Спи, солнышко, засыпай, а я тебе сказку сказывать буду. Прочесть ты ее не осилишь - слишком букафф много. Прослушать - тоже не выдержишь - заскучаешь. Так что спи, а я сказывать буду - она длинная, на целую ночь хватит снов.

Жил-был царь-государь, и было у него три сына: Василий-умник, Степан-разумник да Иван-дурак. Жили братья промеж собой дружно, вместе Ницше и Тредиаковского читали, вместе в поло играли, вместе за девками дворовыми куртуазно  ухаживали. Короче, не разлей вода. Все бы хорошо, да настало им время жениться. Вот взяли братья в руки луки, вышли во чисто поле и начали из луков палить. Первым спустил тетиву Василий-умник. Далеко полетела стрела на дикий запад и пронзила купецку дочь. Подошёл опосля к черте Степан-разумник. Спустил тетиву, полетела стрела на жаркий юг, пронзила дворянску дочь. Вот незадача! Огорчились слегка старшенькие, да что ж поделать. Наконец, поднял лук Иван-дурак. От него уж особенно никто ничего и не ждал. Ну оно и вправду, уж коль старшие невест поубивали, что с дурака возьмёшь. Пальнул Иван, полетела стрела на ближний восток. Вроде, криков не слышно, сталбыть все живы остались, да где стрела-то? Вздохнул Иван, взял в дорогу окрошки чан, капусты кочан да для отдыха топчан и почапал, куда стрела скрылась. Долго, коротко ли шёл, про то нам не ведомо, а только вышел он как-то на рассвете к пустыне необъятной. Взглядом не охватить, так велика. И куда взгляд ни кинь, всюду пески, пески желтые, караваны со зверями неслыханными-невиданными - на спине две горы, глаза хитры, далеко плюются, в руки не даются. Местные тех зверей фирблютами величали. Засмотрелся дурак на тварей, много времени задарма затратил, опосля вспомнил - спохватился, за голову схватился, стал стрелу искать. Глядь (только он покрепче сказал)! - во середке пустыни торчит стрела. Ну, хорошо - стрела есть, а невесты несть. Подошёл он к стреле вплотную и видит: сидит рядышком ящерка-геккониха, муху цеце доедает. Закручинился тут Ванюша, а что делать. Взял он геккониху, в чан с-под окрошки посадил (окрошку к тому времени подмел всю) и домой уж не почапал, а на фирблюте поехал (что он дурак - ногами идти, когда такой зверь рядом).

Заснула, солнышко. Ну, видишь, я же говорил, такую сказку лучше во сне слушать.

Ну, приехал Иван домой. Там его уж и ждать не чаяли, думали: мол, осел дурак в дальних краях, обгражданился там, предателем стал, а то загинул совсем. Ан нет. Радуются, конечно, шапки подбрасывают, фирблютом любуются, тот плюется прям в народ, а народу и весело.
- Ну, где твоя невеста, сынушко? - спрашивает царь-государь, - последняя ты моя надежда.
А там как было-то. Старшие братья как возвернулись, доложили бате о результатах стрельбы. Огорчился царь, обозлился. "Накажу, - грит, - вас за косоглазие. Ты, Васька, возьмёшь за себе дочь пролетарску, ты, Степка, дочь крестьянина-бедняка"
Вот. А тут и с Иваном такой камфуз оказался. Царь и вовсе приуныл. Однако, делать неча. Вот и повелел царь, чтоб лучче знать, чего от невестушек ждать, принесть им на завтра стихи, прославляющие будущих мужей.
Пришёл Иван с собрания домой в отчаянии, поклонился своей гекконихе, рассказал ей про царское задание. "Не отчаивайся, дурачок, - ласково сказала геккониха, - будут тебе стихи". Лёг Иван с горя спать, утром встал, а на столе листок исчирканный лежит. Смотрит - слова. В стихах он не ахти разбирался, даром что царский сын и Тредиаковского изучал, просто взял листок и - во дворец. Там ждут его - старшие братья раньше пришли, довольные. Повелел царь Василию-умнику читать стихи пролетарской невесты. Тот вышел и зачел:

Наш паровоз вперед лети,
Царизьм ждет кончина,
Мой Васька, мать его ети,
Не бог весть как мужчина.

Ух, огневился государь, ногами растопался. "Да как она, - визжит, - посмела на устой государственный руку приподымать". Насилу успокоили. Впотом приказал середнему сынку предъявить стих крестьянской дочери. Вышел Степан, зачел гордо:

Степан, ты прямо лучик в глаз,
Хотя по росту - гном.
Но ты ласкучей в много раз,
Чем Петька-агроном.

Ох, не понравилось царю. :Царска сына, - орет, - с агрономом сравнивать?" Насилу в упокой привели.

Иван вышел. Все думают, мол, ну что там геккониха хвостом накарябала. Заране ржать собрались. Зачел Иван:

В пустыне жаркой, в летний зной
Я муху ела.
Стрела летела надо мной,
Стрела летела.

Она пробила гладь песка
И встала рядом.
Я озадачилась слегка,
Песконаяда.

Любовь вонзилась предо мной,
Но не убила.
В пустыне жаркой, в летний зной
Я полюбила.

Понравилось царю стихотворение не передать как. Правда, придворные завистники что-то про глагольные рифмы нашептывать стали, но он едва успел рукой на них махнуть да смертный приговор двум самым активным выписать, как они мнение свое и поменяли.

На следующий день пригласил царь сынов с невестами на аляфуршет. Хотел посмотреть, как девушки в обществе себя ведут. Закручинился снова Иван. Пришёл домой грустный, пьяный с горя.
- Что, мой дурачок, невесел? - спрашивает геккониха.
- Да вот ведь напасть какая, милое земноводное, - отвечает дурак, - повелел царь-батюшка нам явиться завтра на аляфуршет с невестами. Братья мои любимые придут, как это принято, с женщинами, а я...
- Не тужи, - говорит ему геккониха, - иди проспись, с утра похмелись, как это водится, и иди во дворец. Как услышишь гром-гам, скажи царю: "То моя геккониха оседлала коника".

Ты куда, солнышко? Водички попить? Ну, сходи. Попила? Теперь снова глазки закрывай, а я помолчу, пока не заснешь. Ну, вот. Продолжаю.

Наутро встал Иван, все. как геккониха сказала, сделал. Пришёл во дворец, царь интересуется: "Где ж твоя невеста?" Иван не знает, что сказать. А уж братские девушки такие расфуфыренные, безвкусно, правда, одеты, но ярко, этого не отнять. У пролетарки вечернее платье с декольте до пупка в джинсы заправлено, а джинсы - в сапоги. На голове шапочка жокейская и серп и молот в руках-то. У крестьянки-беднячки в противувес - платье-сарафан черное, тапочки белые на ступнях, брошь в виде черепа на груди, коса в руках, ну, что ты, зачетно!
И тут - грохот, топот, святые угодники! Все в панике врассыпную куда глаза глядят бросились, кто на бегу противогаз натягивает, кто ничего не натягивает, чтобы время не терять и подале скрыться, а кто и вовсе в окно сигает с криком: "Враги идут!" Столпотворение - вавилонское. Выждал Иван, паузу выдержал и объявляет, как велено было: "Не пужайтесь, люди добрые, то моя геккониха оседлала коника". И только он эту вещую фразу выдал, как возникла в центре дворца женщина - красоты необъятной: глаза-хризолиты любовью налиты, длинные ноги полуоткрыты, платье haut couture - сплошной кримплен да гипюр, коса до пят - в общем, увидев такую, не спят. Сама на яростном коне восседает, яблоко ест, а точней - доедает. Все, ясно дело, в шоке. Царя на радостях микроинсульт хватил, но откачали.
- Как тебя кличут, доченька? - спрашивает неразборчиво.
-Элеонорой Перемудренной родители нарекли, папенька, - та отвечает.
Ну, царь и рад. Ай да повезло Ванюшке! Вот пошёл писать аляфуршет. Пролетарская дочь ест, аж за ушами трещит, облизывается от гастрономической страсти, рукой утирается. Крестьянка-беднячка - та все больше со стола тащит и под подол пихает, чтоб унесть и дома съесть. Оно понятно - сроду таких яств не видывала. А Элеонора-то дуракова ест в меру, рот салфеткой промокает, не чавкает, нож правильно применяет. Да ведь как ест непросто. Одну суши в рот, другую - в рукав. Один стакан сакэ в рот, другой - себе за шиворот (аляфуршет-то у царя с японским прононсом был). Ну ладно. Опосля танцы начались. Бел танец, как водится. Пригласила пролетарска дочь Василия своего, да как завела брейк чебучить. Крестьянка-беднячка не лучше - вприсядку пошла. Это под бел танец-то! Разнузданные - ни стыда, ни совести. Снова осерчал царь. "Скройтеся, - орет, - с глаз моих, таковые-сяковые". Сыновья туды-сюды, сам, мол, велел их в жены брать, еле успокоили старика. И тут - Элеонора Перемудренная выходит, Ивана не приглашает, а лишь посматривает на него завлекательно, соло танцует. Посреди танца как подпрыгнет - из-за шиворота бассейны воды выплеснулись, по дворцовой зале легли. Она рукой взмахнула - рыбы и морепродукты всякие в тех бассейнах развелись. Чудеса! Царь в восторге, стал с Элеонорой беседовать - про тили-дили-кинез, полторагейтс и прочи психозы. Тем временем, Иван решил домой пойти да посмотреть, как же такой метамарфос произошел. Заходит, видит - в основной комнате кожица гекконихи лежит. Смекнул он, что случилось и порешил, что если уж Элеонора кожу сбросила, то теперь она и вовсе ни к чему. Взял и бросил ящеркину кожу в камин. Что такое? Гром-гам, стулья к потолку, посуда во буфете пляшет, пианинные клавиши сами по себе Скрябина фальшиво играют. Появляется тут Элеонора - осунувшаяся, полукружья под глазами, одежа  разорвана - видно, торопилась.
- Что ж ты наделал, мой дурачок? - говорит. - Потерпел бы до полуночи, и совсем твоей бы стала. А теперь гудбай, ищи меня у Змея Горыныча в Тридесятом царствии.
И тут в окно ее вынесло и с глаз долой скрыло. Загоревал Иван, ночь, спать охота, а делать нечего - надо невесту выручвть. Вот заседлал он фирблюта и понесся на нем в Тридесятое царствие Змея Горыныча шукать.

Вот и ночь за середину переплыла.. Да и сказка тоже. Интересно, что тебе снится, солнышко? Но дальше, дальше.

Едет Иван, едет, а Тридесятого царствия никак не достигнет. Уже весь шар земной практически обогнул, уже до государства родного полчаса осталось езды на фирблюте, как вдруг - что такое? Табличка при дороге с надписью "Tridesyatoe tsarstvo". Приехали-с.
Сошёл Иван на землю, огляделся. Царствие, сказать, не велико, в центре дворец готический, весь из себя мистический, вокруг лесок небольшой,  но страшный. Внедрился в него Иван, идет, за собой в поводу зверя ведет.
Вдруг навстречу волк. Поднял Иван свой лук меткий, из которого невесту себе нашёл,
Нацелился в волка, а тот в ответ и молвит: "Не стреляй в меня, Иван-дурак, я тебе еще пригожусь". Пожалел Иван волка, отпустил с миром и в полном здравии. Помахал ему волк серым хвостом и поминай как звали. Идет Иван дальше. Медведь под дубом на задних лапах стоит, об ствол когти точит. Поднял Иван свой лук легендарный, нацелился в медведя, а тот в ответ рычит: "Не стреляй в меня, Иван-дурак, я тебе еще пригожусь". И медведя пожалел Иван, не стал стрелять. Послал медведь ему на радостях воздушный поцелуй и в леске исчез.

Дошёл Иван до дворца готического, входит, а там - суматоха. К свадьбе нечисть готовится. Ведьмы Элеоноре  платье шьют, лешие жениху фрак с бабочкой строят, наяды пироги пекут, дриады  салаты варганят, баба-яга перины с подушками взбивает. Сам Горыныч  по дворцу гуляет, свое воображение распаляет, о любви мечтает.  Элеонора-то Перемудренная согласия пока упорно не давала, ну да это его не беспокоило. Убедит девушку. Нешто смерть лучше замужества? Насвистывает, руки потирает, старикашка мерзкий.
Подходит к нему Иван и говорит:
- Отпусти, нехристь, невесту мою. Ты уж стар, немощен, до юного тела тебе ли дотрагиваться?
- Ох, Ванюша, - Горыныч ответствует, - не лезь не в свои матримониальные дела, будь лапидарен да отправляйся домой, не то кликну вампиров верных, попьют кровушки твоей досыта.
Загрустил Иван, ибо понял, что ничего супротив Змея противувыставить не может.
И тут - мать честна! - Элеонора бежит, еще красивше, чем прежде, и понятно - Змей средств на медобслуживание и косметику для нее не жалел. Красивше-то красивше, а только на душе у нее прескверно было, еще бы - за нелюбимого выходить кому сладко? Однако, как увидела Ивана своего, тут же согласилась. "Бери меня, нелюбимый, - заявляет, - только дурачка моего не трожь". Змей и рад.
- Ну, - грит Ивану, - мотай отсюда, ты тут третий лишний и не мешай таинству. У меня ренессанс организма стартует.
Элеонора вдруг встряла.
- Дозволь, будущий муж мой, с бывшим женихом распрощаться на все стороны.
- Быстрее только, - Змей молвит, - соблюдайте лаконизм.
Обняла дурака Элеонора, прижалась к нему обтекаемо, извивчато, а сама в родное ухо шепчет: "Ванечка, дурачок мой, выменяла я у Змея на страстный поцелуй секрет его жизни. Слушай же: смерть его в стравусином яйце, яйцо в птицедактиле, птицедактиль в кролике-переростке, кролик в комоде, комод на дубе, вроде, а дуб уходит за облака, так что задача твое нелегка.
Заволновался Змей Горыныч - что-то слишком долго Элеонора к дураку прижимается, как бы чего не вышло.
- Ну, чего застыли, - грит, - ауфидерзенькайтесь скорей.
Распрощался Иван с Элеонорой, пошёл в лесок. Видит - стоит дуб  в кучу обхватов, макушкой в облака уходит, комода и не видно.
И тут - медведь бежит. Вцепился в дуб, стал его раскручивать, из почвы выворачивать. Упал с верхушки комод. Чуть Ивана не зашиб. Открылся при падении и выскочил из него гигантский кролик-переросток да как задаст стрекача. Почесал Иван затылок. А тут и волк бежит. Догнал кролика, разорвал его на части. Вылетел из кролика-переростка птицедактиль со стравусиным яйцом в лапах, да как начал высоту набирать. Но тут уж Иван не сплоховал. Достал лук свой неотразимый, ударил по птицедактилю и пронзил его стрелой насковозь.
Выпало у того из лап яйцо и прямо Ивану в руки угодило. Постучал Иван яйцом по земле, как когда яичницу готовил, разбилось яйцо, вытекло, и выплыл из него пульт дистанционного управления. Взял его Иван, направил на дворец Змея Горыныча и нажал большую красную кнопку с надписью DEATH. Тут нечисти всей, включая Змея, и капут приспел.
Рухнул дворец, а на его месте шикарный санаторий для сердечно-сосудистых больных вырос. Вокруг зелень экзотическая, ну и родной укроп, как без него.
Посадил Иван Элеонору Перемудренную на фирблюта и поехали они домой, благо до дому полчаса езды было. А там и свадебку сыграли, закатили пир на весь мир и стали жить-поживать да радоваться.

Я там был, наелся плотно,
От блинов устала глотка.
Взял вина запить блины,
Да залил себе штаны.

Вот уже и светло. Проснулась, солнышко? Не, я не спал. Что тебе снилось? Фирблют? Нет, нет такого зверя. Верблюд есть. В зоопарке. Сходим сегодня.