Он просто шел по улице, ничего не чувствуя и ни о чем не думая, и даже не вспоминая, что скоро Рождество. Да и какая разница – праздники давно утратили для Яна и вкус, и смысл. Он уже и забыл, когда последний раз вдыхал бодрящий и слегка ностальгический аромат хвои, сидел за красиво накрытым столом или же, шурша нарядной оберткой, разворачивал подарок. А сколько лет прошло с тех пор, как он сам кому-нибудь хоть что-то дарил? И вдруг этот всплеск веселья, золотых огней – посреди эпидемии, войны и отчаяния, в которое погрузился мир. Рождественский базар в центре Саарбрюккена. Ожившая сказка с настоящими волшебниками, пряничными домиками, сверкающими разноцветными звездами и горячим глинтвейном в расписных кружках. Высоко над городом пролетел Санта Николаус в ярко освещенных санях, и многие люди на площади запрокинули головы, провожая его взглядами и улыбками. Остальные смеялись, ели, разговаривали, с бодрыми извинениями проталкиваясь сквозь толпу.
От неожиданности он остановился. Эта нечаянная радость, словно упавшая с неба, заставила сердце биться сильнее и выманила румянец на бледные щеки. Она пощипывала кожу, как легкий морозец, разгоняя медленную кровь. Сверкала в воздухе мириадами снежинок. Змеилась перед глазами рождественскими гирляндами, вспыхивая то одним цветом, то другим. Но на самом деле это был свет – чистый свет, белый и беспримесный, как в первый день творения. Словно только сегодня, сейчас, сию минуту – отделенный от тьмы. Ян знал, что делать. Резко остановить лучистый поток – все равно как, мысленным жестом, грустным воспоминанием, внезапным страхом... Или просто сказать себе: «Стоп!». А после заставить его сгуститься, затвердеть и упасть в карман золотой монеткой. Еще одной крохотной частицей накопленного Яном богатства. Он всегда поступал так. Но в тот момент почему-то замешкался, а может, просто махнул рукой – ведь его сокровищница и так полна до самого верха – и впервые за много лет позволил себе прожить эту случайную радость до конца. И она разлилась половодьем, затопила сиянием и блеском черный колодец, каким до сих пор была его жизнь.
Ян зажмурился. Он не хотел смотреть туда, в глубину, а только парить на золотых крыльях, слепой и счастливый, над праздничным городом, над рождественскими огнями, над своей странной судьбой. Хотя бы несколько мгновений, минут, полчаса, час... Он так давно не летал, а только брел по земле, как глупый страус, выклевывая алмазные зерна из придорожной пыли. Ян и так знал, что скрывается на дне колодца. Солнечная комнатка с желтыми занавесками на окнах, забитая всяким хламом. Теперь уже и не скажешь – чем именно. Вроде бы нужными или красивыми вещами, но, столпившись в узком пространстве, они теряли и красоту свою, и смысл. Одна только осталась в памяти – старый кованый сундук с маленькой подушечкой на крышке. На нем, подоткнув ситцевый подол и облокотившись спиной на шкаф, любила сидеть бабушка, когда короткими летними вечерами рассказывала внуку сказки. Старая, как мир, похожая на большую мудрую черепаху, она, казалось, ни разу в жизни не держала в руках книгу. Иногда Яну думалось, что бабушка вообще не умела читать, и все свои удивительные истории доставала прямо из сундука.
Мальчик так и называл его в детстве: «сундук со сказками». А став взрослым, запер крепко-накрепко, то ли желая сохранить драгоценное содержимое, то ли спрятать подальше, отодвинуть, забыть. И все равно в памяти то и дело всплывали бабушкины пальцы – узловатые и бурые, украшенные сверкающими перстнями. На каждом – по одному, с разноцветными камешками, мелкими или крупными, и только на обоих мизинцах – по тонкому витому колечку из черненого золота. Представляя в лицах приключения своих героев, бабушка взмахивала руками, и прозрачные радуги плясали на стенах. И качались у нее в ушах, оттягивая мочки, длинные золотые серьги. Ян любил этот блеск. Он жмурился на него, как довольный кот на яркое солнце. Завладев шероховатой, как древесный корень, ладонью, осторожно трогал кольца и камни, отчего-то теплые и словно живые на ощупь. И от этого странного ощущения, от сияния и блеска, он словно засыпал, уносясь мыслями куда-то за горизонт, в дальнюю даль, где сбывались разом все сказки. Потом возвращался – такой же, но уже немного другой. А бабушка задорно встряхивала головой и продолжала рассказывать. О волшебной стране, где шумит зеленый бамбук и резвятся, кувыркаясь, двенадцать медвежат. И где золотая антилопа бьет копытом, высекая из камня звонкие монетки. Ян слушал, затаив дыхание. Он закрывал глаза и видел, как растекаются по мраморному полу дворца золотые ручьи, освещая все вокруг, точно весеннее солнце. Как они собираются в желтые блестящие лужицы, становясь все полноводнее, все глубже, превращаясь в озера... Он сочувствовал жадному радже, но не понимал конца сказки.
- Ба, а почему он сказал: «хватит»? Ведь он любил золото?
- Любил, - соглашалась бабушка. – Но, видишь ли... Эта сказка о том, что ничего не должно быть слишком. Даже золота... Даже любви... – и тут ее морщинистое лицо озарялось тонкой, задумчивой – и какой-то молодой улыбкой. – Когда в твоей жизни чего-то слишком много, в ней не остается воздуха, и тебе нечем уже дышать...
- Как это? – настойчиво спрашивал Ян. – Как это? Радже не хватало воздуха?
- Ну да, - усмехалась бабушка и тут же меняла тему, начиная рассказывать о чем-нибудь другом.
Например, о драконе из черного замка, стерегущем сокровища. Много храбрых рыцарей, принцев и прочих героев приезжали с ним сразиться. Каждый хотел урвать себе немного ценностей – а то и завладеть сразу всем. Но дракон оставался непобедим, а замок – неприступен. Вероятно, до поры до времени... А впрочем, Ян забыл, чем кончалась история. Были и другие – о говорящих зверях, волшебниках, королях и принцессах. Да мало ли о ком еще. Но во всех сказках персонажи делились на бедных и богатых, на добрых и злых, на несчастных и счастливых, на правых и неправых. Почему-то жалеть полагалось первых и осуждать вторых. Но у Яна отчего-то получалось наоборот. Должно быть, поэтому в конце каждой истории он был слегка разочарован и чувствовал себя виноватым, сам не понимая – в чем. И только со временем приходило осознание. Где-то в глубине души он всегда – с самых малых лет – хотел быть счастливым и богатым. А если для этого обязательно нужно стать неправым и злым... что ж. Раз уж мир так устроен, приходится играть по его правилам.
Казалось бы, тут и написать: «Сказал – и сделал». Ведь если трудиться прилежно, все равно головой или руками, да при этом еще и блеснуть смекалкой, творческой жилкой, харизмой... да чем угодно, добиться можно многого. Но, увы, ничем таким Ян не отличался, ни умом особенным не обладал, ни физической силой... Он был худой, словно с рождения недокормленный, и маленького роста, на полголовы ниже самого мелкого мальчика в классе. Плохо учился в школе и постоянно витал в облаках, то погружаясь в свои странные мечты, а то и вовсе засыпая внезапно средь бела дня, что походило уже на нарколепсию. Стоило взгляду упасть на что-нибудь блестящее – и (словно бабушкина украшенная перстнями рука взмахивала перед глазами) сознание мгновенно отключалось. Такие приступы случались с Яном чуть ли не каждую неделю, иногда в самом неподходящем месте. И он отчаянно их стеснялся и страшился одновременно, а потому сторонился людей, боялся с кем-то знакомиться и, вообще, не хотел лишний раз выходить из дома, опасаясь свалиться в обморок где-нибудь посреди проезжей части. Одноклассники его не то чтобы часто били, но презирали за болезненность и слабость. В общем, по характеру и прочим задаткам Ян был типичным неудачником. И таковым бы он остался, но...
Его сны... В них била копытом золотая антилопа и струились на гладкий мрамор прямо из ниоткуда извлекаемые монетки. В сновидении возможно все, так же, как и в сказке, это Ян понимал. Но все время думал, как воплотить приснившееся чудо в жизнь. Эта история не так проста, думал он, в ней – одновременно и загадка, и решение, и ключ к великому алхимическому таинству. Антилопа высекала золото из камня. Алхимики пытались добыть его из свинца. И то, и другое, рассуждал Ян, невозможно. Камень – плотный и неживой, в нем совсем нет света, ни единой частицы, нет даже пор, пространства, куда этот свет мог бы проникнуть. Свинец – это тяжесть, серая печаль. Это осенние, полные дождей тучи, возможно, грозовые. Из такой душной, депрессивной материи не получить золота, как ее ни крути, как ни жги огнем или кислотами, как ни разлагай на атомы.
Другое дело – радость. Она светла, легка, эфемерна. Она, как и золото – цвета солнца. Яркая, звонкая... она и есть искомая алхимическая субстанция, и все, что нужно, это сконденсировать ее, как водяной пар, перевести из летучего состояния в твердое. Она не газ – скорее энергия, но... разве не все в природе течет, изменяется, переходит одно в другое? Ян чувствовал, что близок к решению, и понемногу начал экпериментировать. Не то чтобы в его жизни было много радости. На первый взгляд она выглядела темной и слякотной, как грязь на дорогах. Но и сквозь зимние сплошные облака иногда проглядывают ослепительно-голубые лоскутки. А небо после дождя не расцветает ли порой удивительной радугой? Свободный вечер, когда на дом не задали уроков, интересная книга, неожиданный звонок симпатичной девочки, любимая песня, случайно услышанная из соседских окон... Прибившаяся в подворотне непонятно чья собака, которую Ян накормил остатками школьного завтрака... Первый крокус на мокром весеннем газоне, нежный и хрупкий, среди ноздреватых островков снега... Да мало ли этих крупиц, совсем крохотных золотинок, едва различимых в бесцветном потоке будней?
Иногда у него получалось, и радость испарялась из сердца, едва зародившись, а золотая блестка выпадала на ладонь, возникая словно из воздуха. И только один Ян знал, откуда она бралась и какую цену приходилось платить за ее появление. Это было сродни умению видеть объемные картинки – чем больше тренируешься, тем лучше выходит. Первые золотинки, размером чуть больше горчичного зерна, он складывал в спичечный коробок. Потом завел для этой цели свинку-копилку, и кусочки золота, все более крупные и все больше похожие на монетки, опускал в длинную прорезь на ее спине.
Ян стал чаще гулять, стараясь все время смотреть на что-нибудь красивое, улыбаться людям – и ловить улыбки в ответ, он искал радости, как наркоман ищет наркотики. Но не ради удовольствия. Любое светлое чувство он срезал, как садовник ножницами срезает верхушку куста. Зато по ночам, когда родители спали и в квартире царила глубокая, как обморок, тишина, он протягивал руку и, взяв с тумбочки глиняную свинку, встряхивал ее... встряхивал и слушал, как позвякивают внутри частички драгоценного металла... слушал, как музыку. И это тоже была радость, правда, какая-то куцая.
Его сокровище копилось долго. Сколько раз хотелось Яну разбить свинку и, отнеся золото в ломбард, купить что-нибудь на вырученные деньги. То, чего давно хотелось. Новый музыкальный центр. Или породистого щенка. Или много-много книг, лучше всего фантастику. Он, лишенный из-за болезни обычных мальчишеских радостей, любил уноситься мыслями в иные миры, иногда совсем не похожие на наш. Он и сам становился в них кем-то другим – здоровым и сильным, уверенным в себе, и какая разница, инопланетянином или человеком. Главное, что не одиноким, не отщепенцем, не белой вороной, а равным среди равных, таким же, как все. Но Ян сдерживался и продолжал собирать – монетка к монетке. В свои юные годы он уже начал постигать нехитрую мудрость – обладать лучше, чем тратить. Это как мечта. Пока она парит райской птицей в недостижимой высоте – человек живет и верит в лучшее. А сбывшаяся – она подобна чучелу с пуговичными глазами. Те же перья и, вроде бы, та же красота – но ни огня, ни полета. Мертвый взгляд, и внутри – опилки.
А потом в его жизни случилось чудо. Ян влюбился. Элла, невзрачная девочка из параллельного класса, в чью сторону он раньше и не смотрел. А спустя два года после окончания школы они встретились – у кассы супермаркета, случайно – и вдруг оказалось, что живут по соседству. Пока стояли в очереди, перекинулись парой слов, ни о чем, из вежливости. Что делаешь, где учишься... И просто так, чтобы окончить разговор:
- Ты на машине?
Они вышли из магазина и медленно брели вдоль автомобильной парковки. Элла – задумчиво тиская в ладони плюшевый брелок от ключей. Ян – сунув руки в карманы и отводя взгляд от блестящих на солнце ветровых стекол. Темная громада супермаркета казалась выброшенным на берег ковчегом. Асфальт под их ногами пестрел бурыми листьями, а на волосах и куртках оседали редкие снежинки.
- Нет, мне нельзя водить.
- Ах... да. Я забыла, - смутилась она. - Ты чем-то таким болен... Извини.
Элла смотрела на него с испугом, точно он готов был упасть в ту же секунду, прямо на стоянке.
Ян бледно улыбнулся.
- За что извиняться? Ты тут ни при чем. Это моя беда, и только моя. Не бойся, это случается редко.
- Я тебя подвезу, - быстро сказала Элла.
Он не возражал.
В машине они неожиданно разговорились по душам. Так непринужденно и откровенно, как Ян прежде не беседовал еще ни с кем. Он, вообще, не представлял себе, что это возможно – вот так сидеть рядом с девушкой, ощущать ее ауру, тонкий аромат цветочных духов, тепло ее тела – еле уловимое, но такое уютное и волнующее, белокурую легкость ее волос, звонкий, как серебряный молоточек, стук ее сердца – и говорить обо всем на свете. Он – так же, как это случится с ним почти двадцать лет спустя – забыл останавливать радость и превращать ее в золотые монетки. Да и не радость это была, а самое настоящее откровение. Или открытие – другого человека, женщины, самого себя.
Он даже рассказал ей о бабушке и ее сказках. О старом сундуке в захламленной комнатке. Об узловатых пальцах, увитых драгоценными кольцами, с невыносимой яркости которых и началась, наверное, и его болезнь.
И покачивались вдетые в розовые девичьи мочки тонкие золотые сережки... Блеск золота, острый до головокружения. Ян вдруг почувствовал, что уплывает.
- Что с тобой? Что?
Элла трясла его за плечо, а машина, припаркованная, стояла у обочины.
Ян не сразу овладел своим телом, с трудом вырвав его из сонного паралича.
- Я здесь. Со мной все нормально.
- Сейчас... Я открою окно, - она уже распахивала дверь. - Подыши. Дыши глубже. Может, врача?
- Не надо, я просто заснул. Это не страшно, если сидя и некуда падать.
Он лежал на ее руках, всем телом ощущая удивительное тепло, защищенность и спокойствие. Словно после долгого и опасного похода вернулся домой.
В тот день они так и не расстались. Им уже странным показалось расставаться, бессмысленным, как расстаться правой и левой руке или двум крыльям одной птицы. То, что они почувствовали друг к другу, было больше, чем притяжение сердец, больше, чем симпатия или даже влюбленность. Это было переплетение корней, тех, что находятся глубоко под землей, что-то уходящее за пределы жизни и даже многих жизней. И Яну вдруг незачем стало возвращаться под родительское крыло. Никто о нем больше не тревожился, не замечал его приходов и уходов и не говорил перед сном «спокойной ночи». Мама ему так и заявила: «Ты взрослый мальчик, мы тебя воспитали, а теперь ты сам по себе. Мы в твои дела больше не лезем». Против мудрости этого решения он ничего не смог возразить. И правда, между ним и семьей словно воздвиглась прочная стеклянная стена. Родители жили какой-то своей жизнью, ему не интересной. А Элла, которая уже полгода как снимала отдельную квартирку-студию под самой крышей старого трехэтажного дома - не могла, ну просто не могла оставить друга без присмотра после такого ужасного приступа.
Там едва заметно пахло плесенью, но струилось тепло от гудящей, точно взлетающий самолет, газовой печки. Таял снег на косо поставленных оконных стеклах, вытягиваясь в длинные, похожие на головастиков капли. Неисправная кофемашина через раз проглатывала капсулы. И криво висел карниз. Ян смотрел на дешевую мебель, простой кухонный уголок, диван в мешковатом чехле, кафельный столик и старомодную лампу. Он видел пегий потолок в следах многочисленных протечек. Наверное, в дождливую погоду здесь вовсю резвилась капель. А трогательный букетик сухих цветов на столе, должно быть, собранный руками его новой подруги, вызывал щемящее чувство ностальгии. Что-то из детства, столь же давнее, как и бабушкин сундук. И вся эта комната – сколько в ней было убогого и ненужного, но вместе составлявшего необычный и красивый коллаж.
И, глядя вокруг себя, Ян размышлял так: «Я все поправлю... Любимая! Мы будем жить, как ты и представить себе не можешь. Лучше, богаче, счастливее всех! Я осыплю тебя золотом, как та антилопа. Но не отберу воздух. Не перекрою возможность дышать – потому что я знаю меру. Слишком много – это так же плохо, а иногда и хуже, чем слишком мало... Спасибо, бабушка, научила...»
А о чем думала Элла, подперев ладонью подбородок и задумчиво помешивая ложечкой забеленный молоком кофе? Да кто знает... Она просто улыбалась. Низкому солнцу, красными ручьями стекавшему по соседским крышам. Огоньку в печке... Яну... И была счастлива.
Сколько света разбрызгивали они вокруг – в свои первые дни, месяцы, годы! Счастья Эллы хватало на двоих – полноводного, солнечного, искристого, как небесная река. А радость Яна – лилась через край, выплескиваясь, точно пена из пивной кружки. Хотя он и превращал ее в золото, принимавшее по странному капризу случая разные формы – в монеты, слитки, маленькие скульптурки, украшения для любимой жены. В кольца, сережки, сверкающие витые цепочки – изумительной и как будто ручной работы, кулончики и браслеты. Они доставались ему даром – и даром дарились. Это было подобно пущенному с горы снежному кому. Лавина радости, обращенной в золото. И золото, которое превращалось в радость.
Именно в это время сокровищница Яна быстро заполнялась. Он отвел под нее целую комнату в их с женой новой квартире, для отвода глаз назвав ее своим рабочим кабинетом. И даже поставил туда компьютер, а золото набивал в ящики стола, в тумбочку, в шкаф, выкладывал на книжную полку, сперва чем-то прикрывая его для маскировки, а потом – просто беззастенчиво рассыпая горстями по мебели и полу. Жене Ян сказал, что убираться в рабочем кабинете будет сам. Якобы там лежат всякие важные бумаги, и нельзя допустить, чтобы они перепутались.
Конечно, Элла в комнату заходила – раз или два, а может, и чаще – но ничего в ней не поняла. Зато Ян теперь проводил каждую свободную минуту, любуясь своим золотом. Благоговейно стирал пыль с блестящих статуэток, сортировал монетки – а среди них иногда попадались довольно причудливые, с надписями на древних, мертвых языках. Перебирал, как елочные гирлянды, разную ювелирную мишуру. Там, среди золота встречались и драгоценные камни – мелкие и крупные, прозрачно сверкающие, с тягучим внутренним огнем, похожие на радужные драконьи слезы.
Сокровище прорастало в нем, как сорное дерево, питаясь соками души, понемногу вытягивая из своего хозяина человеческое естество и заменяя его чем-то другим – хоть и близким по составу, но все-таки чужеродным. Однако Ян не замечал подмены. Понемногу между ним и сокровенной комнатой установилась такая тесная связь, что он смог попадать туда откуда угодно, просто закрыв глаза. Это было что-то вроде его снов наяву, только до жути реальных. Тело оставалось на месте, а сознание разделялось, и вот уже вместо одного Яна появлялось двое. Один – продолжал свои обычные дела, работал, ел, разговаривал, слушал вполуха, обнимал жену... А другой – по энергетической пуповине переносился в святая святых, замаскированную под рабочий кабинет, и купался в золотом блеске. Ни в чем другом Ян и не нуждался. Наверное, если в мире возможно счастье, то это было как раз оно.
Влюбленность – это своего рода опьянение. Как быстро человек трезвеет? Рано или поздно веселое застолье с играми и шутками превращается в скучные, бессмысленные посиделки. Да и говорить становится не о чем, разве что вспоминать прошлое.
- Я совсем перестала смеяться, - жаловалась Элла. – Я уже не помню, как это делается. А ты еще помнишь?
Ян виновато пожимал плечами. Он и сам видел, как осунулась и побледнела его любимая. Не то чтобы болезненно – но какая-то печаль съедала ее изнутри, запорошила усталостью волосы, отчего они потеряли свой живой блеск, а уголки губ, словно магнитом, притянула вниз.
Но как он мог ей помочь? Его душа раздвоилась. Она молилась одновременно и Богу, который есть любовь, и Мамоне. Она разделилась в самой себе, сделалась не целой – то есть, не полноценной. А женщине, как и Богу, надо отдавать душу целиком.
В первые годы Элла мечтала о ребенке – о сыне, маленькой копии любимого мужа. Перебирая по вечерам детские фотографии Яна, она шептала:
- Вот таким он будет... И таким... А когда-нибудь мы купим домик в деревне и сделаем для него такие же качели!
Ян только усмехался.
- Зачем тебе моя копия, когда вот он я, рядом с тобой – оригинал. Тебе мало одного меня?
- Не «зачем тебе», а «зачем нам», - мягко поправляла Элла.
И от этих ее слов – когда «я» и «ты» превращались в «мы» - в маленькой гостиной словно становилось просторнее и теплее. И уже казалось, что это не просто сумма слагаемых, а совсем новое качество. Но...
Ребенка так и не получилось. И не то чтобы они обвиняли друг друга. Оба прошли медицинское обследование – и оказались здоровы. Но все чаще Элла останавливала на муже задумчивый и как будто укоризненный взгляд. Ничего не говорила – только смотрела.
- Что? – спрашивал он нервно. – Что-то не так?
- Все так, - отвечала она и добавляла тихо, почти шепотом. – Чтобы маленький появился... нужен свет. Много света...
- Откуда ты это взяла? – нервничал Ян еще сильнее. – Какой свет?
- Наш, - робко улыбалась Элла. – Наш свет, Яничек. Но он... его как будто нет, - беспомощно разводила она руками. – Когда мы вместе – это так хорошо! Но всего одно мгновение, краткое, будто оборванное. А в следующий миг наступает пустота. Как будто кто-то ворует у нас наше счастье.
Яну хотелось вспылить, но он приглядывался – и видел в ее глазах эту пустоту, и в который раз принимался объяснять. Он рассказывал о своем алхимическом опыте и о желании стать богатым – но не ради себя, а ради них обоих, ради их маленькой семьи, чтобы сделать их жизнь волшебной. Что блеск золота, может, и недостаточная плата за пропавшую радость, но он дарует свободу и достоинство. Ведь ни для кого не секрет, что в этом мире человека оценивают по толщине кошелька, а не как-то иначе.
Элла слушала – и не понимала. Ей казалось, он говорит о том, что должен много работать. И соглашалась, что это важно, что работа отнимает много сил... Что это и деньги, которые нужны, и смысл, и поиск себя. Но разве не правду говорят, что мы работаем, чтобы жить, а не живем, чтобы работать?
Ян вздыхал и отворачивался – и оба оставались при своем.
А когда Элла ушла, он вдруг ощутил ту самую пустоту, о которой она говорила. Потому что опустел не только его дом – опустело сердце, и не из чего стало вдруг извлекать золото радости. Накопленное – нет, не исчезло – но словно потускнело, и надписи на монетках стерлись, и статуэтки, и украшения как будто постарели, вышли из моды, утратили прежний лоск и годились теперь разве что на лом.
И хотя он по-прежнему проводил много времени в заветной комнате – ведь ничего другого у него не осталось – удовольствия в этом не было никакого. Она почти не пополнялась больше, разве что крупинками, как в самом начале. Неожиданно солнечное утро, музыка в подземном переходе, улыбка соседской девчонки, чье-то доброе слово, от которого даже хмурое небо окрашивается в беззащитно-голубой цвет. Ян собирал золотинки – одну к одной, хотя и не знал уже для чего. Вернее, для кого. Ему самому богатства хватило бы до конца дней.
Вот что высветила Яну случайная радость в темном колодце его жизни. А на дне – словно осенними листьями, осыпанная бликами закатного солнца – все так же сидела бабушка на старом сундуке и рассказывала сказки.
Ян вдруг вспомнил, чем заканчивалась история про дракона. Нет, его никто не убил. Не нашлось такого рыцаря, который смог бы осилить трехглавого... и завладеть его несметными сокровищами. Дракон умер сам, когда пришел ему срок. А после его смерти люди вошли в черный замок, но ничего там не обнаружили, кроме бесполезного хлама. Какие-то выцветшие фотографии, антикварные книги – когда-то ценные, но порченные плесенью, мебель, поеденная жучком, треснутая посуда из тонкого, как лепестки роз, фарфора. Все никуда не годное, ветхое, жалкое, в ошметках былой красоты. Потребовалось десять грузовиков, чтобы вывезти это все на помойку.
- Десять? – ошарашенно переспрашивает маленький Ян.
Он только пару дней назад научился считать до десяти, и десять – это для него очень много. Наверное, никак не меньше, чем звезд на небе или лягушек в пруду.
- Ох, - притворно спохватывается бабушка. – Ну, может не десять. И не грузовиков. А конных повозок. Откуда я знаю? В то время грузовиков, наверное, не было. Но это не важно. Суть сказки в другом. Ты понял о чем она?
- О чем?
- В каждом из нас есть такой дракон. Он копит и копит... и сам не понимает что. Думает, что сокровища, и защищает их – ценой чужих жизней. Ценой своей жизни. А на самом деле...
- Что? – нетерпеливо спрашивает он, чувствуя, как все расплывается перед глазами – не то в слезах, не то в невыносимом блеске рождественских гирлянд.
Это начало приступа, но Ян держится – не падает. Пока держится.
- В обладании – нет мудрости, - доносится, словно издалека, бабушкин голос.
Ян хочет ответить, а может, что-то еще спросить, самое важное. Но его душа уже в другом месте, стоит посреди заветной комнаты, куда ее привлекло, и озирается в страхе, а его скованное сном тело подхватывают незнакомые люди.
«А в чем, бабушка, в чем она есть? Ответь – ведь ты знаешь!» - откуда-то из темной глубины сердца поднимается крик – и замирает, никем не услышанный. И Ян замирает, криво улыбаясь, как перед казнью, как в последний раз, потому что стены вокруг него начинают рушиться, а его золото на глазах превращается в черепки.