Эфи пропах дикими друлами.

Эти терпкие и сочные плоды тощее длинноухое недоразумение готово жевать хоть всю ночь: на ходу, на привале — столько, сколько будет бодрствовать. Зато добрый ломоть жареного окорока в него не запихнуть — хоть и Тёмный, но всё равно воротит нос от мясной еды. А где сейчас другую-то взять? Скрытничаем, полторы декады лесом идём, даже самого захудалого селения по пути не встретилось. Зато охота хороша, зверьё непуганое. Опять же заросли тех полюбившихся мальчишке плодов то и дело попадаются.

Помню, остатки чуть тронутых плесенью сухарей изголодавшийся парень молотил так, что за ушами трещало. Впрочем, ему не привыкать: что они там у себя в подгорье, плесени не видели? Выращивают-то одни грибы да съедобные лишайники, изредка покупают на поверхности зерно и овощи. А нынче и вообще беда с продовольствием у подземных.

Малыш мой… Аффейн’Кел’Дуис, «поющий кнут смерти»… Как же бесило его по первости это «Эфи» — претят гордым Перворожденным такие сокращения их сложных многозначительных имён. Но ничего, привык быстро, теперь не вскидывается, не сверкает бешено глазюками каждый раз, как окликну.

Попал эльфёныш в мой отряд волей случая. Уже покидали предгорье, почти вошли под разлапистые вековые кроны, как вдруг странное беспокойство одолело, и словно бы позвало что-то. Не дело для Видящей противиться знакам, отобрала десяток Обращённых понадёжнее и поспешила, мысленно держась за тонкую нить зова.

Потянула та нить к оплавленному по краям узкому входу в пещеру — будто драконье пламя лизнуло и отступило, не растворило камень до жидкого, но потёки оставило.
Внутри — с дюжину обожжённых, израненных тел и один выживший жалобно стонет.
Думается мне, фаланга Светлых выследила схрон утомлённых Тёмных лазутчиков  и приласкала без долгих разговоров Ударом Сорна.

А уж как ухитрился выжить в воздушно-огненном вихре молодой воин — до сих пор никому не ведомо. Да и вообще не ясно, как мальчишка оказался на поверхности. Ему же, по виду, всего-то чуть за сотню будет, если не меньше. Вот что за нужда погнала воевать юнца, едва достигшего второго совершеннолетия? Молчит, таится. Вроде и доверяет, и благодарен за спасение, и что-то гораздо большее, чем простое доверие с благодарностью, мелькает временами во всполохах ауры — но молчит…

Повозиться тогда с ним пришлось немало — едва укрылись в чащобе, лекарь наш, опытнейший тауматург из Высших с клановым даром, полночи промаялся. Но все только рады были вынужденной задержке, уставшему отряду не лишним оказался нежданный отдых.

Как поправился парень, выровнял потоки внутренней энергии, засиял в астрале здоровьем и силой — тут и поняла я, что за зов тогда потянул к нему. Нежданно-негаданно нашла своего Держащего.

А хорош мелкий! Отъелся слегка. Невысокий, сухой, но жилистый, смуглый, с ёжиком едва отросших после обгорания платиновых волос, с резкими точёными чертами лица. С коварно ворующими воинскую суровость, по-детски пухлыми и мягкими губами.

С клинками танцует не по возрасту искусно — сорок пять ударов сердца продержался как-то против меня на ранней закатной тренировке, не каждый Высший в отряде был на такое способен, не говоря уже об Обращённых.

Странно всё между нами. Не пойму, кто я для него, привыкшего к жестокому матриархату — госпожа ли, почитаемая наставница? Опекающая ли и руководящая старшая, заменившая мать? Не хотелось, чтобы видел только такой. Слишком нужен стал этот беспокойный эльфёныш, чересчур много тепла вдруг наполнило давно остывшее сердце.

На последнем лесном привале перед выходом к стенам обречённого на захват города отбрасываю в сторону сомнения, собираюсь разрушить неопределённость.

Ловлю момент, Эфи задумчиво стоит в одиночестве возле толстенного старого зарна, почти скрытый могучими ветвями с длинной хвойной бахромой.
Подхожу слишком близко со спины — замер, будто пугливый зверёк. Кладу руки на плечи. Вдыхаю глубоко, словно пытаюсь вобрать в себя, выпить одним тягучим глотком дурманящий запах друлов с шеи парня. Прижимаю крепче к себе, не давая ему развернуться лицом. Провожу губами и самыми кончиками клыков по краю волос, слегка выдыхая. Ёжится, но расслабляется и сам рвано вздыхает.

Обхватываю одной рукой поперёк груди, а другой подбираю тунику невнятного серо-зеленоватого цвета, как у всех в отряде.
Медленно и вдумчиво провожу ногтями по внутренней стороне бедра. Эфи вздрагивает и шипит, сперва пытаясь отшатнуться, но вдруг решается и подаётся назад, прижимается вплотную.
Прихватываю зубами мочку уха, слегка сжимаю. Мальчишка ахает и откидывает голову назад, ощутимо стукнувшись затылком о моё плечо. Делает несколько коротких вдохов, затем сам берет оглаживающую бедро ладонь и направляет к себе, выгибаясь ей навстречу так, что если бы не удерживавшая его рука, совершенно точно потерял бы равновесие.

Разобрался в желаниях мой эльфёныш, и это приводит в восторг. Пытаюсь сдерживать себя, касаться его ласково, не торопясь, но Эфи поворачивает голову и беззвучно шепчет что-то, подозрительно напоминающее просьбу. Властно накрываю его губы своими, заставляя замолчать. Не умоляй, малыш, всё и так будет. Ведь этим плотно зажмуренным векам, нахмуренному лбу с упрямой морщинкой, чуть обветренным капризным губам, которые только что сама же целовала, заставив пересохнуть потом на лёгком ветерке — всему этому совершенно невозможно отказать.

Прохожусь по бедру вверх, плотнее охватываю пальцами твёрдое и жаркое, приникаю щекой к горячему виску и закрываю глаза, постепенно ускоряя движения вслед всё учащающемуся дыханию. Трогаю поцелуем тонкую кожу, зарываюсь носом во взъерошенные короткие жестковатые волосы, крепче прижимаю к себе такого желанного — вздрагивающего, кусающего губы, то и дело коротко всхлипывающего, с неистово колотящимся сердцем — от кончиков ушей до пяток сейчас своего. До последней мысли своего.

Воздух густеет, напитывается острым терпким запахом, ещё больше темнеет и становится таким знойным, что почти обжигает легкие. И когда Эфи впивается ногтями в обнимающую руку, а прокатывающаяся по телу крупная дрожь вырывает из его горла глухой стон, мне и самой приходится сделать шаг назад, чтобы опереться о шершавый ствол и удержать на ногах обоих. Выжидаю несколько секунд, и только когда биение сердца под ладонью постепенно начинает замедляться, осторожно опускаю Эфи на чуть пружинящий мох у корней древесного великана, сажусь рядом и притягиваю его к себе.

— Это вкуснее любых плодов поверхности, — хриплый шёпот мальчишки щекочет щёку, вновь будоражит не получившее разрядки естество. — Что-то взрывается внутри и обжигает остротой, будто перезревший друл на языке, такой терпкий… и пряный, и сладкий. Нет, гораздо слаще…
А когда ты сделаешь меня по-настоящему взрослым, Талина?

Надо же, впервые назвал по имени. Вот и славно.

— Не думаешь же ты, что величайшая из Высших станет кататься по земле, колоть нежное тело хвоей и давить голой спиной трудолюбивых шурхов, несущих крошки и травинки в свой хрупкий домик под кустом? Нееет, мы сделаем это во дворце глупого царька в поверженном городе, на пушистых шкурах, покрывающих огромное ложе. Специально прикажу воинам не усердствовать там с разрушениями.

Смеюсь, пытаясь напускным весельем заглушить страх и боль внезапного предчувствия.