Я шел через осенний лесопарк, сокращая путь от магазина, и присел на лавочку. Не то чтобы устал. Но небо было таким пронзительно-синим, и так ярко сверкали на его фоне, чуть покачиваясь, золотые вершины берез, и текли вдаль, как подхваченный ветром тополиный пух, прозрачные облака... Что голова у меня закружилась, и на душе сделалось странно-легко. Хотелось замереть и не двигаться, и уплыть вместе с этим небом куда-нибудь за край мечты.
В общем, я опустился на лавку и, запрокинув голову, прикрыл веки. В зрачки мне тут же вонзились янтарные стрелы – преломленные на ресницах солнечные лучи.
- Можно? – раздался, как мне показалось, почти над ухом глуховатый мужской голос.
Не оборачиваясь, я кивнул. Скамейка длинная – пусть садится кто хочет. Потом все-таки открыл глаза и скосил взгляд. Рядом со мной примостились крепкий мужчина лет шестидесяти, в круглых очках и маленький мальчик, похоже, дошкольник. Наверное, дед и внук. А может, отец с сыном. Возле их ног – а малыш ногами до земли не доставал и болтал ими в воздухе – улегся на пышную осеннюю подстилку огромный белый пес. Страшноватый на вид, он, тем не менее, вел себя смирно, даже кротко, а своей лохматостью и цветом напомнил мне известного ручного медведя из берлинского зоопарка. Как я понял из разговора своих соседей по лавочке, его так и звали – Кнут.
- Деда! Деда! – канючил мальчик. – Кнут съел муху!
- Муху? Ну и что? Скажи ему: «приятного аппетита».
- Но ты меня ругал, за то что я вчера ее прихлопнул! Ты сказал, муха тоже хочет жить! Сказал, что в другой раз меня накажешь!
- Ну, правильно, - мужчина снял очки и принялся полировать стекла фетровым платочком. – Все живое хочет жить, и муха в том числе. Чем она хуже нас с тобой или Кнута? Или вон того дяди, - он с улыбкой чуть заметно кивнул на меня, а я притворился, что ничего не слышал. - Конечно, нельзя ее убивать. Нет ни у тебя, ни у меня такого права.
- Но Кнуту можно? – недоверчиво спросил внук.
Дедушка, однако, не смутился.
- Кнуту можно. Он собака. Животные едят друг друга, так они созданы. А нам нельзя. Некоторые люди тоже едят мясо, но они неправы.
При этих его словах я тихонько вздохнул и отвел глаза. Но дед этого, конечно, не заметил. Он больше не смотрел в мою сторону, а гладил пса, погружая ладонь в его рыхлую, как снег, шерсть.
- Почему? – удивился мальчик.
- Потому что человека Бог поставил над всеми животными главным правителем. А правитель должен быть добрым и справедливым. Иначе он никуда не годится.
- И я тоже главный? – продолжал выспрашивать внук. - А главного разве можно наказывать?
- Можно и нужно, - уверенно ответил дед. – Если он делает своим подданным больно. Погоди, Мориц... Сейчас я расскажу тебе один случай из своего детства. Про то, как я попал в слуги к мотыльковому царю. Лет мне тогда было... Наверное, чуть побольше, чем тебе. Точно не помню.
Он задумался и, снова водрузив на нос очки, рассеянно вглядывался в глубину парка, в образованный красно-оранжевыми кустами огненный тоннель. Как будто смотрел сквозь толщу времени.
- Расскажи! – потребовал внук.
Поерзав на скамейке, он уселся поудобнее и сложил руки на коленках, всем своим видом показывая, что приготовился слушать. Мальчик, очевидно, предвкушал занятную историю. И я, если честно, тоже.
- Однажды, когда я был еще маленьким, - начал мужчина, - я случайно раздавил бабочку. Открыл окно, чтобы проветрить – вот в такой же теплый осенний день. А она села на стекло с внутренней стороны. Я думал, листочек прилип, попытался его соскоблить. А это оказался оранжевый мотылек. Ты же знаешь, какие они хрупкие.
Дед виновато опустил голову.
- Дальше! – поторопил малыш.
- Ну, вот. Жалко, конечно, было. Но я не сильно расстроился. Подумаешь – бабочка. Но все оказалось не так-то просто, - он сделал эффектную паузу и хитро прищурился. - Ночью мне явился мотыльковый царь. Огромный, страшный, весь покрытый густой серой шерстью, и на крыльях – черные глаза с коричневым ободком. Немного похожий на ночной павлиний глаз, только большой.
- Павлиний глаз? – с любопытством переспросил мальчик. – Это такая красивая красная бабочка?
- Да, почти такая же, только темная, ночная. А что до красоты... Все твари божьи – красивы. Только мне не до того было. Я очень испугался. Он посмотрел на меня строго и сказал: ты погубил мою любимую огненную бабочку. И за это будешь наказан – пойдешь ко мне в услужение ровно на десять лет. А потом распрямил длинный-длинный хоботок. Я думал, что огромный мотылек меня ужалит, но он дотянулся хоботком до цветущей герани на окне и стал пить из нее нектар.
- И ты согласился, дедушка?
- Конечно. Это же царь. А я был маленьким мальчиком. И с того дня, вернее, с той ночи, он стал мне приказывать.
- Как приказывать?
Малыш уже не сидел спокойно, а снова ерзал на лавке, и даже флегматичный пес Кнут, чувствуя его нетерпение, поднял голову и шевельнул хвостом.
- Давай отпустим Кнута, пусть побегает, - предложил дед и отстегнул собачий ошейник от поводка. – Ну как приказывал? Не словами, конечно. Днем я его не видел и не слышал. Голоса слышат больные люди. А у меня вдруг появлялось желание что-то сделать. Но я знал, что оно не мое, а мотылькового царя. Потому что раньше ничего такого не желал и не делал. По утрам я вставал с первым лучом зари и поливал цветы в цветничке у нашего дома. Выпалывал сорняки и подметал дорожку. А еще я расставил повсюду блюдечки-кормушки и каждый раз до краев наполнял их малиновым сиропом. Так, чтобы хватило и дневным бабочкам, и ночным. Они слетались ко мне отовсюду. Садились на голову, на руки и на плечи. Пили сироп из блюдечек, а некоторые даже норовили залезть в банку. Так я их кормил и убирал их царство. А когда немного вырос, делал то же самое в парке и на школьном дворе. Взрослые думали, что я очень люблю природу, и хвалили меня. Они ведь не знали про мотылькового царя.
Мужчина усмехнулся и покачал головой. Вокруг нас радостно носился Кнут, взметая в воздух разноцветные листья, а потом умчался куда-то вдаль по аллее.
- Иногда он мне снился, - продолжал свой рассказ дед. – Все такой же грозный, серый и большой, и ругал за то, что я оставил в клумбе какой-нибудь сорняк или случайно сломал цветок. Я просыпался в холодном поту, и надутая ветром занавеска со страху казалась мне его крыльями. А в резких порывах ветра чудился его голос... Но понемногу я привык, ведь десять лет – это очень долго. Утренние прогулки стали меня все больше радовать. Представь себе, солнце – свежее, будто умытое. И воздух – как родниковая вода. Пьешь ее – и внутри хорошо. А цветы – такие яркие, как будто радуга упала на землю. Убираешься, поливаешь, наполняешь сиропом кормушки... И прилетают цветы небесные. Так что красоты становится вдвое больше. Я любил и цветы, и бабочек... Всех, кроме мотылькового царя. Потому что он не только заставлял меня работать на благо своего крылатого народца. Он никак не мог забыть смерть своей любимой огненной бабочки и постоянно издевался надо мной.
Тут уже мне захотелось спросить: «Как?» Издевательства мотылька над человеком я представлял себе слабо – уж очень не равны силы. Не назвать же таковыми кошмарные сны – эти игры возбужденного подсознания. Но ведь рассказывали не мне. А мальчишка слушал, как зачарованный, и даже не стряхнул прилетевший к нему на брюки мокрый дубовый лист.
- Хочешь знать, что он делал? – улыбнулся мужчина, словно отвечая на мои невысказанные мысли. – Принуждал меня выкидывать всякие фортели. Так что все надо мной смеялись, а мне делалось стыдно. Особенно он разошелся, когда я учился в школе. Писал моей рукой на доске всякие идиотские шутки. Подначивал отвечать невпопад, так что весь класс хохотал, а мне ставили плохие оценки. Однажды на уроке он заставил меня три раза отпрашиваться в туалет, хотя мне было не нужно. Из-за него я совершал одну нелепость за другой. И самому приходилось смеяться, чтобы не выглядеть совсем уж глупо. Так что меня считали не только любителем бабочек и цветов, но и школьным клоуном. Ничего себе репутация, да?
- Даааа.... – протянул мальчик, восторженно глядя на деда.
Едва ли он знал слово «репутация», но клоунов в свои пять или шесть лет видел наверняка.
- А мне в старших классах очень нравилась одна девочка. Так нравилась, что при одном взгляде на нее я забывал, как дышать. И вспоминал только, когда уже синел и начинал задыхаться. В общем, Мориц, я влюбился... Когда-нибудь и ты поймешь, что это такое, малыш. Но как объясниться с ней, когда мотыльковый царь в самый неподходящий момент мог толкнуть меня под руку или потянуть за язык? Вот ведь задача...
Он тонко улыбнулся – не внуку, а словно вглубь себя – и пожал плечами.
- Это была моя бабушка! – радостно воскликнул Мориц.
- Да, твоя бабушка. Вернее, твоя будущая бабушка. Потому что ты тогда еще не родился на свет. Я все-таки написал ей письмо. Очень красивое и даже немножко в стихах. Ну, и мотыльковый царь не удержался – пририсовал в самом низу смешную рожу. А потом скатал листок в бумажный мячик и швырнул к твоей будущей бабушке на парту через весь класс. Хорошо, что не промахнулся – а то надо мной смеялась бы вся школа... Из-за этой рожицы твоя бабушка до конца урока хихикала, никак не могла остановиться. Только посмотрит в мою сторону, как сразу глаза наливаются смехом. А я краснел и чуть не плакал. Ведь я ей признавался в любви, а это серьезно. Первая любовь, она, малыш, как бабочка... яркая и хрупкая. Чуть сильнее прижми – и нет ее. Но пока летает, она прекрасна. После урока твоя бабушка схватила школьную сумку и убежала – так быстро, что я не успел с ней поговорить. Вот так, малыш. В жизни бывает.
Мужчина замолчал, и я мог бы поклясться, что его глаза увлажнились. Вернулся Кнут и, как ни в чем не бывало, лег у ног своего большого и маленького хозяина. А мальчик все теребил и теребил деда за рукав.
- Что, Мориц? А... да. Прости, задумался. Так вот, влюбленным обычно не спится. И мне не спалось. Я проворочался всю ночь и встал до рассвета – в сумеречный час, когда краски еще не проявились. В саду все казалось неподвижно и серо, будто присыпано пеплом. Я наливал малиновый сироп в кормушки и шел по дорожке вперед, обходя клумбы. Хотелось побыстрее разделаться с утренней работой и пойти в школу. Может быть, удалось бы подкараулить твою бабушку у входа в раздевалку. Сироп кончился, я вытряс его до последней капли. И все равно на последнюю кормушку не хватило – не рассчитал. Со вздохом я повернул назад – и тут увидел его. Он сидел на краю блюдечка и спокойно завтракал. Очень крупный ночной павлиний глаз, черно-коричневый, с круглыми, яркими кругами на полураскрытых крыльях. Изловчившись, я накрыл его пустой банкой и несколько минут разглядывал. Да, я сразу его узнал. Это был он – приснившийся мне гигантский мотылек. Грозный мотыльковый царь. Только теперь он совсем не казался страшным.
- Дедушка, ты убил его? – взволнованно спросил мальчик.
- Что ты! Это же просто бабочка! Большая серая бабочка с ломкими крылышками и мягким брюшком. Как можно ее убить? Рассмотрев его как следует, я убрал банку. И он улетел. С того дня мотыльковый царь потерял надо мной власть... Но все-таки он сослужил мне добрую службу. Твоя будущая бабушка посчитала меня веселым парнем – и согласилась дружить.
- А потом родился я?
- Нет, - покачал головой мужчина, - сначала родился твой папа. Но не сразу, а через несколько лет. Когда мы с твоей бабушкой закончили школу и поженились.
- А почему?
Дед засмеялся.
- Пошли домой, почемучка. У бабушки обед стынет.
Когда они проходили мимо, я отвернулся, пряча улыбку. Но мужчина увидел – и улыбнулся в ответ.
Я еще посидел немного на скамейке, закрыв глаза и представляя себя то ребенком, то собакой, бегущей по разноцветному парку. В тишине падали желуди, а робкое осеннее солнце грело мне щеку. А когда спохватился, день уже клонился к вечеру, и надо было не просто идти – а бежать домой.
Темный, словно из мореного дерева выточенный силуэт маячил в окне – и я ускорил шаг. А как только открыл дверь ключом, навстречу мне из глубины квартиры сверкнули два зеленых глаза и вышло чудовище – угольно-черное, лохматое, с толстым, словно канат, хвостом. Оно боднуло меня головой в колено и глухо заворчало. На его угрюмой морде читалось все презрение мира.
Я заторопился.
- Сейчас, сейчас, я тебя накормлю, – бормотал, судорожно вытаскивая из сумки баночки с едой, вскрывая их консервным ножом и выкладывая на блюдце аппетитные кусочки мяса. – Извини, задержался... Не сердись, милый.
Это был Лео, кошачий царь, и я находился у него в услужении.