Жил-был в одном царстве-королевстве мужик. Работал он купцом, ни в чем не нуждался, тылы крепкие имел, в смысле, семья была дружная: жена и три дочери. Ну, дочери промеж собой ругались постоянно, не могли найти общего, сказать, языка. Две старшенькие-то, они больше за модой следили, за парнями ухаживали, хоть на лицо не сияли, тоись с солнышком их никак не возможно было перепутать. Зато младшая - неброская, одета по-простому - кокошник, сарафан там на голу ногу - вот и вся ейная мода. А вот глянешь и забыть не сможешь. Глаза пронзительны, точно дротики, малину бутто давила на ротике, коса ниже пояса, приметного роста, короче, девяносто-шестьдесят-девяносто. К мальчишкам и близко не подходила, блюла себя как положено, родителям уважение оказывала, на вы называла. А так все хорошо в купецкой семье. Купец наторгуется на базаре мятыми пряниками да сдобой традиционной, домой приходит, поколотит жену, что вовремя ужин не сварганила, и вновь у них тишь, гладь да праздник нескончаемый. На беду, жена купца отдала богу душу, и осталось семействие, сказать, неполноценным. Ни тебе кашу сварить, ни дыру в модном платьишке зашить, да и поколотить некого стало. Скучно, горько. А и то сказать, есть надо. Вот и спрашует купец дочерей любимых:
- А скажи мне, Аннушка, не хотишь ли заменить нам тута всем маменьку усопшу?
- Ты что, папуль? - обиделась Аннушка, - аль есть у меня время на домашни побегушки? Мне красотой надо займаться - вон, Ванюшка-менежор давно уж на всю меня поглядывает, прям неловко при таких взглядах незамужней быть.
- А ты, Аграфенушка, не желаешь ангелом-хранителем семействия стать?
Ды каков с меня ангел, тять? - середняя вопрошает, - карахтер вспыхчивый, ругаюся противуцензурно, так что когда на улицу выхожу, матеря от меня малолеток под подолами укрывают да ватой им ухи залепляют. Нет, не мое энто дело.
Ну, Настенька, - относится купец к дочке меньшой, с глазами пронзительными, - а тебя и спрашивать не буду, потому как сестры твои от сей почетной должности дали себе самоотвод. Надевай фартух, платочек на голову повяжи, кокошник же, напротив, сымай, ни к чему он тебе при домашних-то забавах.
Вот и стала Настенька еду стряпать, чинить батькин лапоть, сестрам платья шить, короче, фактически, перестала жить. Личной жизни, хотя, у нее и до того не было, а теперь и надежда на сие истекла. С утра встает, брекфаст родным подает, моет полы, метет углы, потом рукоделит, затем стены белит, сад поливает, когда и свиней забивает, в общем, символ женской доли, это вам не кататься в гондоле.

А в том селе, иногда навеселе, чаще тверез, бедокурил - нет, не дед Мороз. А наоборот - красавец удалой, разбойник, не разбойник, а справедливый и все тут. Где жил он, никто не ведал. Не мог он спокойно наблюдать, как одне люди на своем богатствии пухнут, а другие - еле на кусок ржаной лепешки денех накопливают. Вот и постановил он таково правило. Подкарауливает какого жентельмана обстоятельного да начинает его убеждать, что, сказать, неправильно мир обустроен и что коль уж так вышло, что живешь ты усладно, надо, сталбыть, и другим в энтом деле подмогать. Говорил он, прямо сказать, убедительно, а чтобы во время энтого лекциума, богатеи по легкомыслию башку не отворачивали и раньше конца сбежать не удумали, он к ихней шее перо приставлял, ножик, сказать, перочинный. И большинство убеждалось, тута надо правду сказать. Кто портшмонэ набитое отдаст, кто бумах ценный, а особо проникнувшиеся - и загородный участок на кого укажут переписывали. Энтого парня звали по-разному. Одни - Финиш ясный сокол. Энто за то, что кои из обстоятельных отказывалися загородный участок отдавать, тех, бывало, парень сей благородный наказнивал сурово. Другие звали его Вдамкиход ясный коршун. Это уж за благородство евонное и за то, что говорил часто парень: "Я с пузанами энтими долго не вожжаюсь - раз-два и в дамки!" И вот таково вышло, что возлюбила меньшая купецка дочурка Настенька Финиша ясна сокола. Когда она с ним попересеклась, энто уж понять невозможно, при ейной-то занятости, а вот - встренулась. И полюбила, чего тень на плетень наводить, взаимно. Да никак не могли увидеться они по-настоящему, по-взрослому. Взглядами когда перебросятся, головами покиваются, бровями поводятся - вот и вся любовь.

И вот однажды отправился купец для закупки товаров в дальний город к производителю. Спрашует дочерей любимых: "Что вам приобресть, звездочки мои ясные?".
- Мне, папуль, платьице наполитанско, чтоб спереди пуританско, а с заду таково, что нет открытей ничево.
- Да не рано ль тебе таковы наряды носить? - вопросил купец.
Не ответила дочь, отвернулась, типа что ты понимаешь, старик, в женской красоте.
- Ну а ты, Аграфенушка, чего желаешь? - вопрошает купец дочь середнюю.
- Мне таки тухли, чтоб парни от страсти пухли, Чтоб каблуки были, где носы, а вместо каблуков песочны часы.
- Да не рано ль тебе, дочурка, такову обувку тягать? - вопрошает купец.
Отвернулась Аграфена, ответом отца не удостоила, мол, тоже мне "Саламандер" нашелся.
- Ну, а тебе голубка Настенька, чего привезть? - спрашует купец.
- Ах, батюшка, коль не в тягость тебе, привези мне перо Финиша ясна сокола.
Поехал купец в дальний город, с производителем договорился, все щиты-фахтуры подписал, дочерям старшим дары купил. А вот пера Финиша ясна сокола так и не достал, расстроился, Настеньку-то он больше других дочерей любил, и понятно - готовит, стирает, шьёт, куды ж без неё-т. Однако нет пера. Едет, закручинился, голову подвесил. Навстречу старикашка.
- Что рыдаешь, купец? Кака така тоска загрызла? - вопрошает.
- Да, видишь, дедушка, попросила моя дочь Настенька раздостать ей перо благородного Финиша ясна сокола, а я порученью ее сполнить не смог.
- А, это Вдамкиход который. Хороший парень, азартный. Есть у меня его перо. Он его после своих лекциумов-убеждений мне отдает, чтоб вещных доказательств, сказать, не было. Отдам тебе. Чую - велико счастье нас всех ждет.
Вынул из кармана ножик перочинный, передал купцу и сгинул. Обрадовался купец. Засунул перо за голенище и скорей домой.

Ну, дочери счастливы подаркам были, Аннушка платьишко подмеряет, сочетаньем зада-переда любуется, Аграфенка по каблукам на тухлях время пределяет. А Настенька сидит с пером Финиша ясна сокола да к сердцу его жмет и жмет - и то сказать, что для девицы любящей милей рабочего струмента человека дорогого.
Вот, как ночь настала, вышла Настенька на средину палаца персицкого, золотом шитого, бросила перо и говорит: "Приди, приди ко мне, мой друг несказанный, Финиш ясный сокол". Вдруг - распахивается окно и влетает сокол хищный. Хищный, а видно, что добрый, глаза-то улыбаются. Оборотился сокол в добра молодца и к Насте обращается: "Привет тебе, девица-краса, люблю я тебя до потери пульса и всех основ, сказать, нравственности. Коль не по вкусу тебе род моих занятий, готов ради тебя отступиться от непростой профессии своей и всецело посвятиться семейной нашей жизне. А то ведь батюшка твой как потенцияльная жертва моего убеждения, наверно, не особо меня обожает".
Завосклицала Настенька, заохала:
- Что ты, друг любезный, я и сама твоих воззырений придержуюсь, все у всех поровну быть должно. Так что продолжай, сказать, деятельность свою богородную, на родственные связи мои не смотри, как считаешь нужным, таково и поступай.
А дальше стали они цаловаться, обниматься и топорамент свой буйный показывать. Тута уже все обычным путем пошло и никому не антиресно.
На беду подслушали сестры их ночь любовную. Позавидовали Настьке. И то сказать, у одной - платьишко наполитанско-пуританское, у другой тухли на часах песочных, а эта домохозяйка в платочке с таким мачом цалуется. Составили план. Натыкали в раму оконную перьев, таких же как перо Финиша ясна сокола, а сами ближе к ночи упрятались да подглядывают-подслушивают. Вот прилетает о полночь Финиш ясный сокол. Бьется, бьется в окно, да все на перья ножевые натыкается. Грудь изрезал в кровь, обозлился и говорит: "Знать, не выйдет нам с тобой, Настя, легким путем счастья добиться. Ищи меня у царицы Филофонии, давно она в меня влюблена безответно и любыми средствами залучить к себе желает". И растаял в воздухе. Смотрит Настя на сестер укоризненно, а тем уж и самим совестно, что тонку ниточку любови сестринской таково грубо порвали. А она же им и еду готовит, и вещи штопает, и шляпки соломенные плетет и на ночь сказки рассказует. Ну. простила сестер Настя, что ж, век теперь дуться из-за Финиша-то. Собралась в дорогу: ну кеды там, сапоги на дождь, олимпийку, куртку осенню, рано-то возвернуться не чаяла.

Идет по грибным лесам, по пшеничным волосам, промеж гор и лагун, чиста правда, я ж не лгун. Сносила Настя кеды - знать, ждут ее беды. сносила сапоги - повредила две ноги, олимпийка порвана, девица некормлена, дыры в теплой куртке, съесть бы жирной курки. Чувствует сердешная: кончаются ее силы недюжинные. Однако идет, любовь ей, знать, подмогает. Выходит к избушке. Постучалась - завозилось что-то внутри да захрапело.
Тады ногой забарабанила, все одно - храп стоит на всю округу. Ну, кончилось у Насти терпение, схватила палку сучковатую, разбила все окна, дверь выбила, в избу запрыгнула да как начала банки с заготовками с полок скидать, сама ногами топочет. Прекратился храп. Выходит из-за полога баба-яга, зевает, видно, не выспалась.
- Чего себе позволяешь, красавица? - недобро вопрошает. - Аль смерти лютой захотела? Так это я мигом.
- Не сердись бабушка, не сердись, милая, - вежливо Настя гутарит, - ищу я друга свово верного Финиша ясна сокола. Изусталась вся, изголодалась, ванны не принимала не помню с какеннных пор. Подмогни мне.
- Ну, коль так, коль ванны не принимала, подмогну. Слушай же. Твоего Финиша-Вдамкихода околдовала царица Филофония. Живет она в замке дальнем и более всего на свете та царица классическу музыку любит. Уж не знаю, чего находит в ней, у меня-то лично от нее зубья сводит, как когда яблоков-дичков натрескаешься, ну да не мое это дело. Вот тебе пластинка старая виниловая. На ней кукаруза какая-то песни поет-распевает. Заантиресуется Филофония редкостью этой, а ты ей сразу не отдавай, а проси повидать Финиша ясна сокола.
Не помогла бы я тебе, да случилася в жизни со мной история однажды. Полюбила я лешего молодого, бородатого. Никого так не любила в жизни - ни Кощея, ни Змей Горыныча, ни Ивана-царевича. Совсем уж повенчаться мы собрались, да соблазнила лешего сестрица моя середняя, переманила на свою сторону. Да что говорить, у тебя ж тоже сестры есть, сама знаешь, каково это.
Потрескала Настенька курки жирной, ванну приняла с травами лесными, мунитет закрепляющими, яга ей и одежку каку-никаку дала, немодную, конечно, какую в пору ейной юности носили, ну да Настюхе не привыкать. Поблагодарила старушку, ласково простилась, дале пустилась.

Вот шагает, судьбу-злодейку ругает, мимо заборов дачных, мимо процессий брачных, мимо деревни Озёрки, где живут фантазерки, мимо села Абакумово - путают часто с Баку его. Видит - стоит во лесу когтистом, хищном изба, вместо ножек два гриба. Постучала - изнутри храп раздался, ногой в стену двинула - храп только сильнее стал. Раззадорилась добра девушка да как начала избу рушить - крышу разбирает, стены сносит, окна выставляет. Зашла вовнутрь, слышит: шевеление какое-то. Огляделась - выходит из спальной комнаты баба-яга, на прошлую похожа, только более толстокожа, более темнолица, но видно, что раньше была хороша девица.
- Чего тебе надобно, красавица? - вопрошает. - Дом разнесла, разбудила старушечку, не учинить ли мне с тобой за то смерть лютую?
- Не обижайся, бабулечка, - ласково Настя гутарит, - раздражена я, вишь. схитила жениха мово Финиша ясна сокола царица Филофония. Вот уж сколько иду, а результату, или, сказать, резюме, никакого не вижу.
Голодна, как новая луна, немыта - не взяла с собой корыта. Подмогни мне, век помнить буду.
- Ну, коль корыта не взяла, подмогну, - баба-яга ответствует. - ты у сестры-то моей меньшой была?
- Была, бабуся, была. Многое узнала, опытной стала, вымылась в ванне, как побыла в нирване.
- Ну, ладно, стихами-то баять. Давай по-людски лясы точить. Царица Филофония-от велика мастерица на разных струментах музыку производить. Да вот, нет в ейной коллекции бас-волончели волшебной ренессансным мастером изделанной. Ты вот чего. Бери у меня волончель, волоки с собой, а как попросит тебя Филофония отдать ей сей струмент, скажи: "Так задарма не получишь, а покажи мне за то Финиша ясна сокола".
- А что, бабуся, рассказала мне сестра твоя меньшая, как ты у ней лешего молодого да бородатого отбила. Вот мне антиресно, что с ним потом было-то.
- Было дело, грешна я, доченька. Да ить влюбилась выше мансарды. Ну да наказана за то круто. Как стали мы с лешим жить-поживать, повадилась к нам гостевать старшая моя сестрица. Распроглянулся ей любимый мой, стала его, сказать, соблузнять. То на блузке верхню пуговку распахнет, то плечо оголит, то костяну ногу с-под юбки выставит выше колена. Короче, увела лешего, и стала я свою жисть одна-одинешенька куковать. Сама виновата. Да что там, одна беда с сестер этих, сама ведаешь. Ну, иди, доченька, а я горе мыкать продолжу.

Отправилась Настя дале. Под мышкой пластина с пеньем кукарузы, за спиной бас-волончель волокет. Идет кедрачом - ей все нипочем, идет тайгой - хромает ногой, в кустах пыхтит - до места скорее хотит. Выходит на полянку. Стоит изба. Ножки у ней человечьи, подкошенные, ревматические, одним словом, старая постройка. Постучалась Настенька - могучий храп раздался, В стену ногой двинула - храп лишь усилился. Раздражилась девушка, вызвала из ближайшей деревни обалдозер, снесла к водяным избу начисто. Прекратился храп, выходит на иван-сцену баба-яга, старше прежних, однако что-то в ей красивое есть - глаза, верно; сияет в них огонь неземной, кажется, крикнет только "за мной!", и весь народ за ней хоть вброд, хоть через трясину, и добровольно, не через силу.
- И пошто разбудила меня, девушка? - незлобиво эдак Настеньку спрашует. - Коли не представишь удовлетворительна пояснения, скончаться тебе смертью лютою.
- Не сердись, бабуля, - девушка говорит, - ищу я суженого свово, Финиша ясна сокола. Украла его у меня царица Филофония. Иду, кажись, век, слезы текут с-под век, а хэппи энда не видно, уж прямо так обидно. Не упомню, когда грязь смывала, когда в жарену свинину зубы вонзала, сносила польты с башмаками, огрубела душой и руками.
- Та кончай ты в рифму петь, - отмахнулась яга. - трещи по-нашенски, по-русски. Ладно, раз давно грязь не смывала, подмогну тебе. Тута вот како дело. Царица Филофония с юнства мечтает особу футболку заиметь - чтоб на ней нотный стан был нарисован, а на том стане нотки сидели на музыку канпозитора Бахова. И чтобы как эту футболочку надеваешь, так она сама бы энту нарисованную фугу Бахова играла. Есть у меня футболка такова. Как станет ее просить у тебя Филофония, скажи: "Покажи мне за то Финиша ясна сокола".
- А правда, бабушка, сестра твоя середняя сказует, бутто отбила ты у нее любимого - лешего молодого, бородатого?
- Все верно, доченька. Отбила, грех на мне. Да только жисть и меня наказала. Приехала как-то в гости царица Филофония, лешего углядела, и ну его привлекать - и игрой на струментах разных, и сполненьем оперных арий неслыханным да и просто голосом мелодичным. Слаб мой любимый оказался, ушел к Филофонии, меня навек несчастной сделал. Ну да и я хороша - середнюю сестру свою обездолила, так что поделом мне. А теперь время не теряй, бери футболку волшебную да к Филофонии колесом катись.

Отправилась Настя в путь в большой раздумчивости, о жизни и судьбе думает, о войне и мире. приходит ко дворцу царицы. вышла Филофония, спрашует:
- Чего тебе, красавица?
- Вот, матушка-царица, продаю пластинку редкую с пеньем кукарузы, не купишь ли?
- Куплю. Любы деньхи выплачу. Тебе наличными аль через карту?
- Наличными. Да только сначала покажи мне Финиша ясна сокола. Знаю, у тебя он хранится.
Царица подумала, что с одного показу ничего такого не свершится и ночью привела Настеньку в комнату, где лежал усыпленный музыкой колдовской Финиш. Постояла Настенька, посмотрела, сказала: "Финиш мой", да все беспонтово, не просыпается суженый.
На следующий день приходит снова Настенька к Филофонии и говорит:
_ Вот, матушка-царица, приволокла я на себе бас-волончель работы мастера ренессансного. Коль есть в сем струменте потребность, покупай, недорого возьму.
- Беру! - царица говорит, - тебе наличными аль на карту денех перевесть?
- Наличными, - Настенька ответствует, - да только спервоначалу покажи мне во-вторь Финиша ясна сокола.
Подумала царица, что заколдовала она Финиша крепко и от второго показу беды большой не будет.
Вот приходит Настя в полночь в комнату, где Финиш ясный сокол в сон погружен. Посмотрела да как крикнет: "Финиш мой!" Никакого афекту, глубок сон очарованный.
На следующий день снова является Настя во дворец. Слышит, из кухни кто-то ее имя называет. Поглядела - мать чесна! - леший. Бородатый, красивый.
- Ты тот самый, который от младшей бабы-яги до царицы Филофонии, как переходящее знамя, передавался? - спрашует.
- Ага. Слышь, Настюха, - шепчет фамилиярно, - ты Финиша ясна сокола голосом не добудишься ни в жисть. Больно мощно заколдован. Другое чего придумай.
И сгинул. Приходит царица.
- Ну, чего тебе еще?
- Есть у меня, матушка, футболка волшебная с нотным станом фуги канпозитора Бахова. Как наденешь ее, сама тебе играть будет.
Загорелись очи у Филофонии.
- Почем? - спрашивает.
За так отдам, - Настенька отвечает, - только дай Финиша ясна сокола во-последь повидать.
Царица подумала, что коль в первые два раза Настя Финиша не добудилась, так и в-третье все будет окей.
Приходит Настя в комнату Финиша о полночь. Спит крепко возлюбленный, носом Шнитке выводит, храпом Брамса вытворяет. "Финиш, - заорала Настя что было сил, - подъем!" Никаких движений. Заплакала девица. Упала слезка любимому на плечо, обожгла. Открыл глаза добрый молодец, суженую увидел.
_ Настенька... - да и чуть от счастья глубокого не задохнулся.

Ну, тута времени они терять не стали, вылезли в окно по простыне скрученной, а вдогон за ними леший увязался. И понеслись до дому. А царица Филофония особо за ними и не гналась. Такие три вещи ценные заполучила, да притом футболку с Баховым - бесплатно, прикинь!
Посетили на обратном пути всех трех баб яг, леший со всеми перецеловался, но остался с младшей. "Это, - говорит, - моя первая любовь была". А к старшим пообещал с супружницей в гости раз в неделю приходить, былое воспоминать.

А Финиш ясный сокол с Настенькой домой прибежали. Отец-купец радуется, сестры тож, хоть и не вполне искренне, но прилично. Сыграли свадебку. А Финиш с тех пор ремесло свое бросил и больше никого в несовершенстве мира не убеждал, мирным стал, добрейшим, перо в омут тягучий выкинул, купецкому ремеслу у тестя обучился. Федей стал зваться. А вскорь у них с Настей и детишки народились. Три девочки. Хорошо!