В одном городе жил мальчик-сирота. Зимой и летом он ходил босиком, в рваных штанах и майке с чужого плеча. Потому что кроме дудочки — тростниковой флейты — ничего и никого у него не было: ни дома, ни родных, ни даже имени. Его все так и звали — Сирота.
Ночевал мальчишка, как и любой городской попрошайка, под открытым небом. За мусорными баками он устроил себе лежанку из выброшенного на помойку матраса и спал на ней, укрывшись старым пальто, в окружении беспризорных кошек. С хвостатыми Сирота дружил. Им он играл целыми днями на своей дудочке, а те, рассевшись вокруг, слушали.
О, как они слушали! Щурясь от удовольствия и навострив уши, они лежали у босых ступней мальчика и неотрывно смотрели на его губы и тонкие пальцы, ласкавшие флейту. На усатых мордах читалось наслаждение, почти восторг.
Некоторые в городе думали, что Сирота и сам был кошкой. Этакий котенок-мутант-переросток, по странному капризу природы принявший облик ребенка. Двигался он плавно, ступая мягко, по-кошачьи, а желтоватые глаза с узкими зрачками глядели остро и пристально. И получалось, что на самом деле он и не сирота вовсе, а сын какой-нибудь бездомной зверюги, одной их тех, что всегда вертелись около помоек. Кстати, никто никогда не слышал, чтобы мальчик говорил. Игра на дудочке заменяла ему речь.
Удивительная это была музыка. Неприятная для человеческого слуха, но сладкая, как мед, для кошачьего, она вливалась в уши, а через них — в сердце и словно царапала его изнутри. Она казалась неправильной, чудной, неприятной. Но если ты не успел вовремя отойти, то потом уже не мог двинуться с места. Так и стоял, как соляной столб, ошеломленный, почти уничтоженный, вытряхнутый из бренного тела. А дослушав, начинал судорожно выворачивать карманы, бросая к ногам парнишки звонкие монеты. Как будто хотел откупиться от душевной боли.
Так и выживал Сирота. Но вот однажды в город приехал новый бургомистр, который терпеть не мог лентяев. Он считал, что люди обязательно должны трудиться, а попрошайничать — стыдно и безнравственно. По приказу бургомистра всех нищих согнали на стройку городского театра и, поставив над ними начальника, заставили таскать камни и копать ров под фундамент.
Надо ли говорить, что работали городские бездельники вяло. Особенно отличился Сирота. Он вообще ничего не делал. То смотрел в небо, тиская в кармане присмиревшую дудочку, то дремал в тенечке, свернувшись клубком под единственным деревом, то слонялся без толку между потными, злыми мужчинами. На него шикали, потому что он путался под ногами. А начальник подскочил к пареньку и влепил ему оплеуху.
- А ну, хватит прохлаждаться!
- Не бейте кошку, - вмешался оборванный хмурый старик. - Это плохая примета.
- А кто тут кошка? - заорал начальник. - Я вижу мальчишку-дармоеда, лодыря, никчемного попрошайку. А хоть бы и кошка... Никому не позволю отлынивать от работы!
И отступив на полшага назад, он размахнулся и еще раз со всей силы ударил Сироту, так, что тот упал на землю и захныкал. Из дырявого кармана выкатилась дудочка, а из нее, как из опрокинутой чашки, пролилась мелодия. Странная, неправильная, волшебная. Она испарялась на солнце и насыщала воздух, так плотно и душно, что стало трудно вздохнуть. Люди плакали, стонали, хватались за горло и за сердце. Музыка выворачивала им души наизнанку.
Всю ночь пела тростниковая флейта. А наутро в городе не осталось ни одной кошки. Их увел за собой мальчик-дудочник. Он прошел по улицам, как осенний ветер, выметая из самых дальних закоулков — рыжих и черных, пушистых, лохматых, облезлых, маленьких и больших, всех, до последнего котенка.
Не стало кошек — в город пришли крысы. А с ними — чума.