Вселенная трепещет подо мной,
Рычит мотор, распугивая звёзды.
Покинув мир, который сам и создал,
Лечу домой.

А до него – полжизни по прямой,
Но это в идеале, в снах и грёзах.
Скользя в грехах, разбрызгивая слёзы,
Спешу домой.

Там бьётся сердце прошлого меня,
Там греет руки старость у огня
И смотрит в ночь, на звёздную дорогу.

Стремлюсь туда, где не был столько лет,
Где на моё молчание в ответ
Услышу:
– Ты вернулся! Слава Богу!

Ночь на двоих, короткая, как миг,
Под южным небом, с запахом магнолий,
В безумном мире – свежести родник,
Глоток свободы, привкус сладкий воли.

Гулять под звёздами, считая, загорать
(загар особый, бледно-серебристый),
Телами разрезать морскую гладь,
Бежать со смехом голыми на пристань

И с головой бросаться в темноту,
Ловить руками выпуклости тела,
Под тихий шёпот (Я же утону-у-у…)
Нести на пляж, целуя неумело.

Всё было так, как будто в первый раз.
Романтикой дышали ночь и море.
Пришёл восход и, обнимая нас,
Пел ветерком мелодию «Love story»*.

И было утро ярким и цветным,
И были слёзы, обещанья, вздохи.
Смывало море в прошлое следы.
Был путь домой, а позже – эти строки.

* «Love story». Муз. Франсис Лей, текст Карл Сигман
Исполнение Энди Уильямса http://www.youtube.com/watch?v=kUrxm4z9I-c

               Втихаря нальёшь, бывало, капель шесть (отборный яд)...
                                                  Гнедой

Было это воскресенье
тусклым с самого утра,
то есть дождь с грозой весенней,
а не майская жара,
ветер северный, не южный,
продувающий насквозь.
Это значит – выпить нужно,
не хотелось, а пришлось.
Ваське капнул валерьянки,
в одиночку пить – беда.
Кот довольно тостом мякнул.
Что мне выпить?
Водку?
Да!
Потеплело, полегчало.
Закурил, на бар косясь.
Водка – старт, она начало,
дальше старка будет в масть.
Я люблю, чтоб выбор в баре
был на самый разный вкус.
Эх, сегодня я в ударе,
с двух стаканов не напьюсь.
Граппа – это вам не старка,
самогоном отдаёт.
Выпил виски, для порядка
был туда положен лёд.
На вино Вальполичелла
не смотрю, жене оно.
Хорошо!
Душа запела!
Ладно, выпью и вино...

У кота глаза, как свечи
в тёмной комнате горят.
За окошком поздний вечер.
Вот и день прошёл не зря.

           Тронь спицы воздуха и пряжу птиц – полёт,
           как шарф, они соткут из неба ожиданьем,
           где обжигают человека плод
           орущий, мокрый.
                     Александр Петрушкин

В поту, в бреду
я брёл, не зная где,
горел и освещал тропу и ноги.
Но гасло пламя в белой пустоте,
где
только лес и снежные итоги.
На голых ветках сеть плела метель –
гамак весне, силки для недовольных.
Подачки ждать от неба не хотел,
я действовал...
Но было очень больно
ловить секунды улетевших дней,
разбрасывать года по полю жизни –
и умереть в болезненном огне,
чтобы воскреснуть на богатой тризне
младенцем, жадно ждущим плена лет,
и пьющим сок невинности, не зная,
что между сном и явью пауз нет.
И смерти нет.
Там просто жизнь иная.

3 ноября 2019 г.

                    Александру Петрушкину

Бумагу положив на хрупкий лёд,
Ловлю начало алого заката.
Вечерний мрак уже пространство пьёт,
И бабочка, дрожа, летит куда-то
За загоревшийся последним светом лес –
Схватить крупинку уходящей строчки.
А мой бумажный лист во льду исчез,
Оставив россыпь жирных многоточий.
Вернётся бабочка и, крыльями взмахнув,
Стряхнёт слова, что собраны в закате,
И упадёт, во льду навек заснув.
И всё зальет огнём закатный кратер.
В нём вспыхнут листья клёнов и берёз,
Разложенные стопками у тропки…
Я буду рад, что вовремя унёс
Элегию – набросок жизни робкий.

5 ноября 2019 г.

Иллюстрация Йона Бауэра

Сказочку хочется?
Будет вам сказочка, слушайте, дети.
Итак,
я расскажу, чему сам был свидетелем,
правда в истории сей…
Солнечный день, но в лесу незаметен он – чаще милей полумрак.
Я пробирался на озеро с удочкой, чтоб наловить карасей.

Лес необычный, таинственный, сказочный,
сосны растут в облака.
Саваном серым туман над болотами,
где распушился рогоз.
Озеро круглое очень глубокое, в гладких камнях берега.
Вижу – на камушке девушка голая в золоте длинных волос.

То ли Алёнушка,
то ли Рапунцель,
но издалека не поймёшь.
Хочется ей искупаться, да боязно –
больно вода холодна.
Где-то по тропке в её направлении топает по лесу ёж,
но из травы за стволами древестными дева ему не видна.

Дева…
нет, девочка –
смотрится в озеро, где отраженье её,
кутаясь в длинные пряди из золота,
взгляд посылает назад.
Ёжик тем временем тропкой утоптанной тоже на берег идёт.
И не торопится, дышит и нюхает…
Просто дневной променад.

В тёмном лесу только ёжикам ходится –
что им в колючей броне…
Девочек здесь ожидают чудовища…
В сказках подробно о том.
Вот и сейчас наблюдает за девочкой кто-то ужасный на дне,
и притаилось космато-зубастое нечто за ближним кустом.

Кто там – из озера или из кустика
(я не скажу, не глядел) –
выпрыгнул, выскочил….
Озеро булькнуло, ветка качнула листвой…
Золотом светится локон на камушке, девы не видно нигде…
…сказке конец.
Вы не плачьте, пожалуйста: ёжик остался живой.

Другое окончание по просьбе внучки . Читать вместо последней строфы.

Тени сгущались,
темнело у озера,
страх заливал берега.
Ёжик увидел красивую девочку,
девочка тоже – ежа.
Встреча нежданной была, и поэтому все испугались слегка,
но в это время в камнях возле берега ёжик заметил ужа.

Ёжик решил,
что прогулка окончена,
он нагулял аппетит.
И, словно мячик колючий, подпрыгнул
и ужика ловко поймал.
Девочка охнула, сжалась испуганно, но ей ничто не грозит.
Видит, что ёжик доволен и чавкает, и улыбнулась сама.

В это же время
из кустика ближнего
вылез лохматый щенок.
Начал на ёжика гавкать,
но ёжику
было не страшно совсем.
Что же, пора нам заканчивать – сказочке нужен какой-то итог,
так же боюсь, что продолжив рассказывать, я вам совсем надоем.

Вдруг неожиданно,
с шумом и топотом,
вышел на берег старик.
Стал он ругаться
грозить хворостиною,
девочку громко стыдить.
Даже хлестнул хворостиной по заднице голой, а девочка – в крик.
(Это последнее – не обязательно, деток не следует бить)

Девочка быстро
накинула платьице –
и по тропинке бегом!
Ёжик на всё –
никакого внимания:
хвост доедал неспеша.
Грозный старик побежал вслед за девочкой, грозно махая прутом.
Следом за ним и щенок прыгал весело, сразу забыв про ежа.

Всё же закончу
моралью я сказочку,
издавна так повелось:
девочкам, мальчикам
в лес и на озеро
бегать без взрослых нельзя.
Там кроме ёжиков могут вам встретиться даже кабан или лось.
Будьте послушными, умными, добрые книжки читайте, друзья.

                                        Александру Петрушкину

Над нами всеми Бог, а за спиною дыба.
Рифмуя жизнь свою, печатая судьбу,
с тоской гляжу в окно.
А где-то жарят рыбу
и громко говорят, а слышно бу-бу-бу.

Знакомые слова ищу в пространстве малом,
прислушиваюсь, жду,
но всё не то, не те.
Скучаю.
Дождь идёт.
Листва с берёз упала.
А мне б со стаей птиц за море улететь…

Стучатся звуки в дверь,
листвой шуршат по окнам –
из крана кап да кап! –
сливаются в ручей,
звеня, бегут, бегут стремительным потоком
и в крепости моей разыскивают щель.

Мы красные внутри (как вкусно пахнет рыба!),
но сшиты из бумаг, запретов и страстей.
Уходит вглубь земли тяжёлой жизни глыба,
течёт, течёт вода,
не удержать в горсти.

Я лодочник.
Плыву, куда – и сам не знаю.
Журчат слова-вода, холодные, как лёд.
И рыба подо мной.
Косяк, а, может, стая.
Но это всё равно, тут главное, что под.

Хватаю, потрошу…
Исколотые пальцы
Кровавят холод слов и пачкают строку.
Назад я не хочу, и не хочу остаться.
Солёный, как слеза, беспомощно теку.

Ошибки, как ножи по швам из красной нити,
плюсуют жизнь и смерть, о сумме не сказав.
И кто-то там с небес меня в окошко видит,
а я…
А я сижу, на всё закрыв глаза.

Это всё не легенда, а быль, только быль...
Шампольон-египтолог папирус нашёл,
драгоценный подарок богов и судьбы.
Прочитав, прошептал он: – Ага! Хорошо...

Там написано было: какой-то Рамзес,
сэкономив на стройке талантов мешок,
тайно вывез богатства в далёкий Эфес.
Для правителя это не грех, а грешок.

Где богатство зарыто, никто не узнал,
но на память свою не надеялся он.
Записал, как найти драгоценный металл.
Тот папирус случайно нашёл Шампольон.

Никому не сказав о находке своей,
он решил не спешить: где века – год не в счёт.
А папирус отдал на храненье в музей,
но не знал, что он сам через месяц умрёт.

Перед смертью он другу признался во всём,
друг по глупости тайну доверил жене.
Но слова за зубами не держит бабьё.
Через час тайна стала известна и мне.

Годы в недрах музея папирус искал
и ослеп, напрягая напрасно глаза.
Там осталось немного, находка близка.
Ты, читающий это посланье, дерзай!

На болотах Фокс Тор*, там, где каменный крест
Это было. Порукой тому моя честь!
Там ходил Бонифаций*, святой из Девона,
И услышал он тихий таинственный плеск.

Затаилась луна среди туч дождевых.
Яркий нимб появился вокруг головы,
И увидел святой птицы бубри* гнездовье
И яйцо на подстилке болотной травы.

Вдруг зелёным огнём полыхнуло яйцо,
Резкий ветер святого ударил в лицо.
Расколов изнутри скорлупу, появился
Тот, кто обликом был не похож на птенцов.

Чёрный пёс скалил зубы острее меча
И, сверкая глазами, утробно рычал.
Бонифаций, увидев рожденье баргеста*,
Посох сжал и с молитвой ударил сплеча.

Баргест с визгом умчался в кромешную тьму.
Где ж с молитвой и посохом сладить ему!
На гнездо поглядел Бонифаций сурово –
То исчезло навеки в огне и дыму.

Крест из камня сложил на том месте святой
И покинул Шотландию ранней весной.
Слово веры понёс он в империю франков.
Но с тех пор по ночам слышат жители вой

На болотах Фокс Тор, там, где каменный крест…

*.Фокс Тор – болото в графстве Девоншир.
*.Бонифаций – Священномученик Бонифаций Кредитонский († 754; память 5 июня)
*.Бубри и баргест – мифические существа английского фольклора.

Сказали мне,
что я стонал
во сне.
Семён Кирсанов

жизнь перемешиваю, чтобы
на дно не пала подгорать.
на кухне учиняю обыск:
где перец?
жизнь не так остра!
газ голубым платочком машет,
прощаясь, уходя в трубу.
ему что жизнь моя, что каша.
пора пинками гнать судьбу
во двор, где топоры и плахи,
рубить дрова, разжечь мангал…
…подул, попробовал…
не сахар.
и с солью я не угадал.

Скучно! Сижу и смотрю, как бросается море на скалы.
Гневом велик Посейдон, очевидно супруга достала.
Эти разборки богов, бесконечные грязные склоки!
Месяц сижу и гляжу – парусов не видать на востоке.
Вот же попал, так попал! То папаша буянил, то отпрыск.
Зря возвратился сюда, надоел неожиданный отпуск.
Дело на Крите – пустяк: Минотавр отлежался и выжил.
Минос контракт оплатил – есть и деньги и номер под крышей.
Всё включено. Стол и кров, даже девки раз в сутки, как бонус.
Тело жирком обросло, постепенно теряя свой тонус.
Ходит за мной Минотавр и во всём подражает потешно.
Вышел характером в мать, но отца доминирует внешность.
А Ариадна ему рассказала про то и про это…
Мифы послушал и я. Напридумали разного бреда!
Парень наивен и глуп, вот и верит рассказам дурацким.
Носит дубину за мной и другие ненужные цацки.
Из лабиринта-тюрьмы погулять каждый вечер выходим.
Ропщут мамаша и царь, только парень не буйствует, вроде.
Щиплет траву, дурачок, веселится вовсю. Не иначе,
Он отыскал коноплю, и теперь от меня её прячет.
Мне всё равно. Я смотрю – пала бури великой завеса.
Надо когда-то богам заниматься пирами и сексом.
Вот, наконец, и просвет в бесконечно тоскливой погоде.
И долгожданный корабль из Эллады к причалу подходит.
Молча по трапу идут молодые девчата и парни.
Путь к лабиринту ведёт, скоро время обеда настанет.
Мне же туда уплывать, где готовятся новые мифы:
Гидрам давать укорот, восхищать и Афины, и Фивы.
Мир тебе, Крит! Ухожу, ни на драхму о том не жалея.
Вот же болван! Рассказать позабыл я совсем про Тесея!

(Израильский сплин)

По Алленби* до скамейки на Ротшильда*
Двадцать усталых и долгих минут.
Мной за неделю, что в городе прожита,
Выбран от моря короткий маршрут.

Отдых – понятие множечко странное,
Деньги по ветру летят, как стрижи.
Здесь оно, море моё долгожданное,
Вот и любуйся, купайся, дыши.

Влажной жарой надышался я досыта,
Море – не море, а тёплый рассол.
В теле прекло… непреклонного возраста
Сердце отплясывает рок-н-ролл.

Вот я сижу, поправляю здоровье
(смена мелодии – с рока на туш),
но говорят, что у нас в Подмосковье
тоже за тридцать, без моря к тому ж.

Вдох… Под деревьями тени достаточно
Выдох... Осталось два дня – и домой.
Рядом целуется сладкая парочка –
парень и... парень… Вздох: боже ж ты мой!

Выдох и вдох… Скоро вечер опустится –
Свежести малый, но нужный глоток.
Праздным народом заполнятся улицы.
Жизнь продолжается. Выдох и вдох…

*Алленби - одна из главных улиц Тель-Авива
*бульвар Ротшильда - популярное место отдыха гостей и горожан

               пробуждаешься ночью на реке Аа
               над тобою мгла под тобою мгла
                              Александр Петрушкин

в темноте нет ни берега ни реки
только небо течёт от звезды к звезде
эти звёзды холодные далеки
мы с тобой сейчас и нигде и везде

не нужны нам ни вёсла ни паруса
мы во мраке плывём или в ночь летим
там встречаются разные чудеса
посмотри-ка – мигает маяк-фитиль

ангел знак подаёт что туда нельзя
там и времени нет там и чувства нет
это значит другая у нас стезя
и на этой дороге мы встретим свет

то ли блеск впереди то ли снизу плеск
тонут звуки туманится Млечный путь
знаю где-то во тьме есть дремучий лес
предлагающий путникам в нём вздремнуть

слышишь ветер сопит словно старый дед
значит скоро и наша придёт пора
на заре оставляя незримый след
в утро раннее вынесет нас корабль

Птица

Тонкой полоской заката
небо с землёй разделили…
Ты улетаешь на запад,
снова почувствовав крылья.

Веришь попутному ветру,
что прилетит на подмогу
и к бесконечному лету
точно укажет дорогу.

Сердце, как птица, трепещет,
словно воробушек бьётся…
Собраны деньги и вещи,
вылет транзитом за солнцем.

Остановлюсь на пороге,
не помешаю отлёту.
Что ты получишь в итоге
предполагаю, но…
– К чёрту! –

ты мне ответно сказала
на пожеланье удачи.
Счастья тебе не хватало…
Думаешь, будет иначе?

«Глупое сердце, не бейся»,
счастьем обмануты все мы.
И отменяются рейсы,
и возникают проблемы.

Там, за полоской заката,
всякое может случиться…

Может быть, лучше не надо…
Дома надёжнее, птица.

Ах, эта влажная жара! И море, что не освежает!
Соседи, что поспать мешают своим весельем до утра.
Ах, этот город-вавилон – безликий, суматошный, грязный,
где вечерами вечный праздник, переходящий в крепкий сон.

Перешагни его порог – и уведёт тебя дорога
в страну, отмеченную Богом, где слились Запад и Восток.
Страна евангельских чудес, ожившей Библии страницы!
И можно заново родиться под синевой её небес.

Отринь на время суету, открой в себе иные грани –
И сразу солнце добрым станет, другие краски расцветут.
Услышишь звон колоколов, коснёшься облака Фавора –
И ты войдёшь в священный город…
Когда ты будешь сам готов.

Нетронутый коньяк, а рядом кофе стынет…
Да нет – совсем остыл.
Я жгу дрова проблем в пылающем камине.
а кажется – мосты.
Двенадцать бьют часы, а звуки прочь уносит
и поглощает тьма.
Весна стучит в окно, а в доме правит осень.
А что потом? Зима…
И память, словно дух летает в Эльсиноре,
взирая с высоты,
как лижет на песке безжалостное море
волной твои следы.
Они уходят вдаль, но всё ещё возможно
тебя назад вернуть.
И соль морской воды я чувствую на коже,
а ветер бьётся в грудь.
Тобой закрыта дверь, и только на камине,
как яркое пятно,
забыт и одинок, платок, как море синий.
Капель через окно
пытается звенеть, но я весне не верю –
она ушла с тобой.
И ветер, словно пёс, уже скулит под дверью,
зовёт уйти в запой.
Но подожду, пока огонь в камине скачет
я буду кофе пить,
а заодно решать последнюю задачу:
to be, or not to be?

Ночь была полна раздумий,
Сон со мной в разлуке был.
Я считать пытался гурий,
Но разжёг желаний пыл.
И ворочался, пытаясь
Сон в кровати отыскать.
И подсказывала память
Мне пароль «Япона мать!»

Вся измятая подушка
Стала плоской, словно блин.
Потно-лысая макушка –
Натуральный апельсин.
Рисовал на небе месяц
Чёрти что и чёрти с чем.
По ступеням звёздных лестниц
Лезли вестники проблем.

На лучах играла Дева
Псая Oppa Gangnam Style.
Рыбы справа, Овен слева
Хором мне кричали «Бай!».
Через сомкнутые веки
Скорпион колол зрачок.
Я, мечтая о побеге,
Только охал, дурачок.

Но решился – и сорвался
С ложа вниз. Летел, крича,
И кружилась в вихре вальса
Рядом чёрная свеча..
С каждым кругом ближе, ближе,
Вместо пламени – туман.
Лунный кот, пушисто-рыжий,
Мне звезду швырнул в карман.

На фитиль попала искра.
Пламя, высунув язык,
С аппетитом ело «Вискас»,
Вверх и вниз ходил кадык.
Трепетала занавеска,
Обдувая ветерком…
Вдруг восход с весёлым плеском
Хлынул в койку прямиком.

И упал со мною рядом
Дезертир – пропавший сон.
С виновато-хитрым взглядом
Обниматься лезет он.
Пусть звенит шальное утро
Хором птичьих голосов,
Я решил, что будет мудро –
Провалиться в сон без снов.

Бабье лето – на осколки от случайного пинка.
На лугу пасутся тёлки, ищут вход из тупика.
Гобелен из паутины я повесил просушить,
а теперь леплю из глины перепутанную жизнь.
Истекают соком груши, запах манит и пьянит.
На краю промокшей суши я сижу один. Не бритт,
Не германец, не поляк, не негр – потомственный русак.
Ты мне в полдень ночью звякни, потому что всё не так.
Потому сижу, как олух, пятки в небо окунув,
и сливаю влажный воздух на горящую луну.
Всё от сплинного настроя, от осенних непогод.
Погоди, баян настрою – и пойду по небу вброд
до туда, где и октябрь – не осенняя пора.
Мне бы, молодцу, коня бы, шашку в руки и – ура!
И чапаевским аллюром прямо в дамки из ферзей.
В красных плавках от кутюра появлюсь во всей красе
среди пенного прибоя и, втерев поглубже крем,
выпад солнца встречу стоя, потому что нет проблем...
...кроме дикого похмелья, кроме сухости во рту.
А ещё скажите – где я?
– Прибываем в Хургаду.

Зреет чёрный виноград, ловит солнце.
Осень тёплая пока, бабье лето.
Полосатая оса возле вьётся,
Очень хочется осе пообедать.

Беззаботная пора отпускная
Промелькнула, как стрела, и пропала.
Улыбаюсь, о тебе вспоминая,
И жалею, что тебя было мало.

Смех, звенящий ручейком, блеск улыбки…
День безумен, ночь нежна, утро сонно…
И на коже золотой солнца блики,
И твоих счастливых глаз цвет зелёный.

Ходят в море корабли, реют чайки,
Пляж песчаный, и волна бьётся пенно –
Снимок памяти моей, чёткий, яркий.
Я вернусь туда опять непременно.

Всё хорошее летит, словно ветер.
Потянуло холодком – осень всё же.
В травы выплеснув росу, входит вечер,
Словно этот виноград чернокожий.

                Здравствуй, здравствуй, я вернулся,
               Я к разлуке прикоснулся...
                         Ю. Визбор

Разбудил? Прости, родная!
Что со мною, я не знаю,
не могу понять и сам –
словно ветер в паруса...
Шелестело в Храме эхо:
надо ехать, надо ехать!
Слышал в пении молитв:
ждёт, надеется, простит...
Извини меня, что поздно.
Только что шептали сосны
мне "Шалом!" у древних стен.
Робко вздрагивала тень
ветки, пряча от светила...
Шишка медленно катилась
по тропе всё вниз и вниз...
Стены в небо поднялись,
провожая. Я вернулся...
Прилетел, не сбился с курса.
Мне был дорог каждый миг,
потому и напрямик...
Ждать терпенья не хватило.
Здравствуй! Ты меня простила?

               Она любила его, она говорила правду.
               М. Булгаков "Мастер и Маргарита"

Там, за восходом, больше не будет нас.
В мягких ладонях спрячу своё лицо.
Пламя заката будет сжигать рассказ.
Доля такая гениев и творцов.

В мягких ладонях спрячу своё лицо.
Я не заплачу, хватит на это сил.
Завтра потоком хлынут слова лжецов.
Милый, прошу я, ты их сейчас прости.

Пламя заката будет сжигать рассказ.
Слово за словом небо к себе возьмёт.
И безразлично вечности – век ли, час...
Счастье и слёзы – маленький эпизод.

Доля такая гениев и творцов –
Слово и Дело! Было и будет так.
Пламя заката свежим кровит рубцом.
Пепел развеян, значит – пора взлетать.

Лето и отпуск на даче – чего ещё?
Зелень, клубника… полив и жуки в картошке…
Плавится воздух, и пот по спине течёт.
Хочется квасу и в тень, отдохнуть немножко.

Этой жарой заколдовано всё вокруг,
Птицы и те не летают, у них сиеста.
Белое солнце на полмиллиона люкс
Плавит тела, превращая в кисель и тесто.

Прячутся тени в беседке и льнут ко мне,
Словно пытаясь проникнуть в мою дремоту:
Синее море, и лодочка на волне
Плавно скользит к неизвестным пока широтам.

Так бы и плыл… Но развеялся сон. Женой
Ужин накрыт, и за красной чертой заката
Розовым облаком спрятался зной дневной,
Шелестом ветра в листве прошептав: «До завтра!»

От впечатлений кругом голова! –
что только не приснится. Вот и ныне
я был в стране, где не был года два.
Каков пассаж! Но – правда. Кофе стынет,

а я сижу и вспоминаю сон,
и снова вижу:
лица, лица…
(scusi!)
потомков перешедших Рубикон,
но без ассоциаций и аллюзий.

Их родина историей полна,
а города похожи на музеи,
где место есть для пасты и вина
(вкушал и, вспоминая, я балдею).

Здесь Возрожденья дух неистребим,
которому весь мир обязан многим.
Венеция, Флоренция и Рим,
куда вели когда-то все дороги.

Слова и жест – неразделимый сплав,
под южным солнцем потемнели лица,
неторопливы, добродушный нрав,
и там, у них, явилась миру пицца.

Они, как мы, влюбляются и пьют
(какая гадость эта ваша граппа!),
часов не наблюдают и минут,
но все грехи простит им общий Папа.

Язык красив, для песен создан он.
Прислушайтесь: bongiorno, via, piazza…
Потомки перешедших Рубикон,
хотел бы рядом с вами оказаться.

Да только не пускает курс валют,
и исчезают, как в тумане, лица.
Очнулся я, остывший кофе пью,
но почему-то хочется напиться.

                    Весь мир разделен для меня на две половины:
                    одна — она, и там все счастье, надежда, свет;
                    другая половина — все, где ее нет, там все уныние и темнота...
                                Лев Толстой

Майская полночь застыла, стоит стеной,
Звёзды погасли и спрятались за луной,
Тусклой и мутной.
Ни соловьёв, ни жуков – пустота вокруг.
SOS! – отправляется глухо сердечный стук
В прошлое утро.

Там был росою удачно заснят рассвет,
Там я читал посвящённый тебе сонет.
Ты улыбалась,
Очень похожая на золотой восток,
Из одуванчиков жёлтых плела венок…
Тихая радость…

В полдень – гроза, и на солнце упала тень.
Небо погасло и: – Кажется, быть беде! –
Ты прошептала.
Так и случилось, и в этом моя вина…
Вечер налил в одинокий бокал вина,
Вспыхнувший ало.

Ночь перешла незаметно границу дней.
Я, обречённо, следом иду за ней,
Словно в тумане.
Только не верю, что будут заря и день.
Если и будут, то будут они не те.
Там, где тебя нет…

Был вечер томным... и хотелось продолжения
Горели свечи на столе – интимно, камерно:
вино, французские сыры...
И тем не менее
свиданье кончилось ничем, что есть неправильно.

В пустой квартире (я не в счёт) тоскою веяло,
и ароматами духов, и сигаретами.
А время пряталось в углах...
Сидел потеряно
и – странно – думал о еде: пюре с котлетами.

Мы выбираем из того, что есть в наличии.
Глотая плесень, пил вино и гладил Барсика.
В сирени пели соловьи романсы птичие,
а то, что баба не дала, так это – классика.

Я не был там ни раньше, ни потом,
но помню всё, но знаю всё, что было...
Среди песков стоит стеклянный дом,
где время навсегда внутри застыло.

Там всё, как было много лет назад:
поёт и скачет в клетке жёлтый кенар,
блестят в огне лампады образа
и светится экран у КВНа.

Букет из разноцветных хризантем
в прозрачной вазе на столе, газета,
вязание... Хозяев нет нигде.
Они ушли и заблудились где-то.

И бьёт песок пустыни, словно град.
Хочу войти, но ключ давно потерян...
И снится это много лет подряд.
И много лет ищу ключи от двери.

…покрошишь вчерашний хлеб
в кормушку, ещё пшена…
Январский мороз свиреп.
Хрустальная тишина
над домом, над садом, над
замёрзшим навек селом…
А время нельзя назад.
А небо – белым-бело.
И:
– Радуйся, Николай!* –
зашепчут опять уста.
Метели утробный лай
вспугнёт вороньё с креста.
Надежда ещё живёт,
лампада ещё горит,
но толще на окнах лёд,
бледнее цвета зари.
И:
– Господа умоли!* –
зашепчешь на образа…
А сердце опять болит,
и гасит глаза слеза…

Плыли мы по параллели…
Ой! Конфуз!
Не плыли – шли.
Просто так, без всякой цели.
Потихоньку, еле-еле
Нас течения несли.

Было всё равно куда нам,
Просто было хорошо
Помечтать об океанах,
О далёких южных странах
И купаться голышом.

Пели песни, пили пиво,
Под тараньку и шашлык.
Солнце жарило лениво,
Тень на нас бросали ивы,
Кулаком грозил лесник.

Параллельно пролетали
Чайки, гадя и крича.
Это мелочи, детали,
А пейзаж был пасторален,
Не хватало лишь девчат.

Шевелился плот под нами,
Из щелей водой плевал.
Но мы были пацанами,
Не грозило нам цунами,
Не пугал девятый вал.

Ни шеста нет и ни вёсел,
Воздух – истинный бальзам.
Август. Скоро будет осень,
А куда река уносит –
Параллельно, так сказать…

Испортилась музыка в скрипке, завяли цветы,
и письма твои в письмена превратились внезапно.
Исчезла шкатулка, в которой хранились мечты,
и высох твой лак ярко-алого цвета азарта.

Шагреневой кожей сжимается прежний простор,
на скатерти время рисует моря и пустыни,
а в пенковой трубке былое сжигает костёр,
и в чашке кофейной эспрессо беспамятно стынет.

Я ключ подобрал, чтобы время назад повернуть,
но дверь потерял в лабиринте фантазий наивных.
И тщетно на прежнюю свежесть надеется грудь,
а завтрашний день исчезает в тропических ливнях.

Стучу в небеса, где ответы на все времена,
где шансом последним надежда упрятана в компас.
Но ветер вздыхает и наши несёт имена
навстречу рассвету... а, может, в бездонную пропасть...

Тоска сжимает горло, мысли плавит,
по нервам бьёт – не отразить удар.
Борьбу ведёт, как водится, без правил –
она о них не знала никогда.

Спасаясь от неё, бегу из дома,
за рощу, где река стремится вдаль,
где тишина над миром невесома,
где лунный свет рисует пастораль.

Трещит костёр, секунды вверх взлетают,
ночное время медленно горит.
И я в огромном звёздном океане
купаюсь от заката до зари.

А Млечный путь мою тоску уносит.
Не навсегда, но отдохну пока,
вдыхая грудью тишину и осень,
и жизни ощущая берега.

Робкий тоненький лучик солнца
сквозь портьеру проник ко мне
в сон глубокий, как дно колодца…
Надоело лежать на дне
бестелесным и позабытым
где в подругах – тоска одна.
Из тепла и надежды свитый,
луч укажет мне путь со дна,
словно ниточка Ариадны,
и шепнёт, провожая, он:
«Она любит, и будет рада…»
И – билеты, вокзал, вагон…
Между дней, меж дождя и снега,
вдоль минут, поперёк судьбы
поезд мой не задержит бега,
счёт до встречи ведут столбы.
Помню, верю словам и мыслям
и навстречу тебе тянусь...

Ветер в окна швыряет листья?
Сон уходит… Приходит грусть…
Солнце скрылось за тучей грозной,
растянувшейся на года…

Может, правда – ещё не поздно?
Тогда…

Зима дохнула, дождя заморозив нить.
Морозным эхом упал первозданный снег,
А мне сегодня к тебе в Подмосковье плыть
По бурой пене замешанных солью рек.

Машинный хаос столицы вдали пропал,
И только снег, окружая меня, идёт,
Меняя облик – то хлопья, а то крупа,
То еле кружит, а то ускоряет лёт.

Туманно-белый чехол на деревья лёг,
Стеклянным звоном ветвей напевает лес,
Внутри которого прячет своё жильё
Сама зима в окружении вьюг-принцесс.

В пути заснеженном вырезав колею,
С метелью в прятки играя, ползу вперёд,
Где ждёт объятий тепло и твоё «люблю»,
Которых этой зимою недостаёт…

Ветра в атаку с севера летят,
и лето затаилось в обороне.
Гроза гремит, но поздно бить в набат –
В окопах август безнадёжно тонет.

А я всего лишь наблюдатель. Мне
не помешать осеннему прорыву.
Но в доме и на небе всё темней,
а молнии на тёмном – так красиво!

И пьяные шатания берёз,
и яблоки бильярдными шарами,
и необычность августовских гроз,
холодного заката яркий пламень –

мне нравятся, но хочется тепла,
что нынешнее лето пожалело.
Молочность запотевшего стекла
пространство декорирует умело.

Сентябрь близко: несколько шагов –
и август прекратит обороняться.
Узоры пёстрых павловских платков –
очередная смена декораций.

Мы пальцами вскрывали вены, чтобы
прийти в себя…
Действительность бела:
халаты, потолки, берутся пробы,
чтобы найти у нас антитела.

В мозгах мешая сизо-серый студень,
нам повторяли сотню раз подряд:
"Летать, как птицы, не умеют люди..."
Враньё!
Умеют, просто не хотят.

Вчера я видел – двое полетели…
Охранники стреляли, матерясь,
не попадая по высокой цели,
а мы ушли, нарушив с миром связь.

Мы, как слепые, двигались на ощупь.
И был туман, и зеркала вокруг.
Казалось, что пройти насквозь их проще,
вот разобьём - и всё случится вдруг.

Но оказалось - ошибались все мы.
Хрустели под ногами зеркала,
где отраженья наши были немы,
но кровь осколков по земле текла.

И всё же там, в туманной занавеске,
иного света показался край.
Надрывно крикнул в уши ветер резкий,
но мне понятно было лишь "...давай!"

Я сделал шаг, чтоб вырваться из плена,
упал, но с кровью выбрался на свет.
Успел едва, зарубцевалась вена.
Я крикнул тем, кто не успел – Привет!

К открытому окну взлетел, как птица,
нырнул в пургу, что город замела…
И я увидел – некуда стремиться,
и вниз упал…
Действительность бела…

Машинке «Зингер» больше сотни лет,
но как часы швейцарские надёжна.
Давным- давно потрачен ремкомплект,
но кое-что добыть ещё возможно.
И шёлк, и бязь, и ситец, и сукно,
и даже кожу – всё сошьёт на славу.
Сим раритетом я уже давно
владею по наследственному праву.

Закончив огородные дела,
крутили ручку старенькие руки,
иголка строчку ровную вела –
и появлялись юбка или брюки.
Перешивались платья и х/б
в обновки ловко, быстро и умело
и дочери, и зятю, и себе,
и внуку, на котором всё горело.

Те времена остались вдалеке,
обновками забиты магазины.
Бессмысленно скучать на чердаке –
судьба такая старенькой машины.
Среди мышей, под сетью пауков,
не видя свет и человечьи лица,
ненужная – её удел таков….
Но оказалось – может пригодиться.

Семейной жизни распоролся шов,
его вручную наскоро стачали.
И нам казалось – это хорошо,
да только нитки белые торчали.
Так, может, тут и «Зингеру» пора
сказать своё проверенное слово?
Давай сошьём сегодня и вчера,
прекрасная получится обнова.

Ночь шепчет мне засохшею листвой,
шершавым телом и сухим дыханием.
Песок ползёт...
Живое существо,
медлительное в нашем понимании.
Шуршит, как мышь за тёмною стеной,
непуганая, сытая и наглая.
А звёздам тесно в небе надо мной,
у мрака форма в орденах, парадная.
Тепло песка струится в небеса,
и мысли о прекрасном рядом кружатся.
Так хочется всю жизнь переписать,
собрать в кулак терпение и мужество...
Но лишь на миг, до света ярких фар,
рычанья джипа, голосов и смеха.
Пустыня вновь безлика, ночь слепа.
И мыслей нет, и надо в город ехать...

Откуда человек узнает, как ему вести себя с другим человеком?
Откуда мужчина узнает, как вести себя с женщиной?
От книг мало толку.
Дэниел Киз. Цветы для Элджернона

...идти на ощупь, в темноте,
и спотыкаться, в стену биться...
За чашкой кофия с корицей
я разобраться захотел
в своей судьбе.
В судьбе твоей
под цифрой, лишь тебе известной,
я занял проходное место.
Плевать на цифру.
Что о ней...
Вот обо мне...
Уже седой,
а сам, как юноша наивный,
восторженно кропаю гимны...
Бегу по жизни за мечтой
в который раз, который год...
И розовых очков осколки
хранятся на каминной полке,
на гардеробе, да и под...
Всё дело в книгах!
Вся беда,
что мы им верили наивно.
Вот так и жизнь проходит мимо,
глядишь – подведена черта...
Да чёрт возьми всех этих баб!
Как разобраться в человеке?
Да шли бы лесом все карнеги,
что учат опыту растяп!

Остановившись на бегу,
пришла пора подумать здраво.
Остывший кофе – та отрава,
настало время коньяку...

...в двойной эспрессо – ром, пропорции известны.
Не тороплюсь, курю, смакую по глотку.
Курортные деньки слились в один – воскресный,
и, вымывая лень, через меня текут.

А где-то мчат часы, спеша невероятно.
Я думаю – зачем? Ответ не нахожу.
Сижу и кофе пью в минуте от заката,
и слух ласкает мне прибоя лёгкий шум.

А в номере жена уже пакует вещи,
и утром... Но душа не хочет перемен.
Мне хочется мечтать, что вечер будет вечен.
...эспрессо я допил. Налей ещё, бармен!

Над головой – переплетенье веток,
листва – как черепица всех цветов.
Потерю драгоценных нервных клеток
я, как всегда, простить тебе готов.

Скрипит скамья, просохшая за лето,
ползёт оса к варенью по столу.
Осенний день, сгорая незаметно,
стекает влажной струйкой по стеклу.

Молчания туман вокруг беседки,
и холодок улиткой по ногам.
Валерианы жёлтые таблетки
тебе, а мне – повторные сто грамм.

Закончились слова, их много было,
зелёный чай нетронутым остыл.
На запад солнце ночевать уплыло,
лучей щепотку бросив на кусты.

- Красиво…
Ты кивнула, и улыбка,
как луч последний, на лице твоём.
Вернулись звуки… хлопнула калитка…
Пора мириться, после чай допьём.

Я пляшу своё азартно, лишней музыка была.
Пели, вроде, по-английски, потому что слышал «ес».
Мне английский, что китайский, я люблю ансамбль «Ялла».
От шансона, рэпа, диско просто жуткий диатез.

Я пляшу, хожу в присядку, мне на музыку плевать.
У меня внутри играет – то ли танго, то ли марш.
Почтальон сказал: «Письмо вам, но спляшите-ка сперва.
Что я, зря сюда припёрся на двенадцатый этаж?»

И включил свою мобилу… Пять минут уже пляшу.
Мне сто лет не слали писем. «С толстой сумкой на ремне»,
Почтальон отбил ладоши, а сосед по этажу
Наблюдает в щёлку двери и завидывает мне.[/size]