«Человек родился!» «Человек родился!» - звенело среди мшистых стволов и кружевных вершин, разносилось топотом лап и птичьими голосами. Ошеломленные новостью, звери стекались к заброшенной избушке лесника. Там, в почерневших от сырости стенах, они устроили что-то вроде лазарета. Не такого, как некогда у людей в городах – без чистого белья, градусников, микстур и таблеток. Потому что если где-то и остались какие-то лекарства, они уже давно утратили свою целебную силу, а то и обратились в яд. А новые никто больше не выпускал. Но звери отыскали в избушке более или менее чистые, не заплесневелые тряпки, постирали их в ручье и порвали на бинты. И спирт, как ни странно, нашли – вполне пригодный антисептик. У лесника были большие его запасы. Он даже не испортился за все эти годы, хранясь за ширмой, в кладовке, в больших пятилитровых бутылях. Так что те, у кого лапы еще не утратили подвижность рук, могли промыть и забинтовать рану – и все.
А вот и сам ребенок, мальчик, крохотный – пожалуй, мельче обычного, килограмма полтора весом – красный, сморщенный, весь какой-то складчатый. Уместившийся в старом корыте, полном мха и палых листьев. Небрежно обернутый куском тюлевой занавески и прикрытый сверху какой-то высушенной серой шкуркой. И все же – человек. С ручками, с ножками, торчащими из-под лесного этого одеяльца, с жидкими светлыми волосенками на голове. С плоским – и совсем не звериным лицом. На пухлых щеках – тени от длинных ресниц.
Мальчик безмятежно спал, посасывая такой же красный и складчатый, как он сам, кулачок и тихо причмокивая во сне. Звери столпились вокруг и смотрели, перешептываясь. «Ну надо же! Какое чудо! Человек родился!» А молодая мать – изящная пятнистая рысь с черными кисточками на ушах – стояла чуть поодаль, нерешительно заглядывая в самодельную люльку. Она и смущалась, и немножко гордилась, и была озадачена. И не знала, как с ним обращаться, с этим удивительным младенцем. Взять зубами за холку не решалась. Все-таки не котенок. А на руки – боялась уронить. И ладно бы – без свидетелей, а то ведь при всех.
Собственно, зверем – то есть, настоящим, лесным – никто из собравшихся не был. Не кабаны, не волки, не лисицы, не медведи, не олени и не рыси набились в тесную комнатушку, а странные мутанты, полуживотные, полулюди. Мохнатые, когтистые, с вытянутыми зубастыми мордами, рогами или копытами. Но большинство из них вполне членораздельно говорили и ходили на двух ногах. Кое-кто даже умел читать, не сложный какой-нибудь текст, не книгу, а, например, мог разобрать заголовок в старой газете. Пусть с трудом, еле-еле соединяя буквы в слоги, да и смысл написанного чаще всего оставался туманным. И тем не менее, это был исчезающий, редкий талант. Вроде бы и бесполезный, но... Многие, особенно старые полузвери еще помнили своих человеческих или почти человеческих бабушек и дедушек. И, конечно, слышали от них легенду о вырождении. О том, как в обычных семьях, в больших и красивых городах, у людей начали рождаться звереныши. А что было тому причиной? Сложно сказать. Радиация, плохая экология, вредные примеси в питьевой воде? Наверное, все вместе, а еще какие-то внутренние, духовные или нравственные процессы. Что-то накопившееся в сердцах и душах и переполнившее их враз, как бочку постепенно наполняет дождевая вода, и вдруг – начинает литься через край.
А что уж там у них, этих горожан, через край полилось, какая грязь, страхи или злость – о том лесной народец не знал. Но ведь не секрет, что если кому-то долго внушать, что человек человеку волк – то волком он и станет. По крайней мере – внутри, в мыслях. А наши мысли, как известно, творят тела наших детей. Если же, например, все время называть кого-то свиньей или самому жить, как свинья... ну, в общем, вы понимаете. У каждого свой характер, и человеческий облик все теряют по-разному. Но в итоге его утратили все.
Поначалу новорожденным зверятам изумлялись. Их пытались изучать ученые. Осматривали, дивясь и ужасаясь, врачи. Но зверенышей становилось все больше, а нормальные человеческие младенцы совсем перестали появляться на свет. И случилась неразбериха, смута и разброд. Некоторые призывали убивать мутантов. Но истребить собственных детей тоже ведь не выход. Закончилось все тем, что полузвери ушли в леса, а города опустели. Последние люди умерли от старости или болезней, а все, что осталось от них – это пожелтевшие книги, которые никто уже не мог прочесть. Бесполезные диски с фильмами. Гниющие под проливными дождями машины. Высоковольтные вышки, похожие на замерших на половине шага великанов. Натянутые между ними провода, по которым больше не струился ток... А так же городские свалки, заводские корпуса, открытые злым ветрам и проросшие молодыми древесными побегами, дома, угрюмые и молчащие, улицы и шоссе – асфальтовые реки.
Зверей-мутантов все это мало интересовало. И не то чтобы они считали себя вырожденцами и как-то страдали из-за этого. Их разум постепенно угасал, а вместе с ним – чувства стыда, печали и вины. Но еще теплился под грубыми шкурами какой-то огонек. Память о былом величии их расы. Тоска по несбывшемуся. Что-то смутное, не позволявшее окончательно соскользнуть в блаженное безмыслие.
И вдруг – ошеломляющая новость! Человек родился! Впервые за много-много лет на свет явился человеческий младенец, и лазарет в заброшенной избушке лесника гудел от взволнованных голосов, лая, рычания и визга.
Вперед вышел, протолкавшись сквозь толпу, и встал рядом с люлькой-корытом большой и свирепый с виду бурый медведь. Все взгляды устремились к нему. А он поскреб когтистой лапой подбородок и, откашлявшись совсем по-человечески, сказал:
- Братья! Великая надежда...
Говорить ему было тяжело. За свою лесную жизнь медведь отвык от слов, и те ворочались у него во рту, твердые и невкусные, как желуди. К тому же в разношерстном сброде он не видел братьев. Но надо же к ним как-то обратиться, к этим уродцам. Вот и начал речь неловко и глупо, как наждаком по стеклу поскреб.
К счастью, ему на помощь пришла лисичка. Рыжая, стройная, как юная девица, и даже одетая в какую-то кофточку из разноцветных лоскутков и сухой травы. Пискнула с задних рядов:
- И что нам с ним делать, с этим маугли?
Медведь нахмурился.
- С кем?
- Ну, сказка такая была у людей. Маугли.
- Не понимаю тебя.
- Про то, как мальчика воспитали волки.
- Так нам что, - озадачился медведь, - отдать его волкам? На воспитание? Так, что ли?
- Не знаю, - пискнула лиса, отступая к дверям.
- Не знаешь – не лезь! – рассердился косолапый. – Э...э...э...э... Братья! Мы теряем разум. Наши дети не говорят и бегают на четвереньках. Их дети – и не вспомнят, что предки были людьми. Города поглотит лес.
- Лес – наш дом, - проворчал кто-то из толпы.
- Ну да, - нехотя согласился медведь. – Я не об этом. Родился человек. А это значит, что э... э... – он пытался, но никак не мог произнести слово «эволюция». Оно крутилось на языке, но все время убегало. – Ну, эта... э... повернула вспять. То есть, нет. Вспять она повернула раньше. А теперь...
- Дальше! – закричали с задних рядов.
Медведь вздохнул.
- Это значит, что мы можем вернуть потерянное. Не мы, а наши дети. Но его надо как-то вырастить. Этого ребенка. А что мы можем? Вот ты, - он наугад кивнул седому волку, сидевшему, как пес, на задних лапах, - что думаешь?
Волк приосанился и медленно, с достоинством, прикрыл желтые глаза. Снова открыл их и впился сердитым взглядом в корыто с младенцем.
- Я вот что скажу, - начал он торжественно, - мало родиться человеком. Надо вырасти среди людей. Но мы – не люди. Мы можем научить его говорить. Но и вороны – говорят. Можем рассказать пару сказок. Несколько легенд. То, что слышали от бабушек. Но этого мало.
Покачав головой, он выпрямился и снова застыл – важный и красивый, будто статуя.
- В городах есть книги, - провизжал пятнистый кабанчик. – Много книг. По истории и по всяким наукам. А среди нас, кабанов, двое знают буквы.
- А он поймет эти книги? – усомнился седой волк.
- Поймет и объяснит нам! – радостно воскликнул кабанчик и, не удержавшись на ногах, завалился на бок.
- Как это? – удивился волк. – Он что, умнее нас?
- У людей есть поговорка – яйца курицу не учат, - робко пискнула из-за двери лиса.
Она уже покинула комнату, но, любопытная, так и не сумела уйти – подслушивала, стоя на цыпочках в прихожей.
- Пошла вон! – рявкнул на нее медведь. – Какая еще курица? И зачем нам кто-то умнее нас?
- Действительно, - поддержал его другой волк, помоложе, и еще несколько зверей с готовностью закивали. – Зачем нам кто-то умнее нас? Он вырастет и будет нам приказывать. Захочет стать над нами главным. Захочет вернуть нас в города. И закончится наша спокойная жизнь. Согласны?
Звери – вернее, полузвери – зашумели, завыли, зашикали и затопали друг на друга, и подняли такой гвалт, что ребенок проснулся и, напуганный, заплакал. Мама-рысь подхватила его на руки, вернее, хотела подхватить, но неловкие лапы сами собой разжались. И маленький тюлевый сверток покатился по полу, вопя и разматываясь, прямо к ногам бурого медведя. Тот недоуменно взглянул на крошечное голое тельце на грязном паркете, орущее, машущее ручками и ножками, и, переступив с лапы на лапу, слегка дотронулся до него когтями.
- Так что же с ним делать?
- А давайте его съедим? – выкрикнул кто-то, и мутанты-полузвери смущенно притихли.
Первый человеческий младенец за столько лет. И такое предложить? Просто взять его – и съесть? Ну, а что?
И сперва один голос, потом другой, третий... подхватили, повторили послушным эхом, слились в нестройный, но уверенный хор. Они выкликали все громче и громче:
- А давайте! Давайте! Давайте его съедим!