Часть 1. Молодец и девица

Дайте ножик, дайте вилку,
Я зарежу свою милку.

В одном из песенников советских времён в предисловии говорится: «Русская народная песня богата глубиной своего содержания, разнообразием жанров, мелодичностью и распевностью, оригинальностью ритмического рисунка, слаженностью поэтических текстов». Пожалуй, в короткой фразе лучше и не скажешь. Но что, собственно, знает о старинной народной песне современный русский человек? Вспомнится ли ему на заданную тему ещё что-нибудь, кроме «Шумел камыш», Ой-Мороза да Стеньки Разина челнов? (К слову, из перечисленных застольных хитов два последних имеют своих авторов и, строго говоря, народными не являются.) Проведите небольшое самотестирование — и если сумеете назвать хотя бы десять песен («Взвейтесь кострами» не в счёт), вы большой молодец!
Впрочем, для восполнения подобных пробелов в народной памяти и существуют сборники песен. Вот только песни в этих сборниках обычно подобраны тенденциозно и, что самое печальное, «облагорожены», «причёсаны» современными составителями: где-то подправлен ритм, где-то рифма, где-то заменено «неудобное» словцо. В результате зачастую мы имеем популярную осовремененную песню, а не её аутентичный, древний вариант. Иллюстрацией может служить текст одной из самых известных русских песен — «Во поле берёза стояла». Если прочитать его купированный вариант в большинстве современных источников, вообще не понятно, о чём идёт речь. Какой-то хлопец пошёл в поле, сломал несчастное деревцо, понаделал из него свистулек, балалайку и вернулся домой, в новые сени, мешать домочадцам своим бренчанием на трёхструнной почивать после тяжёлого трудового дня (примерно так пересказала мне содержание песни одна знакомая пожилая певица из народного хора). А что на самом деле? Оказывается, у песни не герой, а героиня: молодая женщина, насильно выданная замуж за старика, мучается-мается в доставшейся ей безотрадной жизни и думает, как бы досадить своему постылому мужу (в первом куплете) и заменить его молодым полюбовником (во второй части песни).
В современных сборниках либо публикуется начало песни (вариант с берёзкой, народным умельцем и его балалайкой, введший в заблуждение нашу народницу) без следующих волнительных подробностей:

Стану в балалаечку играти,
Стану стара мужа разбужати:
«Встань ты, мой старой, проснися,
Борода седая, пробудися,
Вот тебе помои — умойся,
Вот тебе онучи — утрися,
Вот тебе заслон — помолися!
Вот тебе сухарь — подавися,
Вот те ложку щей — захлебнися,
Вот тебе шило — заколися!
Ой-люли, ой-люли! — заколися!»

…либо ничтоже сумняся просто берётся второй куплет полного варианта песни, в котором молодуха мечтает о том, как она будет обхаживать своего молодого любовника:

…Стану я милова будити:
«Встань, ты мой милой, проснися,
Ты, душа моя, пробудися,
Вот тебе водица, умойся,
Вот те полотенце, утрися,
Вот тебе башмачки, обуйся,
Вот тебе кафтанчик, оденься».

Как видите, смысл песни при таком подходе теряется или меняется на прямо противоположный, вероятно, в угоду поборникам семейной морали. Вот такое «ой-люли, ой-люли»…

Но давайте оставим подобные вольности на совести тех, кто считает для себя возможным покушаться на создававшееся веками народное наследие, и перейдём, наконец, к теме нашего разговора, анонсированной в заголовке, — о жести в народных песнях.
На самом деле русская народная песня полна насилия, жестокости и изобилует подробными описаниями бесконечных пакостей, учиняемых друг другу супругами, любовниками, членами одной семьи (свекровь — невестка, сестра — брат, зять — тёща и т. д.; недаром в знаменитом сборнике П. Шейна 1898 года подобные песни без всяких обиняков помещены в разделе «семейные») и просто хорошими знакомыми. Причём жестокость эта отнюдь не такая наивно-детская, как в приведённом выше примере со сломанной берёзкой. Вообще около восьмидесяти процентов всех песен посвящены взаимоотношению полов, страстям дам и кавалеров, из них более половины — их кровожадным разборкам. То молодец забивает до смерти свою подругу плёткой, то жена мечтает повесить-зарезать-отравить (причём нередко последовательная комбинация этих вариантов встречается в одной песне!) своего благоверного, то сестра подсыпает яду собственному брату. Впрочем, довольно слов, давайте уже перейдём к делу. Тело, как любят говаривать криминалисты — и в нашем случае эта присказка более чем уместна, — в дело!
(В скобках подчеркну, что в данном исследовании мы будем использовать малознакомые широкой публике подлинные тексты, взятые только и исключительно из источников, опубликованных не позднее 1900 года.)
Для разминки зададимся вопросом: откуда родом жестокость в человеке? Разумеется, как и всё в нашей жизни, из детства, откуда же ещё! Вот скажите, каким может вырасти маленький ангелочек, если мамочка перед сном поёт ему такие колыбельные?

Бай, бай, бай,
Наше дитятко!
Спи да усни,
Наше маленько!
Спи да усни,
На погосте гости!
Бай да люли,
Хоть сегодня умри!
А завтра к дитёнку
На похороны
Кладём цюроцьку
В могилоцьку,
Под бел камешек,
Под сыпуцей песок,
Подле бабушки,
Подле своей родни!
Бай, бай, бай —
Да убайкайся,
Спи, моё милое,
Спи, дорогое!

А то и похлеще:

Бай, бай, да люли,
Хоть сегодня умри!
Сколочу тебе гробок
Из дубовых досок.
Завтра мороз,
Снесут на погост.
Мы поплачем, повоем —
В могилу зароем.
В лес по хворост пойдём,
К тебе, дитятко, зайдём.

А так начинается невинная детская песенка про серого козлика:

Был у бабушки козёл,
У старушки доброй,
Он под печкой живал,
Стару бабку бивал.
Он за то её бьёт —
Пирожки дурно печёт:
Когда кислы, когда пресны,
Когда не солоны.

Следующая песня тоже похожа на жуткую сказку, рассказанную на ночь. Тут — просто психоз какой-то!

Марьюшка Казаковна
По торгу всё ходила,
Ситца, решетца купила.
Шла домой — растеряла,
Пришла домой — разсердилась:
Кошку ремёшкой стегала,
Стараго кота татауром,
А дедка в лоб мотовилом,
Бабку в лоб поварёнкой.
«Дедушка, не сердись-ка!
На пирожка, подавись-ка!
На молочка, захлебнись-ка!
Завтра твои именины,
Послезавтрева хоронины.
Приедут к тебе на именины,
Приедут на хоронины
Два волка седатых,
Два старика горбатых,
Две девки косматых,
Два парня без шапок!»

После подобных сказок да колыбельных малыш в лучшем случае вырастет принимающим жестокость как норму, даже как традиционный, хоть и весьма своеобразный, способ выражения любви в семье. И чего уж тогда удивляться реакции девушки, описанной в одной из хороводных песен:

На лужках было, лужочках —
Тут девушки кружки́ вили…
Одна девка, приуставши,
Спать ложилась к молодцу на колени.
Молодец в гусли играет,
Свою Дуню разбужает:
«Встань, лапушка,
Встань, белая лебёдушка!
Эвон едет твой батюшка!»
— Я батюшки не боюсь,
Родимова не стыжусь.
Мой батюшка не чужой:
Побьёт, побьёт — перестанет,
Перестанет бить, устанет...

Отец бил, мать била, милый бил, а ей всё нипочём! Недельку-другую полежала, оклемалась — и снова гулять-плясать! И всё поёт себе под нос за прядением, мурлычет:

…А я ль, молоденька, охоча гуляти,
Охоча гуляти, скакати, плясати,
Скакати, плясати, в зелéн сад ходити.
За те ль меня скачки, за те ль поплясушки
Мой батюшка бил, бил, меня родной мой бил, бил…
Моя матушка била, меня родная била…
Мой милинькой меня бил, бил…
А я ль, молоденька, а я ль, зелененька,
Я с тех ли с побоев, я с тех ли с тяжёлых
Неделю лежала, другую вставала!

Вроде ерунда, ну поколачивают иногда батюшка с матушкой, да и ладно, может, провинилась в чём, на то оне и родители, чтобы воспитывать. Но вот подслушал молодец, что там тихонько поёт подружка за работой, послушал Ванюша Дуняшу, дослушал до конца — и сделал свои выводы. И при первом же случае, при первой же размолвке взял да и убил её, сердешную.

Как пошла наша Дуняша
Яровое в поле жать.
Один снóпочек нажала,
Не успела завязать,
Оглянулася назад:
Идёт Ванюшка межою,
Несёт чулочки под полою,
Шёлковы чулочки, с решёточкой,
И козловы башмачки.
«Ты садись-ка, Дуняша,
На высокую межу,
Обувайся-ка, Дуняша,
В черевички, башмачки!»
Одну ноженьку обула,
А другую не обуть.
«Мне чулки те негожи́
И на взгляд не хороши».
Распрогневался Ванюша
На Дуняшеньку свою —
Как ударил он Дуняшу
По румяной по щеке,
По жемчужной по серьге:
Не ведь — жемчуг подбирать,
Но ведь — к батюшке бежать!
Как на встречу-то Дуняше
Родной батюшка идёт
С родной матушкой.
«Ты скажи, скажи, Дуняша,
Скажи, милая моя:
Кем подбитые глаза
И растрёпана коса?»
— Ах, родной ты мой батюшка!
У меня головушка болит,
Родная ты моя матушка!
Разнедужилася я…»
К белу свету Дуняша не поправилася,
Не поправилася, переставилася.
За рекой, за речкою
В большой колокол звонят —
Знать, Дуняшу хоронят.
Где собачушки воют,
Тут могилушку роют,
А где волки завывают,
Там Дуняшу зарывают.
А Ванюшенька, молодчик (ещё бы! – говорим мы с вами),
Он догадливый был:
Забежал он наперёд
И на сыру землю пал.
«Ты прости, прости, Дуняша,
Прости, милая моя!
Я хотел ведь пошутить,
Не до смерти тебя убить,
Не достанься ж ты, Дуняша,
И ни мне, и ни тому,
Неприятелю мому!
А достанься ты, Дуняша,
Сырой матушке-земле,
Гробовой доске!»

Вот и вспомнил к месту наш ангелочек тот самый маменькин гробок из дубовых досок!
Впрочем, в долгу Дуняша не останется. Она в лице героинь других песенных историй воздаст бедному Ванюшке за его злодеяния сторицей. Уж будьте уверены, месть обиженной русской девушки будет страшной и изощрённой! Я бы на месте молодца тысячу раз подумал, прежде чем решиться где-нибудь на посиделках девицу «прибесчёстовать» (бесчестить, но как бы слегка, т. е. позорить словами, унижать, насмехаться; ох, люблю я эти старинные словечки-выверты: соединят несоединимое, поменяют пару-тройку буковок в слове — и аж русский дух (слух) захватывает!). Как бы там ни было, но говорить вслух о своих оригинальных сексуальных фантазиях точно не стоило.

У нас да на мураве, у нас да на зелёной
Молодец девку прибезчёстовал,
Цаловал, миловал, да за руки хватал,
Перестеночки (перстеньки) сымал позолоченныи.
Отошедши от ней, насмехаться стал,
Насмехаться стал, насмеиваться:
«Кабы эта девушка за мною была,
За мною была и мною слыла,
Мною слыла, добрым молодцем,
Привязал бы я её к короватушке,
К короватушке, к дубовой доске,
Стояла б она увсию ноченьку,
Увсию ноченьку, увсию тёмною,
Глядела б она вдоль по небушку,
Сшитала б она часты звёздочки».
— Не серди меня, добрый молодец!
Отсмею тебе все насмешечки,
Издивлю тебе все издивочки,
Ведь я девушка не безродная:
У меня, у девушки, есть отец и мать,
Есть отец и мать, да два братца родные,
Два братца родные, два названныи.
Я велю братцам подстрелить тебя,
Подстрелить тебя, потребить душу:
А убейтя яво на полуверсты,
На полуверсты до полусмерти,
Привязитя мне тело белоя,
Тело белоя, молодецкоя,
Молодецкоя, завдалецкоя;
Я из косточек терем выстрою,
Я из рёбрышек полы выстелю,
Я из рук из ног скамью сделаю,
Из головушки яндову́ солью,
Из суставчиков налью стаканчиков,
Из ясных очей чары винныя,
Из твоей крови наварю пива.
Созову я всех подруженек,
Посажу я всех по лавочкам,
Сама сяду на скамеечку.
«Вы подруженьки мои, голубушки!
Загану я вам загадочку,
Вам хитру, мудру, недогадливу:
Во милом живу, по милом хожу,
На милом сижу, из милова пью,
Из милова пью, кровь милова пью».
Тут все девушки призадумались —
Одна девица порасплакалась;
Эта девица была — яво сестрица.
«Говорила я братцу милому:
Не ходи, милый, к девушке в слободу —
Что тебя девушка совсем сгубит!»

Короче, вот и поговорили. И ещё:

Полюбил портной Ваня девчонку,
Он хотел её взять. Он взять её взял,
Насмеяться над ней стал.
«Ты не смейся, душа молодчик!
Душе жизни твоей скоро конец.
Не со всею, парень, красотою,
Не я, девка, сиротою,
Есть у мене не только отец-мати,
Есть у мене два родныи браты,
Два соколика в мене ясных.
Велю я тебе, расканалью,
Среди поля тебе догнать,
Ручки-ножки пообломать,
Душу с телом твоим растерзать.
Ой, из косточек твоих, суставцев
Я высок терем срублю,
А из жиру твово, из сала
Сальных свечек да налью,
А из жил твоих, из мяса пирогов напеку,
А из твоей крови варенье наварю.
Ой, зазову гостей — красных девушек,
Ой, красных девушек и сестрицу его,
Загадаю им загадку — неотгадливую:
«Ой, я на милому сижу,
Я на милаго гляжу,
Милым подчиваю».
А сестрица его догадалася,
Да дробными слезами умывалася.
«Ой ты, братец мой родной,
Отца матушки одной!
Чи я тебе, мой братец, не приказывала,
Што не ходи ты, мой братец,
Поздно вечером один,
Ой, не покупай ты, мой братец,
Сладких водочек!
Ой, не напаивай ты, мой братец,
Красных девушек!
Што им слава хороша,
Тебе, братец, тяжела —
Што у свете не жить,
По улицам не ходить,
Красных девок не любить».

Впрочем, девица и сама вполне может управиться с насмешником, без семейной помощи. Ведь два братца-то у неё, оказывается, это два булатных ножа! Остальное — дело техники. И столярно-разделочных навыков.

Что не ястреб совыкался с перепёлушкою —
Солюбился молодец с красной с девушкою.
Проторил он путь-дорожку, перестал, ходить,
Проложил он худу славу, перестал любить.
«Насмеялся ж ты мной, отсмею и я тебя,
Ты не думай, простота, что я вовсе сирота:
У меня ли у младой есть два братца родных,
Есть два братца родных — два булатных ножа.
Я из рук твоих, ног короватку смощу,
Я из крови твоей пиво пьяно наварю,
А из буйной головы ендову́ сточу,
Я из сала твово сальных свеч налючу,
A послей-то тово я гостей назову,
Я гостей назову и сестричку твою;
Посажу же я гостей на кроватушку,
Загадаю что я им да загадочку,
Я загадочку неотгадливаю:
Ну да что ж таково — я на милом сижу,
Я на милом сижу, об милом говорю,
Из милова я пью, милым потчую,
А и мил предо мной свечою горит?»
Вот тут стала сестричка отгадывати:
«А говорила, брат, я часто тебе:
Не ходи ты туда, куда поздно зовут,
Куда поздно зовут да где пьяне живут».

А я бы на месте героини этой песни ещё призадумался о подружке и разделал бы заодно сестричку милого за её подлую клевету! Это кто здесь всю ночь гуляет и пьянствует?..
Впрочем, пока это всё лишь слова и угрозы. Но вот наша мстительница переходит к действию. Причём делает это мастерски, прибегая к самому верному средству — отравлению зло-кореньями. Тут достанется и милому, и немилому, и дружку, и супостателю, и даже братцу родному. И никто не выживет!

Разгуляюсь я, младенька,
В чисто поле далеко,
Я разрою сыру землю
В тёмном лесе глубоко.
Накопаю зла-коренья
И на реченьку пойду.
Я намою зло-коренье
Разбелёшенько,
Иссушу я зло-коренье
Разсухошенько,
Истолку я зло-коренье
Размелькошенько.
Наварила зла-коренья —
Дружка в гости позвала:
«Ты покушай, моя радость,
Стряпатинья моего!»
Угостивши любезнова,
Я спросила у него:
«Каково, дружок любезный,
У тебя на животе?»
«У меня на животе
Точно камешек лежит,
Ретиво моё сердечко
Во все стороны щемит».
И скончался мой любезный
На утрянной на заре.
Отвозила любезнова
Я на утрянной заре,
Отвозила любезнова
В чисто поле далеко,
Я зарыла любезнова
В сыру землю глубоко.

Или ещё был похожий случай. Главное дело, могла девица и матушку с батюшкой за компанию на тот свет отправить, но почему-то передумала. Зато дружку досталось по полной, хоть он и пытался сопротивляться. Да куда там!

Как под грушей, под зелёною
Строгал стружки добрый молодец.
Он пущал стрелу во чисто поле,
Он убил, ушиб змею лютую.
Тут брала стружки красна девица,
Ах, нашла она в стружках змею лютую,
Ах, изсушила змею сухо насухо,
Истолкла змею мелко-намелко,
На огонь клала зелья лютова,
Пепел веяла, да зелье делала —
Не для батюшки, не для матушки,
А для мила дружка, для насмешника.
Что встречала ево середи двора,
Что брала-то ево за белыя руки,
Ах, что ввела мил дружка в нову горницу,
Посадила ево за дубовый стол,
Налила стакан зелья лютова,
Подавала я дружку милому:
«Ты испей, испей, добрый молодец!»
— «Ты испей сама, красна девица».
Налила стакан зелья лютова,
Капля капнула коню на гриву,
Коню на гриву, дружку на сердце.
А тут его речь переменилася:
«Что ты плохо пьёшь, красна девица?»
— «А я пила, пила, наливаючи,
Ах, я тебя, милой, дожидаючи,
Всё тебе, милой, подаваючи».
У коня грива загорелася,
У дружка голова с плеч свалилася,
Да к коню под ноги покатилася.
Тут на правду с ним распростилася.

Зелье, как я понимаю, просто голову сносит!
Но в таком тонком деле как отравление, легко можно совершить промашку, ошибиться с адресатом. И вот вместо насмешника-супостателя в могилу сходит брат родной (см. первый вариант), а то и ни в чём не повинный мил дружок (вариант второй).

Разнегодна дрянь-девчонка
По лужочку гуляла,
Зло-коренье копала.
Я копала зло-коренье
Глыбко-наглыбко его,
Уж я мыла зло-коренье
Бело-набело его,
Уж сушила зло-коренье
Сухо-насухо его,
И толкла я зло-коренье
Мелко-намелко его.
Я варила зло-коренье,
Я варила, норовила,
Норовила зло-коренье
Я немилому дружку, —
Как попало зло-коренье
Братцу родну моему:
Как со вечера мой братец
Поразохался,
Ко полуночи мой братец
Он попа спросил,
Ко белу свету мой братец
Переставился.
Он успел, моя надежда,
Слово вымолвить:
«Схорони, меня, сестрица.
Между трёх дорог:
Кто ни едет, кто ни йдёт —
Богу молится,
А тебя, мою сестрицу,
На проклёт даёт».

Я копала ли коренье, кое надобно,
Уж я мыла то коренье бело-набело,
Я сушила то коренье сухо-насухо,
Я молола то коренье мелко-намелко,
Я топила то коренье в мёду, в патоке,
Я наклала в то коренье зелья страшнова,
Я хотела опоить-то супостателя —
Опоила невначай-то (невзначай) дружка милова.
Чуть успел мой друг Ванюша слово высказать:
«Ты вели обмыть, Параша, студенóй водой,
Оботрать (обтереть) вели, Параша, шелковóй травой;
Прикажи одеть, Параша, в платье цвéтное,
Проводи меня, Параша, в поле чистое;
Хоронить вели, Параша, при дороженьке,
В зголовах вели поставить колоколенку,
А в ногах поставь, Параша, ты часовенку;
В праву ручку дай, Параша, мне гитарочку,
В леву ручку дай, Параша, мне цыгарочку,
Во уста, подай, Параша, стакан водочки:
Что старóй идёт, Параша, Богу молится,
Молодой идёт, Параша, наиграется,
Веселóй идёт, Параша, он напляшется.
Если ты идёшь, Параша, — ты наплачешься…»

Однако, «чуть успел» Ванюша не только слово высказать, а и целую речь предсмертную толкнуть!
Есть и вариант, где молодец учит зазнобу, как отравить (струтить) её родного брата (и откудова только сам рецепт прознал!), но едва она это делает, наш герой… В общем, читайте:

«Сербина, Сербинушка,
Сватай меня, девчинушку!»
— «Я бы рад тебя сватать,
Да боюсь твово я брата.
Уж струти́ (отрави) ты свово брата,
Тогда буду тебя сватать!»
«Я бы рада иструтити,
Да не знаю того зелья».
— «Ходи, девка, в чисто поле,
В чистом поле долинушка,
На долинушке былинушка,
Под былинкой гадючинка.
На былинку ветром дуеть,
На гадючу солнцем печёть,
Из гадючи трута (яд) течёть.
Подставь, девка, конявочку (кринку, кружку)
Под гадючю головочку».
Ещё братец во дороге,
А сестра ему на помоге:
«Коштуй (пробуй), братец, моё пиво,
Без тебя я наварила».
Братец пива-то напился
И на коничек садился,
За сердечко ухватился:
«Уж и что ж, сестра, за пиво,
Что за сердце ухватило?»
Во все звоны зазвонили,
Сестра братца схоронила.
Сама пошла до Сербины.
«Сербина, Сербинушка,
Сватай меня, девчинушку!»
— «Ты струтила свово брата,
Свово брата-то роднова —
Струтишь и меня, парня молодова!»

Вот те раз! Сам девку на грех подбил — и в сторону! А девчинушка осталась и без братца, и не просватанной… Тут на её месте невольно любая бы задумалась, стоит ли вообще спешить с замужеством?
(Кстати, обратите внимание на ритм и слог в середине песни-былины про Сербинушку — ну чем вам не сказки Александра нашего Сергеича? А уж следующая — так и вовсе из серии «Кабы я была царица».)

Выходили красны девицы
Из ворот гулять на улицу,
Выносили красны девицы
Соловейка на белых ручках,
Соловья ли позолоченнаго
Молодово, позаверчатаго.
Соловеюшко разсвищется,
Красны девицы разыграются.
Возговорил соловушко,
Красным девицам наказывал:
«Погуляйте, красны девицы,
Пока весело во девушках,
Вы покудова у батюшки,
У сударыни у матушки.
Неравён ли сват присватается,
Неравён ли замуж выйдется,
Неравён злодей навяжется:
Либо старый-от удушливый,
Либо малый-от недошленький,
Либо ровнюшка — дурак-пьяница».
Я бы стараго потешила —
Во сыром бору повесила
Что на горькую осинушку,
Да на самую вершинушку,
Добрым людям на посмешище,
Чёрным воронам на граянье.
Я бы малаго потешила —
Раскачала б — в воду бросила.
Я бы ровнюшку утешила —
На кроватку спать полóжила,
На кроватку на тесовую,
На перинку на пуховую
И на правую на рученьку!

Да и как тут не задумаешься, когда замужние подружки-молодушки рассказывают про семейную жизнь всякие страсти-мордасти?

Как у ваших, у наших новых дворов
Как скачет и пляшет мал воробей —
Уж мал-таки мал, горазд маленький,
Уж он бел-таки бел, горазд беленький.
Девушек, молодушек на улицу манил:
«Пойди, девушки, с нами, молодицы с нами!
Уж старых старушек нам не надобно».
Молодицы девицам спозавидовали:
«Вам, дивья, хорошия девушки, своя воля гулять,
Отцы-матери велят и наказывают,
И наказывают, не загораживают.
Наша воля теперь миновалася,
Миновалася и потерялася».
Проявилась моя волюшка у короля в Новегороде —
В новом городу, во высоком терему,
Во высоком терему, на перине на пуху.
Она пусть поспит, понежится,
Неровной сойдёт — горе навидается:
Она без соли щей нахлебается,
Волочащих кусочков нахватается,
Без хлеба на барщину понаходится,
Во чужих-то людях понамается.
Уж как вьют-то кнутки все ремяные,
Уж как плетут-то плётки шелковыя,
Что про наше тело про белое,
Что про нашу кровь про горячую.
Плётка плотно лежит,
Кровь-то ручьём бежит.
Плётка взвизгивает —
Кровь-то взбрызгивает.

А с другой стороны у нас ведь как? Красны девушки — что лазоревый цветок, а молодцы — что гнилая солома. Ещё и на коне толком держаться не научился, а уже норовит плёточкой, плёточкой... А выбор-то у девушки какой?..
(На самом деле заключительная в нашем сегодняшнем обзоре песня очень сложная, объёмная, её текст нужно несколько раз перечитать, чтобы понять все вложенные в неё мудрым народом смыслы.)

Снег на талу землю пал —
Молодец с коня упал.
Он упал, упал — лежит,
Никто к нему не бежит.
Увидала, подбежала
Красна девица-душа,
За белы руки примала,
На добра коня сажала,
Да подсаживала,
С уговором провожала,
Всё приказывала:
«Вставай, милый, не лежи,
Коня в седле не держи!
Как поедешь, мой любезной,
По уездам, городам,
Чужим-дальним сторонам,
Со купцами, господами
Не заторгивайся,
На чужой ли на стороне
Не загуливайся,
На хороших, на пригожих
Не заглядывайся.
Что хорошия, пригожия
Тебя высушили,
Из белаго из лица
Румян вывели,
Без мороза без лютова
Сердце вызнобили.
Что ни чёрная грязь —
То старухи у нас,
Что ни белая капустка —
Молодушки у нас,
Что лазоревый цветок —
Красны девушки у нас,
Что гнилая-то солома,
То молодчики у нас.
На гнилую-то солому
Нонче честь пришла:
Она женится, церемонится,
Что лазоревый цветок
За ней замуж идёт,
За ней замуж идёт —
В ноги кланяется.
А гнилая-то солома
На кроватушке лежит,
А лазоревый цветок
У кроватушки стоит,
У кроватушки стоит,
Слёзно плачет, говорит:
«Уж ты, миленький, прости,
На кровать меня пусти!»
— Я тогда тебя пущу,
Когда плёточку сыщу;
Когда плёточку сыщу —
С тебя шкурушку спущу.
«Хоть и три, милой, спусти —
На кровать меня пусти!»

В общем, созрели наши ангелочки для семейной для жизни, всё про это узнали-прознали, всё повыведали. Ну что ж, дело, как говорится, молодое, совет да любовь! На этой счастливой ноте мы наших героев и оставим. Пока.
Пока не рассмотрим во второй части, что они там друг с дружкой будут вытворять после свадьбы-женитьбы. Поверьте, мало никому не покажется!..