Превращение.
      Нескончаемая Человеческая комедия продолжалась примерно лет двести плюс-минус совсем немного. Высокие чувства и подлость, честь и живодёрство, алчность и дружба, хитроумно переплетясь, подманивали тысячами написанных страниц и обложек, как праздничная ёль, мелькающими чёрно-фиолетовыми огоньками. Стало привычным увлечься, утонуть в этой головокружительной заварухе.
      Не обошлось, конечно, без французов. Известно, куда ни кинь — всюду французы, их роль в любом ремесле считается яркой, но не всегда заслуживает уважения. Иногда она несостоятельна. Милый друг с Шагреневой кожей, не числился в Отверженных, а причина тому Красно-черное Воспитание чувств. Но это к слову. Важнее, что именно французы научили всех твердить бессмыслицу про «Свободу, равенство, братство», обернувшуюся порабощением и склокой. Питательный, казалось бы, раствор оказался горьковат на вкус.
      Нельзя пройти мимо отношения полов, точнее, умственных вихрей, возникающих по этому поводу. Спрос и предложение встроились в такую схему, когда спрос не успевает насыщаться изобилием предложений. Что любопытно, от борьбы за прекрасных дам как-то постепенно, мало-помалу проснулся интерес к технологиям их отправки на тот свет: мечом или топором палача, костром или мышьяком, а также паровозными колёсами.
      С обратной стороны Земли тоже доносились разные слухи: оказалось, что Унесённые ветром Гроздья гнева совсем не то же, что Шум и ярость при дворе короля Артура. Над Пропастью во ржи зачем-то нависла Железная пята. Негодовали о пугающей прожорливости прогресса и культе кредитных знаков — негодовали, правда, с крокодиловыми слезами на глазах. Пролетая над гнездом кукушки, бедствовал тамошний Старик, и море подцепило его на рыболовную снасть, заброшенную невидимым тунцом.
      При самой беглой оценке тогдашних обживаемых и заселяемых территорий бросалось в глаза, как на смену беззаботному жизнелюбию приходили мрачные настроения. Разочарованием заполнилось словотворческое пространство, превратило его в кисельные реки. Тонущий в киселе напрасно размахивает руками — ему не выплыть. Сценичность поступков и выразительность речи, с вялыми, почти неразличимыми акцентами, то соперничали одна с другой, то дружно расшатывали строй событий, уводя их в одну или в другую сторону. Диагноз Чумы предполагает симптом Тошноты. Высокоумие превращалось в разменную монету, которая сыпалась на дорогу через дырку в кармане и унесла к концу пути целое состояние.
      Революционно настроенные русские всё это время неторопливо пили водку и чесали в затылке: Что делать. А потом одни, прогрессивные, пустились по дорогам скупать мертвецов, а других, отсталых, позвали к топору. Тут непонятно, что было следствием, а что причиной. Сплошные сугробы, истоптанные уходящими на каторгу. Могильщики бонапартизма уходили спасаться в монастырях, а оставшиеся в миру спасались пустыми, ни к чему не ведущими разговорами. Если и привлечёт взгляд любовная история, то чем она страшнее и бессмысленнее, тем больше нравится и на подольше запоминается. Скажете, кризис? А вот нет же: хотя и замечены русские во взаимной вражде, сыновья, их трое и их раскидало по убеждениям, предстоящая расправа с отцом, весельчаком и похабником, мирно усаживает за стол переговоров и бесконечного морализаторства. Бросать деньги в печку и прикуривать от ассигнаций тоже придумал русский — и не потому, что озяб, а чтобы поднять температуру эпизода. Правдоискательство у русских хроникёров никогда не выходит из пределов правдоподобия. Война и Мир — у русских примерно одно и то же. Поднятая Целина это не просто Хождение по мукам, но и Танки, идущие ромбом, причём Тени исчезают в полдень. А кому непонятно, Как закалялась сталь, тех отправляли на Буранный полустанок.
      И вот, время словно бы замедляется в душной Москве у Патриарших прудов, где «параллельные миры» замахнулись на социалистическое строительство и исчезло понимание того, что мастера всё равно останутся в подполье и что тщетно их подружки отплясывают в сатанинском балагане. Те и другие бьются за неосуществимые идеалы, порой теряя лицо, иногда прихорашиваясь у зеркальца, но и через него косясь, однако, в сторону Голгофского Креста. На этом месте процесс словно бы выдохся, прекратился. Чаша Грааля преобразилась в блюдечко с голубой каёмкой, пьедестал Золотого осла занял Золотой телёнок, который Бодался с дубом — Заре навстречу. Так что Не хлебом единым, Братья и сёстры!
      Тут, возле Патриарших прудов жанр был исчерпан до дна. В нём стали невозможны дальнейшие достижения. Ничего более существенного не происходит и вряд ли уже произойдёт. Уставшие пахари побросали на ниве плуги и трактора и разбрелись по общежитиям. А мелкие смешные старатели до сих пор собирают в мошну по зёрнышку.
      В поисках утраченного времени они обретут разве что Сто лет одиночества.