Сострадание.
Я женился в пору Афганской войны, летом 1984-го. Сам я, до этого, уже успел там пулю словить. Про Афганский синдром ещё не слышали. Я был молодой, вспыльчивый, и, на кануне свадьбы, разругался с начальством. Закончилось тем, что отпуск мне не дали, и жена в свадебную поездку по Прибалтике и Белоруссии на туристическом поезде, отправилась вместо меня с подругой.
Последние сутки турне группа проводила в Бресте. Подруга с утра пораньше поехала к родным, живущим в этом городе, а моя молодая жена отправилась с группой на завтрак. Только начинавшийся день уже нёс заряд жары и обещал сделаться знойным, поэтому она решила одеть блузку из плотной ткани на голое тело. Не просвечивает, и ладно. Свободные от белья небольшие, упругие груди слегка сотрясались при ходьбе из стороны в сторону, и мужчин это словно гипнотизировало. Такой эффект, производимый на мужской пол, жену всегда забавлял и льстил ей. Она неизменно испытывала приятное ощущение от голодных взглядов. Под ними вершины холмиков, ласкаемые тканью блузки, возбуждённо напрягались до сладкой болезненности, топорща лёгкую одежду и порождая внизу живота жар желания. За десять дней поездки тело успело истосковаться по близости с мужем, но она знала, что уже послезавтра вновь окажется в объятиях любимого и это придавало сил терпеть. Спускаясь из своего номера в зал ресторана при гостинице, она отвлекала себя разглядыванием его богатого убранства, стремясь не позволить мысленным образам скорого любовного единения с мужем завладеть ею, чтобы после не страдать её оголодавшей плоти. Ещё вечером, по прибытии поезда в Брест, жену поразило почти полное отсутствие женщин в городе. В зале ресторана тоже, женщин можно было пересчитать по пальцам. Появление красивой девушки в зале мгновенно привлекло к ней внимание многих страждущих мужчин. Подобное внимание, даже при понимании того, отчего оно проистекает, приятно волнует любую женщину, волновало оно и мою жену. Начав завтракать, она всё больше расстраивалась тем, что группе предстоит хождение под солнцепёком, согласно озвученному плану экскурсовода, которого так не хотелось! Потому некоторые из туристов приняли то же решение, что и она – остаться в гостинице.
Вот и покинули последние экскурсанты их группы ресторан. Она неторопливо, без особого аппетита, заканчивала завтрак, когда за её столик подсел военный, майор. Она не сильно удивилась этому, успев ещё вчера понять демографическую особенность Бреста, потому с внутренней усмешкой восприняла его речь, наперёд зная то, о чём этот, явно одинокий мужчина, станет канючить. Начал он издали, вкрадчиво. Рассказал девушке о том, как она божественно красива, а во второй части осторожно намекнул на то, что она явно страдает от отсутствия рядом с ней достойного мужчины, и это всем бросается в глаза. Такое заявление удивило мою жену, даже не подозревавшую о том, что и мужчины, тоже, способны чувствовать в женщинах неутолённость их плотских желаний. Это вызвало в ней определённый интерес к майору, как к собеседнику, но интерес мгновенно угас, едва он попытался начать уговаривать её на близость. Жена, смеясь оригинальности подхода, отказывала, но майор был настойчив. Он пошёл в лобовую атаку, уверяя, что не бесплатно. Начал с обычной в те времена суммы, предлагаемой приличным по виду женщинам за ночь: четвертак, но интереса не обнаружил и озвучил сумму в полсотни, затем - сто, двести – повышал сумму майор. Жена лишь смущённо улыбалась от столь лестной оценки её, как женщины, которой не ожидала, становясь чуть краснее щеками. Поняв, что даже большими деньгами он ничего не добьётся, а двести рублей было больше, чем её месячная зарплата учителя, офицер встал на колени, поясняя, что просит не за себя, а за сына. Посыпались подробности: сам он - вдовец, привык и так, потому, главное для него – сын, за него и просит. Завтра отправка в войска, и молодой лейтенант, вместе с отцом, уедет в Афган. Главный аргумент – он боится того, что сын девственник может погибнуть не познав женщины. Внутри у неё шевельнулась жалость и появилось странное чувство словно бы вины перед тем парнем, неловкость какая-то за отказ.
Отчаявшись, офицер присел за стол и жестом подозвал официанта. Заказал коньяк. Он молчал, молчала и она. Завершив завтрак, жена, однако, не поднялась со своего места, не покинула ресторан, удерживаемая странным ощущением вроде как вины перед молодыми ребятами за их вполне возможный уход из жизни так и не познавшими радости соития с женщиной. Выпив принесённый коньяк, майор только вопрошающе, с надеждой, поглядывал на неё. Во взгляде его не было неискренности, только настоящая боль переживания за своего сына, которая непонятным образом, молчаливо укоряла её. И она, сама не ожидая того от себя, в порыве некоего душевного импульса, ответила: «Хорошо. Уговорил». Внутри что-то перевернулось. Сочувствие. Она дала согласие, не дать которого просто не смогла, ведь парень едет на войну, и вернётся ли? Насладится ли когда-нибудь тем, что она может ему дать сегодня!
Пылая лицом, ощущая неловкость, она поднялась, и офицер, под руку, неспешно повёл девушку через весь зал к лестнице в гостиничные номера. Она шла под сальными взглядами снисходительно и завистливо улыбающихся мужчин. Для чего подтянутый офицер ведёт в номера пылающую лицом девушку, было столь очевидным для всех видящих это, что она готова была провалиться сквозь землю. Она с ужасом понимала, за кого её принимают посетители, в легкомысленно надетой, минуя бельё, одежде. И сама она, внезапно, почувствовала себя ресторанной женщиной постыдного поведения, доступной для утех офицеров, о которых упоминалось в некогда прочитанных ею книгах о дореволюционной России. Всё это: стыд, невозможность отказать, страх перед утратой верности мужу, всё вместе вызывало в ней нервную дрожь и неподвластное, целиком захватившее её тело желание мужчины. Измученный долгим воздержанием, нестерпимо заныл низ, в ожидании скорой близости. Она поднималась с офицером по мраморной лестнице из ресторана в его гостиничный номер, как на Голгофу.
К моменту, когда они оказались в его номере, в голове вертелась всего одна мысль: скорее бы уже всё произошло! Майор открыл шампанское, икру, осетрину, и прочие вкусности, но она не притронулась, изнывая от затянувшегося ожидания главного, ради чего находится здесь. Хотелось заглушить в себе стыд того, что сама торопится поскорее сделать это, что предвкушая, перевозбуждена, что так легко готова принять даже совершенно неизвестного мужчину, только бы поскорее. Только бы поскорее и забыть! С видом решившегося человека, она выпила налитую майором для себя рюмку коньяка и затем, прямо из горлышка, почти ополовинила бутылку шампанского. Мужчина понимал её и старался не говорить лишнего, пока женщина не закосела, а после вышел, сказав, что через десять минут зайдёт его сын, и попросил её раздеться, встретив парня совершенно обнажённой.
Жена встретила парня лёжа голой на постели. Ей было хорошо, как любому пьяному. Скоро её заполнит мужская плоть и ей было хорошо, как спортсмену перед скорым финишем. Непродолжительное время она дарила своему будущему любовнику удовольствие созерцать ладное стройное тело. Парень был смущён, и не сразу начал робко раздеваться. Ей даже пришлось нарочно восхититься размерами мужского естества, чтобы молодой человек стал смелее и не комплексовал, хотя и был он в этом вполне зауряден, может, самую малость, его плоть превосходила мужнину. Если бы не опьянение, сама бы она не осмелилась взять в ладонь и направить парня в нужное место, прекращая собственную пытку ожиданием. А после он вошёл в ритм и довольно скоро овладел нехитрой наукой. Лейтенант был нежен с ней точно так же, как её муж, и, получая удовольствие от близости, она оправдывала себя тем, что почти нет никакой разницы в ощущениях с теми, что дарил ей супруг. Выдохся он довольно скоро, и, видя то, насколько женщина разгорячилась и готова продолжить дарить себя, молодой лейтенант, осмелев, попросил за своего отца. Сказать, что она легко согласилась только потому, что прониклась сочувствием к отправляющемуся на войну вдовцу, было бы неправдой. Да, это было, но, кроме того, она элементарно желала достичь разрядки и полного удовлетворения, ускользавшего от неё по неопытности партнёра. Единственным выходом для неё было: впустить отца после неумелого сына! И она отдалась и майору. Отец и сын дважды сменяли друг друга в постели, подарив женщине радость утоления сексуального голода. Она бездумно отдыхала. Ей, ещё не протрезвевшей, было хорошо. Мужчины о чём-то переговаривались, а затем поинтересовались, не хочет ли она продолжить ещё. Жене уже не хотелось, плоть насытилась ощущениями, но они так попросили за друга парня, тоже лейтенанта, что решила: что уж там, где двое, там и третий! Так и вышло, что веселье продолжилось в расширенном составе. Выпивали, отдыхали и вновь ложились. Её карусель в постели с тремя военными продлилась до утра.
Оказавшись в своём номере, приняла душ и завалилась спать. Даже на обед не пошла. Проходя по гостинице чтобы сесть в автобус, который привезёт их к поезду, снова взгляды встречных мужчин. Казалось, что она читает их мысли: понятно, почему такая походочка! Или: да, повезло кому-то! Капитально отымели! А она даже оправдания этим мыслям не могла в себе отыскать.
К её удивлению, она вновь увидела этих троих при посадке в поезд, в соседний вагон. Они её тоже, заметили и помахали рукой. Когда поезд набрал ход, вояки легко разыскали мою жену, стали звать в своё купе, похмелиться, чем вызвали в ней смущение и возбуждение одновременно, а у туристов из группы - косые взгляды. Во избежание сплетен, объяснила подруге, химозе, из её же школы, что встретила знакомых, и затем отправилась с ними. В купе её познакомили с третьим лейтенантом. От ужаса своего положения и осознания неизбежности близости со всеми четверыми мужчинами, её невольно накрыла волна сильнейшего желания.
Всё остальное время, до самой Вязьмы, она провела лёжа на нижней полке, или лёжа грудью на столике, сотрясаемая ритмичными толчками мужских тел в какой-то прострации, подкреплённой спиртным, не понимая того, где она и с кем, ощущая только сладость от проникновения сменяющих друг друга мужчин. Был сон урывками и снова мужчины. Иногда приходили и вовсе незнакомые военные, но она уже никому не противилась. Сколько их побывало с ней за эти десять часов, проведённые в чужом купе, она так и не узнала.
Вот и Москва. Утро. Она теперь жутко боялась того, что муж узнает или догадается, поэтому весь день, до его возвращения с работы, приводила себя в порядок, готовила вкусности. И всё равно, к моему приходу она выглядела нашкодившей кошкой. Прятала глаза. То, что лоно жены порядком распахано, я, естественно, почувствовал в первую же ночь по её возвращении. Под любовные движения, долго добивался признания в том, что она изменила. Затем добивался подробностей событий последних дней поездки, но жена упорствовала, лишь густо краснея, и выдавливала из себя по одной фразе. Новой ночью продолжил мучить прерываемыми ласками, пока не выпытал все подробности, которые и составили этот рассказ. Доведённая до слёз, жена попросила принести ей платочек из сумочки в прихожей. Ища его, расстегнул молнию и наткнулся, в боковом кармашке, на денежные купюры, сложенные пополам. Четвертаками и полусотненными – четыреста пятьдесят рублей. У меня аж в глазах потемнело от догадки, за что жене заплатили эти деньги. Вспышку злости и ощущение собственного и жены унижения вовремя пресёк и промолчал. Взяв себя в руки, рассудил, что если бы жена знала про эти деньги, то спрятала бы подальше, от греха, времени у неё на это было предостаточно. Значит, она не брала их, это они сами ей в сумку положили, из лучших побуждений. А как ещё, чем они могли выразить моей жене свою благодарность за подаренную им крупицу любви! Ничего не сказав про деньги, принёс платочек, а затем, со всей злостью и мощью, грубо реализовал своё право мужа, при этом заставляя рассказывать про её ощущения с ними. Оргазмы на любимую накатывали один за другим. Такое я видел впервые – биениями таза она меня буквально подбрасывала на себе! Утром жена сказала, что если я с ней разведусь, то она поймёт меня, и призналась в том, что она не только изменила мне в свадебном путешествии сразу с несколькими, но и испытала море такого острого наслаждения, которого со мной никогда не испытывала.
Я изнывал от ревности целый день, а после, решив, что всё забудется, убедив себя в том, что её взяли на жалость, вздохнул. Я вернулся живой со службы, а скольким ребятам не повезло с Афганом! В те годы я испытывал острые муки совести за то, что остался живым. Да, едущие на войну меня не просили поделиться женой, но если бы попросили? Смог бы я им отказать? Пришлось признаться себе в том, что не смог бы, и уступил бы им любимую на эти два дня, стыдливо откупаясь перед идущими на смерть женой за то, что вернулся живым. Да, раненым, но, живым же! Так смею ли я упрекать их в том, что парни оторвались с ней на полную катушку! Они же едут умирать!
Вечером вернулся с работы. Жена стыдилась глаза на меня поднять, остро переживая случившееся с ней. Молча поставила на стол тарелку с ужином и отвернулась к кухонной мойке. Мне даже жалко её стало. И тогда я, вздохнув, обнял её, и, поцеловав в шею, сказал, что это не было изменой, и прощать мне нечего. Сказал, что она лишь исполнила свой долг женщины перед едущими на войну, и я не корю её за это. Сказал и относительно того, что ей самой было сладостно заниматься этим с ними – это был дарованный свыше бонус за сострадание.
Была ли это измена жены, опьянённой фантастическим по обилию наслаждения секс марафоном, или исполнение морального долга русской женщиной? До сих пор однозначного ответа у меня нет, полагаю, что имело место и то, и другое. Сначала она не посмела отказать, а после, и сама, испытав несравненное блаженство, в состоянии эйфории, неосознанно преобразилась в неспособную мыслить жаждущую соитий самку, желающую самцов, и как можно больше.
Так или иначе, но мы пережили произошедшее, перевернув, в чём-то постыдную, страницу, не позволили случаю разрушить нашу семью, за что были награждены последующими десятилетиями искренней взаимной любви.
Кондрово. 2024г.