Утро родительской субботы благоволило. Небо уже не нависало скученными бровями туч, а разгладилось оттенками синего, от бледно василькового до глубокого кобальтового.
Солнце всё шире раскрывало свои, теперь по-настоящему, приветливые объятья навстречу всему, что возвещало о приходе ранней весны.
Деревья неуверенно, с опаской и любопытством, протягивали острые кончики листьев из ещё тесных почек. Будто ощупывали призрачные признаки тепла и света. Будто не верили, что это стало возможным. Что пора, от самых корней, набраться решимости и проявиться в безудержном, буйном веселье зелёного.
Трава помогала проталинам расчищать землю от слежавшегося в войлок снега. Птицы шумно и бойко переговариваясь, временами затевали склоку, которая воодушевляла ручьи голосить громкими переливами радостного возбуждения, вместо вчерашнего, пускай и наигранного, но ворчания.
Запах весны лёгким намёком скользил по, вдруг, ставшему прозрачным воздуху.

Едва уловимое ощущение обновления и возрождения жизни охватило Нюру ещё в храме, на службе. После уже не оставляло. Это ощущение не давало ей сосредоточиться, отвлекало от уже привычного уклада. Вдобавок, чужие разговоры, которые возникали вокруг внезапными порывами (переходя от шёпота к невнятному гулу) только усиливали рассеянность.
В эту родительскую Нюра не поставила свечи, как делала по обыкновению раньше. Вышла через притвор на крыльцо и дальше на улицу, ведущую из села к их с тёткой деревне.

Тётка Циклита, единственная родня оставленная войной. Дом Циклиты на отшибе, за холмом, в низине поросшей высокими ракитами. Кажущаяся отчуждённость при мирной жизни, в тягостные годы войны помогла им двоим уцелеть.
Нюра помнила, как мать успела зажать ей рот, когда толкнула в сторону холма, к ракитам, прошипев: "Молчи" и "Беги". Сама же осталась на дороге, угонявшей всех, кого не сожгли в домах. Мать последовала за сыном, младшим братом Нюры. Это была единственная дорога из деревни, мимо села на запад.
Тогда-то Нюра и замолчала навсегда.

Нюра подставила лицо мягкому солнцу, зажмурилась и улыбнулась в ответ россыпью веснушек. Вдохнула дурман весенней густоты и поспешила до хаты. Ей не хотелось цепляться взглядами с уцелевшими земляками, бредущими на кладбище. У Нюры с тёткой там никого не было.

Скорбь прихватывала горло и пригибала к земле Нюру всякий раз, когда она проходила мимо остовов домов с почерневшими трубами, среди которых был и её - отчий дом. Нюра останавливалась, силясь вспомнить батю. Тот ушёл на войну сразу и, казалось, сразу же получили весть, что погиб. Смерть отца и несмываемый дождями запах пепелищ сплелись и проросли цепкими, разлапистыми стеблями невидимого, удушливого плюща. Неослабевающее напряжение памяти обрело привкус сажи на сухих губах.

* * *
То - неопределённое, неуловимое чувство, что возникло в церкви, обострилось и обратилось в необъяснимую тревогу. Ракиты шумели громче обычного, вскидывая свои ломкие ветви по ветру.
Ноги и без того вязли в раскисшем чернозёме, а ближе к хате стали совсем непослушными. Нюра издали заметила отворённую калитку, телегу без возницы, с впряжённой понурой пегой лошадью и следы на крыльце...
"Циклита", - стиснулось сердце от горечи последней утраты.
Ноги подкашивались, но остаток пути Нюра бежала. Распахивая дверь, ей хотелось проорать: "Нет!" Но прежняя боль мешала это сделать...
Циклита, стояла на коленях. Заливалась слезами и покрывала поцелуями лицо, голову, плечи, руки безногого человека, который неловко, а от того потешно, пытался уклониться, вырваться из её объятий. Тётка не переставая всхлипывала:
- ... живи и молись, живи и молись! Только так, только так: живи и молись!.. Я ж и ей, голубушке, это твердила... живи и молись, живи и молись! Молись и живи!

Должно быть не просто так, дом на отшибе, за холмом, в низине поросшей высокими ракитами, до войны считали колдовским. Он оторвался от земли, от того вязкого, раскисшего чернозёма и кружил веретеном с Нюрой в центре, вернув память об отце вместе с ним самим. Пускай и без ног. Головокружение было настолько сильным, что, только придя в себя от обморока, она заметила - отец вернулся не один. А точнее, отцу помог вернуться парень, однополчанин, прошедший с отцом всё - от призыва до госпиталей, через плен, побег, трибунал, штрафбат... Илюха смотрел на Нюру, она на него, когда в проёме, скрипящей на петлях двери появился силуэт. Нюра едва различила брата, вжавшегося в мать. Весь дом залился светом, и это было не солнце.
Глупая мысль чиркнула сознание Нюры: "А ведь воскресенье только завтра". И тут же, отгоняя её, Нюра добавила себе: " Молчи, живи и молись!"

* * *

Илюха и Нюра.
Это была самая счастливая пара, он глухой, она немая.
Мне ли этого не знать?..

- Ильич! - кричит, зовёт меня помощник бригадира, взбираясь по внешнему отвалу карьера. - Бригадир!..
Перерыв окончен, закрываю блокнот.
Дыхание очередной весны повсюду. Весна как прежде творит чудеса, где-то, с кем-то.
Мне ли этого не знать?!