Часть 2. Муж и жена

Шла я лесом, шла я тёмным,
Не боялась никого.
Да мне некого бояться,
Кроме мужа своего!

В первой части нашего исследования мы выяснили, что в мире народной песни, отражающей, как считается, довольно достоверно бытовую, обыденную, повседневную жизнь народа, многие персонажи постоянно изводят друг друга, а то и вовсе сживают с белу свету. Следует ли из этого, что русский народ в быту такой злобный, мстительный и скандальный? Почему, например, самой популярной песенной историей у нас вот уже почти сто пятьдесят лет является описание «подвига» народного героя Стеньки Разина, с лёгкостью, как собачонку, утопившего несчастную княжну для того только, чтобы позабавить своих пацанов? Откуда столько немотивированной, необъяснимой, не оправдываемой ни тяжёлыми условиями жизни, ни злым роком, ни случайностью жестокости именно в старой народной песне, будь то колыбельная, бытовая или хороводная? Возможно, в какой-то мере нам сегодня удастся найти ответ на этот вопрос…

Но давайте вернёмся к нашим героям, которых мы оставили накануне свадьбы. Итак, наши голубки поженились и стали жить припеваючи, детей воспитаючи, добро наживаючи… Увы и ах! Не у всех такая счастливая доля. И сабля вострая уже блеснула над чьей-то головой.
Чтобы сразу не вводить неискушённого читателя в состояние необратимого культурологического шока чересчур кровожадными текстами (а чуть ниже будут и такие: с печенью на ножичке, кровищей по всей горенке, сожжением живьём, сдиранием кожи и так далее и тому подобное; особенно впечатлительным людям читать не рекомендуется!), начнём семейную тему, пожалуй, с относительно невинной, почти сказочной истории — о ведьме свекрови и её жертве невестке. Смысл песни в двух словах: невзлюбила свекруха невестку, превратила её в дерево, а муж-то оказался подкаблучником слабовольным, да не под жёнкиным каблучком, а под маменькиным. Ну и натворил делов…

Крапивушка стрекучая,
Свекровь моя журливая,
Журила невестку со двора долой,
Вывела в чисто поле
И поставила к рябинушке.
Шёл мимо добрый молодец,
Дивовался на рябинушку.
Пошёл молодец к своей матери
И стал сказывать:
«Мать ты моя, мать родная,
Уж я видел диво дивное:
Стоит в поле рябинушка,
Без ветра шатается,
Без росы обливается».
«Сын ты мой, поди возьми саблю вострую
И сруби в поле рябинушку!»
Взял сын саблю вострую
И пошёл рубить рябинушку.
Он раз ударил, она охнула,
А в другой раз ударил, она сказала:
«Срубил муж жене буйну голову!»
Пошёл сын к своей матери:
«Мать ты моя, мать родная,
Теперь ты мне не есть мать,
А лютая змея, лютоедошница, бездетышница!»
Пошёл сын в нову гореньку к своим детушкам,
Стал он их качать, прибаюкивать:
«Спите, детушки, спите, милые,
Теперь у вас нет матери,
А у меня молодой жены…»

Вот так. И нет в тексте (возвращаясь к вопросу о причинах народной жестокости) и намёка на невыносимый гнёт помещика, голод, лишения, какие-то суровые жизненные обстоятельства, как о том любят рассуждать исследователи дореволюционной крестьянской жизни (кстати, не увидим мы подобных намёков в большинстве взятых нами песен). Тут обычные внутрисемейные разборки, слабохарактерный муж-идиот и свекровь-лютоедошница. Короче, не повезло бедной рябинушке.
С другой стороны, некоторые невестки, возможно, только такого отношения и заслуживают. Ведь они порой такое вытворяют со своими мужьями — мамиными кровиночками, любимыми сыночками свекровей!
Вот тоже песня о дереве, да только… (Помните про берёзку из первой части «Жести…»? Сравните!)

Гей ты берёзка, белая, кудрявая,
В поле на долине стояла;
Мы тебя срубили,
Мы тебя сгубили,
Сгуби и ты мужа,
Сломи ему голову —
На правую сторону,
С правой да на левую.
Семик честной,
Семик радостный!..

Как ясно из финальной пропевки, эту песню пели на Русалчин Велик день, праздник Семик. Весёлая праздничная песенка, ничего не скажешь! Как и следующая, хороводная. Сюжет её разыгрывался во время хороводных собраний в виде ролевой игры: выбиралась парочка, которая, точно следуя изложенному в песне сценарию, наглядно показывала своим ровесникам, что такое будущая семейная жизнь и какие в ней намечаются высокие отношения. (Вот вопрос: почему деточек при пока ещё не поубивавших друг друга родителях заранее называют сироточками?)

Под наши ворота
Подливалася вода,
Разстилалася трава,
Трава шёлковая.
Как по этой по траве
Идёть муж с женой,
Словно братец с сестрой,
Разговор говорять,
Разговаривають:
«Уж как жить-то нам, пожить,
Много денежек нажить,
Хлеба-соли накупить,
Молоду жену кормить,
С малыми деточками,
С сироточками?
Как ещё-то нам пожить,
Да ещё больше нажить?
Во Москву-город сходить,
Плису, бархату купить,
Жене шубочку сошить,
Вкруг шею обложить!
Поскорее мужа сжить,
Под овраг его стащить:
Со живаго кожу снять,
Под себя её послать,
Чтобы мягче было спать,
Веселее утром встать.
— Как моя-то ли жена
Со чужим гулять пошла,
С Иванушкой-щегольцом.
Старый муж увидал,
К хороводу подбежал,
К хороводу подбежал,
Её за руку схватал,
К стороне её отвёл,
По щеке её оплёл.
— Как моя-то ли жена
Стыд-безчестье приняла:
По затылку оплела,
Поклонившись, прочь пошла.

Очевидно, что в одной песне смешались народом несколько разных, но сути это не меняет — всё тот же семейный беспредел.
А как там наша разнегодная девчонка из первой части? Не поуспокоилась ли она в замужестве, не поумерила ли свой пыл? Как бы не так! И дело тут, как мы скоро увидим, не только в неравном браке или домостроевском семейном укладе, довлеющем над женщиной и доводящем её до бешенства. Хотя какой молодухе понравится быть замужем за старым пердуном?

Уж вы, кумушки, голубушки, подружки,
Вы которому святителю молились,
Вы какому чудотворцу обещались,
Что мужья-то у вас да молодые,
Будто ягодки да налявныя?!
У меня-то, младой, старичище!
Старичище не пускает на игрища…

И что же делать с этим старичищем? А вот кирпичищем его (не иначе, чёрный ворон намутил)!

Чёрный ворон воду пьёт,
Воду пьёт, воду пьёт.
Он не нáпил — намутил,
Возмутивши, говорил:
«Не быть девке замужем
За стареньким старичком».
Красна девица сказала:
«Я старому сноровлю:
Постелюшку постелю —
В три рядочка кирпичу,
В четвёртый шипицу колючую,
Крапиву шипучую!»

И пошли бить фонтаном мечты-фантазии молодухи на эту тему:

Свет мои орешики-щёлканцы!
Вы рано цвели, а поздно выросли,
А я, молода, догадлива была:
Пялички взяла, в посиделки пошла.
Мне не шьётся, не прядётся,
В посиделках не сидится,
Веретено из рук валится,
Донце едет подо мной.
«Молодая ты, молодушка,
Молодая ты, хорошая,
Белая, румяная, чернобровая!
Как тебе не скучится
За старым мужем живучи,
На стараго чёрта глядючи?»
— Сестрицы подруженьки!
Пойду разгуляюсь я,
Нарву хмелю ярьяго,
Наварю пива пряного,
Напою мужа пьянаго,
Положу спать середи двора,
Постелю ему постелюшку,
Постелюшку мягкую:
Солому гречишную,
В голова пшеничную.
Зажгу ту постелюшку
Огнём, жарким полымем,
Закричу громким голосом:
«Соседи, соседушки,
Соседи, люди добрые!
Моего мужа гром убил,
Старого моланья сожгла,
А меня Бог помиловал:
С короватки свалилася,
Доской понакрылася,
Рукавом защитилася».

Понятное дело, будучи отданной против воли за старика, хочется-мечтается молодой женщине о ягодке наливной — дружке сердечном, удалом молодце, но есть у неё три сторожа…

Пошла Машенька в лес за ягодам,
Что за чёрною черницею,
За румяною земляницею.
Во лесу Маша заблудилася,
Под рябинушку становилася,
Возле кустика слёзно плакала,
Во слезах она дружка гаркала;
Мне никто, младе, не откликнулся.
Вдруг откликнулись мне три сторожа,
Три сторожа да три строгие:
Первый сторож — свёкор-батюшка,
Другой сторож — свекровь-матушка,
Третий сторож — мой постылый муж.
Вскоре Машенька Богу возмолилася:
«Ты возстань, возстань, туча грозная!
Ты убей, убей свёкра-батюшка,
Во-вторых, убей свекровь-матушку,
А лиха мужа я сама убью.
Со милым дружком я гулять пойду!»

И если решение этой проблемы затягивается, если дружок не проявляет никакой инициативы (а ниже мы увидим примеры совместных преступных действий полюбовников против путающихся у них под ногами сродственников), то достанется и ему. Да так, что сам он уже никому не достанется!

Хорошо тому на свете жить,
У кого нету стыда в глазах,
У кого нету и совести.
Хорошо тому на свете жить,
У кого нету милá дружка.
У кого нету милá дружка,
У того нету и горюшка.
У меня ли у младёшеньки
Превеликия заботушки;
Уж как первая заботушка —
Свёкор да свекровушка,
А вторая-то заботушка —
Муж, удалая головушка,
Уж как третья-то заботушка —
Еся миленькой сердешный друг:
Зазнобил меня, повысушил
Суше ветра, суше вихорю,
Суше той травы кошоныя,
К сырой земле положёныя.
Я сама дружка повысушу,
Я любезнова повызноблю
Суше той травиночки,
Полевой былиночки:
Не достанься, мой любезный друг,
Ни сестрице, ни подруженьке,
Ты достанься, мой сердешный друг,
Одной матушке сырой земле,
Ещё белой гробовой доске!

Молодые парни-женатики не отстают, у них схожие проблемы, только в зеркальном отражении (заметьте, в следующей песне адюльтер показан во всей красе: в зелёной рощице одновременно гуляют и молодец (холостой) с молодушкой (молодой замужней женщиной), и другой (женатый) — с красной девицей):

Ох ты, роща наша, рощица зелёная,
В этой рощице молодец гулял с молодушкой,
А другой гулял с красной девушкой.
Красна девушка заблудилася,
Заблудивши, с дружком проаукалась:
«Ты ау, ау, мил сердечный друг!
Отчего ты мне не отъаукнешься?»
— Ах ты, милая девушка, глупая,
Мне нельзя тебе отъаукнуться:
Что за мной ходят трое сторожи,
Трое сторожи, трое грозные:
Уж как первый сторож — тесть-батюшка,
А второй-то сторож — тёща-матушка,
Третий сторож — молода жена.
«Мы его найдём, да на огне сожжём,
На огне сожжём, пустим в быстру речушку».
— Ах, возмой, возмой, туча грозная,
Ты убей, убей тестя-батюшку,
Сильным дожжичком засеки молоду жену!
Ты спаси, спаси красну девушку,
Красну девушку, прежнюю сударушку!

Но рано или поздно все наши мечты сбываются, особенно если как следует привдарить жену кулаком, проломить мужу головушку да не забыть потом скрыть следы преступления: принакрыть трупы несчастных полотном, забросать их чёрным платьем.

Эх, што хуже таво нету
Мне жанатаво любить.
Вон жанатой, распроклятой,
Его жисть очень бедна.
Где ни ходить, ни гуляеть,
Всё жана за им глядить.
С поневолюшки жанился,
Некорыстну жану взял,
Некорыстну не по мысли,
Не по совести своей.
Да жаны я не боюся —
Я гуляю до поры,
До завутреней зари.
Ох, как зорька занялася,
А я, молодец, пошёл.
Шёл-пошёл я по дорожке,
На устречу смерть идёт.
А я смерти не боюся,
Смерти в ножки поклонюся:
«Ой, ты смерть моя прекрасна,
Воротися, смерть, назад,
Сокончай мою жану,
Опростай мою голову!»
Не вспел смерти я сказати,
Начала жану кончати.
Не дождался я конченья,
Взял на койку положил,
Принакрывши полотном,
Да привдарил кулаком.
Сам на вулицу пошёл,
К карагоду подошёл:
«Играй девки, играй бабы —
Померла моя жана!
Отвалилась жабота!»

Что, Ванюша, ты не весел,
Буйну голову повесил?
Чёрной шляпой призакрылся,
Горячими слезьми облился,
Своей матушке взмолился:
«Ох, ты мать моя родима,
На что на горе меня роди́ла,
Во несчастный день крестила,
Недоросточка, меня женила?
Жена мужа невзлюбила:
На кровать спать не пустила,
Со кроваточки столкнула,
Ручку, ножку вывихну́ла,
Головушку проломила,
Горячу кровь припустила,
Под кроватку затолкала
И чёрным платьем забросала!

Но проще и сподручнее всё-таки действовать совместно.

За малинкой в лес не хаживала,
Стара мужа малинкою не кармливала.
Я же до старова горазд хороша!
Уж я прялочку взяла,
В посиделочки пошла.
Уж как петухи запели,
Я не думала итти,
Как другие-то запели —
Не подумала итти,
А как третьи-то запели —
Тут заря взошла.
Заря взошла, я домой пошла.
Уж я прялочку на лавочку,
Башмачки под кровать,
Сама скок на кровать,
За старова мужа спать.
Как старой-от муж просыпается,
Борода седа, пробуждается:
«Что же ты, жена,
Не теперь ли ты пришла?
Со мной жена не спит,
Всё обманывает».
— «Ах ты, старый чёрт!
Не во сне ли врёт?
Ты не бредишь ли,
Не с ума сошёл?
Я хочу вставать,
Хочу избу топить,
Кисель, кашу варить,
Тебя, старца, кормить».
«Ну, спасибо, жена,
Не забыла про меня!»
— «Как тебя мне забыть?
Не могу чёрта избыть!»
А я петельку на шейку накидывала,
А конец в окно милому выкидывала:
«Уж ты, милый, потяни!
Душа-радость, помоги!
Новы гужи — не сóрвутся,
В'старова не отóрвется».
Старый муж захрапел —
Будто спать захотел,
Ногами забил —
Будто шут задавил,
Руки растопырил —
Будто в пляс пошёл,
Вычалил глаза —
Будто сердится,
Высонул язык —
Будто Вася бузык!

А у следующих заговорщиков здравый смысл возобладал над страстью. Только надолго ли?

Вылетала голубина на долину,
Выроняла сизо перье на долину,
Тяжко быти сизу перью на долине,
Скушно жити сиротине во чужбине.
Летал голубь по долине, сам воркует,
Он сизу свою голубушку шукает.
Доброй молодец по улице гуляет,
Он душу красну девицу пробужает:
«Ох ты спишь ли, моя радость, иль не слышишь?
Ничево ты со мной, радость, не промолвишь?»
— «Уж я рада бы с тобою говорила,
Лежит немил на моей на правой ручке».
«Отвернися, моя радость, от нелюба,
Убью ли я, моя радость, супостата!»
— «Хотя убьёшь, моя радость, сам не уйдёшь,
Никакой себе корысти не получишь,
Лишь получишь, моя радость, ты напасти,
От которыя напасти нам пропасти!»

Далее представляем читателю поэтически-криминалистический отчёт об очередном преступлении. Очень подробный, с весьма натуралистичным описанием злодейских действий младёшеньки-потрошительницы, ходом следствия, признанием и наказанием. (Интересно, что на допросе подозреваемая совсем завралась — где это она в окрестных лесах Саратова видела львицу?!)

Ты звезда ли моя восхожая,
Восхожая, полуношная!
Высоко ты, звезда, восходила,
Выше леса, выше тёмнаго,
Выше садика зелёнаго.
Далеко, звезда, просветила,
Дальше городу, дальше Саратова,
Дальше купчика богатаго.
У того ли у купца богатаго
Солучилося несчастьице,
Несчастьице большое, не малое:
Как жена мужа зарезала,
Как белую грудь она ему изрезала,
Вынимала сердце с печенью —
Сама, младёшенька, испугалася,
Садилася под окошечком:
«Уж куда мне это тело деть будет?
Положу я тело в холоден погреб,
Я засыплю тело песком жёлтыим,
А наверх того землёй чёрною».
Сама младёшенька вошла в гореньку,
Под окошечком передниим
Прилетали к ней двое соколы,
Двое соколы, двое ясные —
Деверья ея любимые.
Они стали её спрашивати:
«Ты сноха ли наша, невестушка!
А где наш братец Иванушка?»
— «Он отъехал во путь во дороженьку.
Во путь во дороженьку — в лес за охотушкой,
За лютым зверем, за львицею».
«Ты сноха ль наша, невестушка,
Что у тея в горенке за кровь набрызгана?»
— «Уж я ли, молода, белу рыбу чистила:
Белая рыбица металася,
По горенке кровь брызгáлася».
«Ах, ты ль сноха наша, невестушка!
На словах ты нас не обманывай!
Его добрый конь на стойле стоит,
Его сбруя ратная на стене висит».
— «Ах вы, деверья, вы, ясные соколы!
Вы возьмите саблю вострую,
Вы снимите с меня буйну голову!
Я своего мужа зарезала,
Вынимала сердце с печенью,
Положила тело в холоден погреб,
Засыпала тело песком жёлтыим,
А наверх того землёю чёрною».

Так эта преступница хоть испугалася-растерялася, а другая сердце мужа на булатном ноже вынула — даже не всплакнула!..

…Жена мужа потрéбила,
Вострыим ножиком зарезала,
Не простым ножиком — булатныим;
На ножике сердце вынула,
На булатныим встрепенулося,
Жена только улыбнулася,
Во холодный погреб бросила,
Дубовой доской задвинула,
С гор жёлтыим песком засыпала,
Левой ноженькой притопнула,
Правой рученькой прихлопнула,
Хоронила — и не плакала…

А третья красотка мужа сначала зарезала, потом повесила, а в финале вдруг передумала и пошла в сад его реанимировать (только я не понял, куда делся ясный сокол?).

Как жена мужа приутешила,
Вострым ножом-дай зарезала,
У зелёном саду-дай повесила.
Сама вошла в дом — села за столом,
Села за столом, с ясным соколом.
Ох, села ж она-дай подумала:
Ох, горе с таким мужем жить,
А и горше-дай без этого.
Ох, пойду в сад — возьму милаго назад.
«Ох, уже ж ты, милый, нагулялся,
Соловьюшков уж наслушался,
Сладких яблочков да накушался?»

Но странное дело, нейдёт муж домой, не спешит почему-то вылезти из петли, спуститься со славного деревца, на котором так славно висел за свою любовь повешенным, в объятья жены своей хорошей!

Ты зима ль моя, зима холодная!
Боюсь я тебя, ознобишь ты меня.
Ты жена ль моя, жена хорошая!
Боюсь я тебя, погубишь ты меня.
За совет жена мужа в сад звала,
За любовь жена мужа повесила
На славном деревце, на яблоньке.
Пришла ко двору, села на полу,
Села на полу, думу думала:
Худо у дому жене без мужа,
Пойду, млада, в сад,
Возьму мужа назад.
«Слезай, муж, долой,
Пойдём, муж, домой!»
Муж домой не лезет
И домой нейдёт.
— «Али ты сладких яблочек принакушался?
Али ты мелких пташечек принаслушался?»

Содержание этой песни, замечает составитель старинного сборника, основано на истинном происшествии. Оно, конечно, всем известно, что у женщины особая логика. Но всё равно непонятно, с чего это ей взбрело в голову мужа прикончить, да ещё за совет, за любовь? А потом свалить на него ответственность за свой необдуманный поступок!
И всё-таки один нормальный, логичный, с адекватной, соответствующей обстоятельствам реакцией всех действующих лиц текст нашёлся:

Что под ельничком, да березничком,
Под частым мелким орешничком
Тут ходил, гулял вороной конь —
Трои сутки не кормлен был,
А две недели не поён стоял,
Черкасское-то седло на бок сбил,
Тесмяную узду в грязь втоптал,
А шёлковой пояс изорвал…
Что у Сидора Потаповича
Солучилося несчастьице:
Жена мужа погу́била,
Острым ножичком зарезала,
На ножичке сердце вынула;
На булатном оно встрепенулося —
А шельма жёнка усмехнулася,
Во холодной погреб бросила,
Дубовой доской прихлопнула,
Чёрным чёботом притопнула, —
Сама ушла во нову горницу.
Она умылася белёшинько,
Снарядилася хорошехонько,
Сама села под окошенько —
Поглядывать в окошенько.
Вот идут деверья милые:
«Невестушка, лебедь белая!
Что ты так поснарядилася?
Ты куда же братца девала? —
Или ты его зарезала?
Ты снимай-ко платье цветное,
Надевай платье печальное,
Да ступай-ко на суд праведный!»

Но есть жёны и поумнее, они стараются с негодными мужьями договориться полюбовно, после небольших, но весьма продуктивных пыток. (Как говорится в объяснительном тексте к подобным песенкам в одном дореволюционном сборнике, «Жена, недовольная своим мужем-недоростком, подвергает его в лесу жестокой пытке, чем вымучивает у него для себя полную волю».)

Я малёшенек у матушки родился,
Я глупёшенек у матушки женился,
Я привёл себе жену молодую,
Словно ягодку, её, налитую.
Повела меня жена к тёще в гости,
Привела меня жена к берёзовой роще;
Привязала меня жена к белой берёзе,
А сама-то и пошла, сама загуляла.
Ровно девять-то денёчков ко мне не бывала,
На десятый ли денёчек пришла, приходила,
Что такия ли речи она говорила:
«Хорошо ли те, негодный, в пиру пировати?»
— Государыня жена, мне уже не до пиру!
Мне соловушки головушку всю расклевали,
Мне комарики-сударики ножки все обкладали,
Мне разбойнички рубашку всю изорвали.
«Уж будешь ли ты, негодный, кормить меня хлебом?»
— Государыня жена, буду калачами!
«Уж будешь ли, негодный, поить меня квасом?»
— Государыня жена, буду сытою (напиток) сладкою, медовою.
«Уж и станешь ли, негодный, пускать меня в гости?»
— Государыня жена, поди хоть и вовсе!

Впрочем, иногда можно и получить в ответку. Героиня следующей песни сначала вроде всё делала правильно, строго по инструкции, но потом повелась на самокритичные откровения мужа, потеряла бдительность всего-то на одно мгновенье — и сразу же получила по роже пнём-кореньем. Ну никому верить нельзя! (А я думаю, дело всё в том, что рановато она мужа от берёзы отвязала, клиент ещё явно не дозрел до правильных решений.)

Недоноском меня матушка спородила,
Недоросточком меня споженила,
Взял я жену переросточку.
Назвала жена мужа негодяем;
Начала жена мужа колотити,
По три у́тра без хлеба морити:
«Уж ты маленьким не родися,
Уж ты глупеньким не женися!
Негодяй, негодяй, пойдём вместе,
Пойдём в лес за малиной,
За второй ягодой смородиной!»
Привязала жена мужа ко берёзе;
Что на первый денёк не бывала,
На второй-от день прогуляла,
На третий-от день побывала.
«Каково тебе, муж, у берёзы,
Каково, негодяй, у зелёной?»
— Сударыня-жена, не корыстно:
Тело бело комары искусали,
Буйну голову ворóны исклевали.
«Отпусти, негодяй, меня в гости,
Отпусти, негодяй, на недельку!»
— Сударыня-жена — хоша нá две!
«Отпусти, негодяй, на лошадке».
— Сударыня-жена — хошь на тройке!
«Отпусти, негодяй, на тележке».
— Сударыня-жена — хошь в коляске!
«Проводи, негодяй, через поле!»
— Сударыня-жена, хоша зá два!
Отвязала жена мужа от берёзы, —
Уж как начал муж жену толочи́ти,
По пенью, по коренью волочи́ти,
Назвала жена мужа Филаретом:
«Филарет, Филарет, пойдём вместе,
Пойдём вместе, станем жить хорошенько!»

Есть варианты и помягче. Просто припугнула (хотя как просто — она и людей-то всех в саду разогнала!) — и он как шёлковый!

Вы раздайтесь, расступитесь, добрые люди!
Не мешайте мне, младёньке, в саду погулять,
В саду погулять, цветков пособрать,
Пока батюшка родимый замуж не выдал,
За того ли детинку, за невежу.
Во кабак идёт детинка — скачет-пляшет,
С кабака идёт невежа — кричит-свищет.
К широку ко двору подходит, жену выкликает:
«Уж, выйдешь ты, жена молодая,
Отпирай-ко ты ворота становыя,
Встречай мужа с работы весёлаго!»
Уж и я ли, молода, была тороплива,
Скорохонько с постели вставала,
На босу ножку башмачки надевала,
Я сеньми бежала — не стучала,
Крылечком бежала — лесенки считала,
Широким двором бежала — поспешала;
Я скорохонько вороты запирала,
Посмелея с невежей говорила:
«Ты ночуй, ночуй, невежа, за воротами!
Вот те мягкая постель — белая пороша,
Вот те высокое изголовье — подворотня,
Вот те соболиное одеяло — частыя звёзды.
Уж будешь ли, невежа, кормить хлебом?»
— Ты, сударыня жена, хоть калачами!
«Уж будешь ли, невежа, возить в гости?»
— Сударыня жена, хоть по всей Москве!
«Каково тебе, невежа, за воротами,
Таково мне, младёньке, за тобою,
За твоею за дурацкой головою!»

Кстати, вот и один из ответов на поставленный ранее вопрос о семейной жестокости: мужик сам виноват, шатается по кабакам, деньги пропивает, позорит жену, а если она в кои-то веки во пир соберётся, так ему, сверчишке поганому, и доверить ничего нельзя — ни покормить цыпыньку, ни присмотреть за дитяткой!
В позапрошлом веке во многих губерниях была популярна весьма странная сюрреалистичная песенка про эту самую цыпыньку. Вот один из вариантов:

Не в погоду лыки драли,
Не в ненастье лапти плели.
Сплету себе лапотки —
Высокие пятоньки,
Частыя головашечки,
Понесу свои лапотки
В торг торговать.
Продам свои лапотки
За четыре копеечки;
На четыре копеечки
Куплю себе цыпыньку.
Моя цыпынька ня́ска была:
По три кокушки на день несла.
Посадил я цыпыньку на трёх кокушках,
Вывела цыпынька одного мне цыплёночка;
А жена родила мне дитятку.
Как пошла моя жёнушка
Во пир, во беседушку,
Как дала мне жёнушка тяжёлу работушку:
«Ты смели пшеницы мешок,
Ты сбей-ко сметаны горшок,
Накорми малу цыпыньку,
Уложи глупо дитятко».
Я рукою-то пшеницу молол,
Я другою-то сметану болтал,
А ногою-то дитя качал,
А глазами-то на цыпку глядел.
Где ни взялся вор-коршун с аршин —
И задрал мою цыпыньку.
Опрокинулся молодец,
Опрокинулся удалец;
Я бросился со всех своих ног —
И разсыпал пшеницы мешок,
И разбил сметаны горшок,
И убил я свою дитятку.
Как идёт моя жёнушка
Из пира, из беседушки,
Я стою, пожимаюся,
Говорю — улыбаюся:
— «Виноват, моя жёнушка,
Виноват, моя сударушка:
Я смолол пшеницы мешок,
Я смесил сметаны горшок,
Накормил малу цыпыньку,
Уложил твою дитятку.
Где ни взялся вор-коршун с аршин —
И задрал мою цыпыньку,
Я бросился со всех своих ног —
И разсыпал пшеницы мешок,
И разбил сметаны горшок,
И убил свою дитятку!»
— «Ах ты мышь подколодная!
Ты лягушка болотная!
Таракашка запечная!
Отмыкалка горшечная!
Сверчишка ты поганый!»

А с другой стороны ты мужик или кто? Иногда и полезно жёнушку плёткой-троехвосткой приструнить, чтоб она не чванилась, не ломалась. Опять же и народ такое воспитание завсегда поддержит, и люди не нарадуются!

Люди вы, люди!
Вы на нас взгляните,
С хозяйкой разсудите:
Жёнушка не любит,
Радость, ненавидит —
К людям ходит личиком,
Ко мне ходит плечиком.
Сяду-поеду
В Новгород гуляти,
В Новгород гуляти,
Товару закупати.
Куплю жене фатку.
Куплю коноватку.
«Прими, жена, фатку,
Прими коноватку,
Прими же, не чванься,
Мною не ломайся!»
— «Мне не надо фатку,
Не надо коноватку:
Тебя, пана, не люблю,
Молодого не терплю!»
Сяду-поеду
В Новгород гуляти,
В Новгород гуляти,
Товару закупати.
Куплю жене плётку,
Плётку-троехвостку.
«Прими, жена, плётку,
Прими шелковую,
Прими же, не чванься,
Мною не ломайся!»
Люди вы, люди,
Вы на нас взгляните,
С хозяйкой похвалите:
Жёнушка любит,
Радость, и навидит:
К людям ходит плечиком,
Ко мне ходит личиком!

Недаром же в народе говорится:

Что это за пожар,
Что не жарко горит,
Да не вспыхивает?
Уж и что это за муж,
Что жаны своей не бьёт?
Тот и мило не живёт!
Ты побей жану к обеду
Да и к ужину ещё,
Чтобы щи были горячи,
И лапша хороша,
Каша маслинная,
Жана ласковая!

Далее мы переходим к циклу трагических песен, в которых рассказывается о том, как казак убивает свою жену, зарывает её, как собаку, во сыром бору, а потом детишкам малёшеньким врёт, что их матушка жива-живёхонька, в новой горенке румянится, в гости ладится (варианты: ушла по ягоды, в церковь, в сад собирать яблоки). Я прочитал, наверное, текстов пятнадцать и только в одном нашёл конкретное объяснение, почему он это делает. Но обо всём по порядку.
Сначала, как водится, наш герой помечтал за чаркой, вылакав целый кувшин:

Спасибо, спасибо синему кувшину!
Разогнал, размыкал он тоску мою кручину.
Не тоска-кручина меня сокрушила —
Сокрушила меня жена нелюбима.
И давно ль ты, жена, не хворала?
Захворай-ка ты, жена, побольнее
И умри ты, жена, поскорее,
И мне будет жить повольнее!
Я свезу-то тебя во мхи, во болота,
Положу-то тебя в гнилую колоду,
Схороню-то, схороню под белую берёзу.
И пойду ли я, пойду, молодец, на волю,
И возьму ли я, возьму секиру острую,
И пойду ли, я пойду во леса тёмные,
Нарублю-то, нарублю лесу ровнова,
Напилю-то, напилю тёса гладкова,
Я срублю-то, я поставлю горницу новую,
Приведу-то, приведу жёнку молодую,
А своим-то я детям мачеху лихую.

А потом приступил к делу:

На быстрой реке коня казак поил,
Не коня он поил — молоду жену губил.
Как жена ему тут восплакалась,
Как жена ему покорилася,
Низёхонько в ножки поклонилася:
«Мой законный муж, ты донской казак,
Родной батюшка моим детушкам!
Не губи меня посередь бела дня!
Пожалей ты наших детушек,
И глупёшеньких, и малёшеньких!
Загуби ж ты меня со полуночи,
Как детушки спать улягутся,
Малы детушки угомóнятся».
Заря белая занимается,
Малы детушки просыпаются.
«Ах ты батюшка наш, донской казак!
Ах, где же наша родна матушка?»
— «Ваша матушка во сыром бору,
Во сыром бору берёт ягодки,
Берёт ягодки, всё брусниченки».
«Ах ты батюшка наш, донской казак!
Не обманывай ты нас, малых детушек,
Наша матушка во болотинке,
Во болотинке, под колодинкой!»

Ещё один вариант, возможно, самый древний (и натуралистический):

У ключа, ключа, ох, да у студёнаго,
У колодезя, ох, да у глубокаго,
Молодой казак, ох, да не коня поил,
Не коня поил, ох, да жену губил.
Как жена мужу, ох, да взмолилася,
Ниже поясу, ох, да поклонилася:
«Ах ты гой еси, ох, да молодой казак!
Не губи меня, ох, да середь бела дня —
Погуби меня, ох, да в тёмну ноченьку,
Чтоб добры люди, ох, да не видели,
Малы детоньки, ох, да спать улягутся».
Наутро дети, ох, да стали спрашивать:
«Ах ты гой еси, ох, да родной батюшко!
Ты куда девал, ох, да нашу матушку?»
— «Ваша матушка, ох, да в новой горнице —
Она белится, ох, да румянится,
Ко Божьей церкви, ох, да собирается».
И пошли они, ох, да ко Божьей церкови:
Перед образом, ох, да помолилися,
На все стороны, ох, да поклонилися,
Стали спрашивать: «Ох, да люди добрые!
Не видали ли, ох, да нашей матушки?»
— «Пролетел здесь, ох, да черной ворон,
В когтях пронёс, ох, да праву рученьку,
Праву рученьку, ох, да с золотым кольцом,
С золотым кольцом, ох, да вашей матушки!»

Скоро злодеянию и свидетели нашлись. Впрочем, судя по неожиданному совету девушки-купальщицы, в какое именно время суток казаку лучше жену сгубить, она сама скорее соучастница-полюбовница, чем свидетель преступления:

Из-под камышка, камня белова,
Течёт реченька, речка быстрая;
На той реченьке мосты калиновы,
На тех мостах девушка мылася.
Тут донской казак выводил коня поить.
Он поил коня, сам думу думал,
Думу думал, как жену сгубить.
«Добрый молодец, ты донской казак!
Не губи жену ты со вечера,
Загуби жену со полуночи,
Как детушки спать полягутся».
На дворе заря занимается,
Малы детушки просыпаются.
«Ты родимый наш батюшка!
Где же наша матушка?»
— «Ваша матушка в новой горнице:
Она белится, румянится,
В гости собирается».
«Ты родимый наш батюшка!
Наша матушка во сыром бору,
Во сыром бору под белою берёзою!»

А в следующей песне упор делается на ложь отца детям о судьбе их матушки. При этом дети не верят отцу на слово, не успокаиваются, проводят настоящее расследование и, что интересно, заставляют-таки убийцу признаться в содеянном!

Забил казак молоду жену,
Осиротил казак дробных деток,
Стали они у батьки пытаться:
«Ах, тата наш, ах, наш родный!
Где подел ты нашу матушку?»
— «Ваша матушка на Дунай пошла».
Пошли детушки на Дунай глядеть:
Стоит Донушко всё тихохонько,
Лежит платьице все целёхонько.
Пошли детушки к тату пытатися:
«Ах, тата-батюшка, где наша матушка?»
— «Ваша матушка в садок пошла,
В садок пошла яблочки щипать».
Пошли детушки в садок глядеть:
Стоят яблоньки все тихусенько,
Висят яблочки все целюсеньки.
«Ах, наш батюшка, ах, наш родненький!
Скажи всю правду, где подел матушку?»
— «Скажу я вам правду всю:
Ваша матушка во сырых борах,
Во сырых борах, в гробовых досках».

И только позже мы узнаём причину его отчаянного поступка. Дело в том, что казак, по всей вероятности, долгое время находился на войне или на службе далеко от дома, и пока он защищал Отчизну, его молодая жена (во сне в нижеследующей песне — «серая утица») родила сынка от некоего «сокола» (или «сокол» и есть сын-байстрюк, это вопрос к снотолкователям). История на самом деле жутковатая.

Как поехал наш донской казак во зелёный луг,
Там раскинул он свой белый шатёр;
Он под шатричком да и под белыем сам лёг, призаснул.
Как привиделось расказаченке да нерадостный сон:
Из-под правой из-под рученьки сокол вылетал,
Из-под левой из-под белоей — серая утица.
Поехал же да раздонской казак во Питер-город.
Как во Питере во славном городе старушка жила.
«Уж бабушка, ворожеячка, да отгадывай сон!»
— «Уж ты миленький, да раздонской казак,
Ты рассказывай сон».
«Из-под правой из-под рученьки сокол вылетал,
Из-под левой из-под белоей — серая утица».
— «Ой ты миленький, да раздонской казак,
Что нерадостный сон:
Как твоя молода жена сынка родила».
Что туго-то казак призадумался,
Что повесил казаченко буйну голову,
Буйну голову со могучих плеч.
Покатилися у казаченка
Да горючие слёзы из глаз...
У ключа-то ключа да студёнаго
У колодечка у глубокаго
Раздонской казак — он коня поил,
Коня сивова, сивогривова.
Он коня-то поил да во лужка пустил,
Во лужка-то пустил, сам к воротечкам стал,
Сам к воротечкам стал, шашку в руки взял,
Да думу думать стал — как домой прийти:
«Мне домой-то прийти да мне жену убить!»
Что жена-то мужу возмолилася,
В праву ноженьку поклонилася:
— «Ты не бей-ко, не бей меня с вечера,
Ты убей-ко, убей да во глуху полнóчь,
Когда люди-то все прилягутся,
Малы детоньки да приспокоются».
Утром рано было на рассветечке,
Что у всех-то людей да печки топятся,
Печки топятся да истопляются,
Что ея-то малы детоньки пробуждаются.
— «Ты, родимый да наш тятенька,
Ты куда девал да нашу мамыньку?»
— «Вы не плачьте, да милы детоньки!
Ваша мамынька да в новой горенке,
Она белится да всё румянится,
В цветное платье снаряжается
Да в Божью церковь собирается».
— «Не обманывай-ка, подлый тятенька,
Ты убил да убил нашу мамыньку!»

Несколько схожи по сюжету (измена, убийство жены) и песни, в которых герой-ревнивец по оговору сгоряча лишает головы свою невинную супругу (тут отсылок ко всякого рода историям, легендам, былинам сколько угодно!), а потом раскаивается, да уже ничего не поправишь. Вот на эту тему очень красивая, полная высоких поэтических образов песня-былина с поистине шекспировскими страстями.

Как женился князь лет двенадцати,
Взял княгинюшку десяти годов,
Он жил с ней ровно три года,
На четвёртый год на войну ушёл.
На войне-то жил ровно семь годов.
На восьмой-ет год победил он всех,
Со победушкой князь домой пошёл.
Повстречалися с ним две монашины,
Две монашины-чернокнижницы.
«Уж ты князь ли князь, молодой ты князь,
У тебя в дому не по-старому,
Не по-старому, не по-прежнему,
Там твоя жена изшалилася —
У ней добры кони приуезжены,
Платья цвéтныя все приухожены,
Питья и кушанья припиты, скушаны,
В новой спаленке колыбель висит с ея мальчиком».
Загорелось князя сердце богатырское,
Закипела его душа молодецкая,
Он хлестал коня богатырскова.
Говорил ему конь слово ласково:
«Их ты князь ли князь, молодой ты князь,
Ты погубишь, князь, две головушки, две невинныя!»
— «Ах, волчья сыть, травовой мешок!
И иди скорей ко граду ко Киеву!»
Подъезжает князь к своему терему —
Все-то крепости отворилися,
Все вереюшки закачалися,
Молода его жена встретила
В одной юбочке с великим трепетом.
Ещё семь годов солнца не было,
На восьмой-ет год высоко взошло!
Вынимает князь остру сабельку
И снимает он княгине голову;
Голова её на землю не падает —
Понесло её прямо под облаки.
Князь вскочил с коня, побежал к коням:
На конях не езжено, по колена в земле стоят;
Пришёл в палаты он — удивился сам,
Резвы ноги подкосилися, белы руки опустилися:
Цвéтны платьица все новёшеньки,
Вина, кушанья все целёшеньки,
Нова спаленка слезами потоплена,
Не столь молено, сколько плакано.
Из палат в беспамятстве князь выбежал,
Со слезами коню в ноги кинулся:
«Уж ты конь ли, мой конь, лошадь верная!
Говорил ты мне правду истину,
Погубил я невинную княгинюшку…
Ты догоняй скорей чернокнижиц тех!»
Они догнали чернокнижиц, сняли им головы.
Потом князь в слезах слово высказал:
«Ты прости, мой конь, лошадь верная!
Ты гуляй теперь в зеленых лугах,
Помираю и я за княгинюшкой».

И снова вспоминается «Солнце нашей поэзии» (см. первую часть). Думается, именно в подобных народных сказаниях черпал вдохновение для написания своих поэм и сказок А. С. Пушкин.

В заключение приведём малороссийскую песню (в русском пересказе), как бы объединившую собой тему трагедии, с которой мы начали сегодняшнее исследование (о жене-рябинушке, ставшей жертвой козней свекрови), и структуру предыдущей песни о князе, сгоряча убившем жену по навету монашин-чернокнижниц. Интересный симбиоз получился.

Вот уже семь лет казака из-за Дону нет,
А на восьмой год казак на Дон идёт.
Настигла его ночь тёмная,
Ночь тёмная да невидная,
Остановился он на кургане,
Да привязав коня к дубовому колышку.
Приползла к нему чёрная змея —
То не змея, а мати его.
«Ой ты иди, казак, быстрее на Дон,
Ой уже твой двор изпустошенный,
Уже жена твоя да замуж пошла,
Уже дети твои осиротели,
Уже слуги твои без пана живут,
Уже жупан твой поношенный,
Уже мёды твои отпечатаны!»
Приезжает казаченко на тихий Дон,
Встретила его молодая жена.
Ой как выхватил он да острый меч
Да и снял жёнке голову с плеч.
Приезжает казак да на свой двор,
Его дворочек — да как веночек,
Деточки его за столом сидят,
За столом сидят, всё пером машут;
А слуги его золотом шьют,
Золотом шьют, шибко плачут
По своей панночке да по добренькой;
Как увидел он в новом погребе,
Что мёды его позацветали.
«Ой мати моя, моя мати!
Ты не мати мне — чёрная гадина!
Съела солнце, съешь и месяца,
Съешь и звёздочек — дробных деточек!»

На том и остановимся, поскольку тема на самом деле неисчерпаема, и до дна нам всё равно не добраться.
Да, но как же финал, спросит читатель? Где обещанные выводы, резюме, ответы на поставленные вопросы? Надо признаться, в нашем сегодняшнем исследовании это самое трудное. И хотя автор имеет по данной проблематике своё собственное мнение, ему кажется правильным оставить в финале место для совместного с читателем поиска возможной истины.