"...в Ленинграде есть такая же улица, такой же дом
и такая же квартира. Иначе я никогда не был бы счастлив."
(с)

Можете не верить. Но поверьте:
ныне, а не тридцать лет назад
где-то на неведомой планете
есть счастливый город Ленинград.
Ели голубые на Московской
в снежных шубах спят под Новый год.
Лавочки скрипят по-стариковски
в сквере, где к "Зениту" поворот.
Там гуляют девушки и дети
в свете голенастых фонарей.
Их обидеть может только ветер,
если дунет чуточку бодрей.
В пять утра скребёт усатый дворник
снег, который за ночь намело.
К девяти от солнечного горна
в комнатах уютно и светло.
Где-то там, на Загребском бульваре,
я живу на пятом этаже,
к празднику тихонько кашеварю
и конечно, счастлива уже.

"Черная речка, черный пистолет,
Какая встреча, такой и привет." ©

кабаре-бэнд "Серебряная Свадьба"
"Чёрная речка"

Шла машина тёмным лесом.
Волновался тёмный лес:

- За каким ты, парень, бесом,
на рожон опять полез?
Вот на дереве русалка,
вот под дубом бродит кот.
Для тебя отдам, не жалко.

А во/д/итель прёт и прёт...

- Хочешь терем и девицу,
что на свете краше нет?

- Мне ночами часто снится
воронёный пистолет.
Снится речка торфяная,
топким берегом маня.
А зачем зовёт, не знаю,
нет покоя для меня.

Старый лес вздыхает тяжко:

- Вот, ещё один такой...
Снова в тереме бедняжка
будет слёзы лить рекой.
Будет дуб шуметь шершаво
над твоею головой,
можешь править влево, вправо,
всяко сыщется покой.
Смоет времечко наколки,
смоет сказочную ложь,
где-то там, под тёмной ёлкой
ствол приснившийся найдёшь.
Ждёт Лепаж, Макаров, Стечкин,
колеси, не колеси...
Больно много чёрных речек
расплодилось на Руси.

на «Конкурс Tribute to Серебряная Свадьба» (Выход Из Под Контроля)
http://www.stihi.ru/2013/05/21/6468

Вчера ещё казавшаяся вечной,
бесследно забывается зима.
Очищенный метелями скворечник
купается в берёзовых дымах.

В шкафы от моли спрятаны дублёнки.
По улицам, встречаясь там и тут,
пузатые и важные девчонки,
как уточки, торжественно плывут.

Далёким сном Гоморры и Содома
проходят краем, падают за край
торнадо, разметавший Оклахому,
и майский снег, засыпавший Алтай.

И это в страшной сказке, понарошку
бредут за флейтой дети вдоль канав.
Сейчас и здесь - весна, на солнце кошка,
блаженно развалилась, задремав.

Так тихо, так безудержно спокойно
на этом разомлевшем рубеже,
что все, ещё не начатые, войны
оконченными кажутся уже.

Дымом палевым и горьким
пахнет поздняя весна,
вновь на Ландышевой горке
слышен скрип веретена.
Крутит Макошь веретёнце,
жизнь разматывает вспять,
тает медленно на солнце
крепкой памяти печать.
Паучок-золотошвейка
тянет скань, готовит впрок.
Ожил старый муравейник,
ростом с маленький стожок.
Видно, с осени в иголки
прядка сена вплетена.
Телом розовым и долгим
к небу тянется сосна.

/любы, любы, любы, любы
ей пока ещё цветы,
ходят где-то лесорубы,
как ходил когда-то ты.../

Ей пока иголку в сене
не приходится искать.
День погожий и весенний.
Вёдро. Божья благодать.

"Как будто жив, как будто жду чудес"*,
как будто бы ещё подспудно дышит
ободранных высоток тёмный лес
в подзоре из сиреневых ледышек.

Отправился в буржуйкин жадный рот
тяжёлый том с сонетами Шекспира,
пахнуло жаром, кажется, вот-вот
восход проколет солнечной рапирой

привычной ночи траурную мглу.
Но свет исчез. Везде, на всей планете.
И я опять читаю громко вслух
про сорок зим и медь тысячелетий.

Поскольку о случившейся пропаже
"кто, как не я, морозной тьме расскажет"*?

*Написано для "Венка сонетов" http://zamok-aleda.ru/forum/index.php?topic=9547.0;all
по магистрали Майка Зиновкина. Первая и последняя строчки - из магистрали.

Хоть плачь, хоть не плачь, хоть молитвенно требуй,
он мал, сиротлив и нелеп -
последний кусочек последнего хлеба
на белом скоблёном столе.

Давно ли дымился горячими щами
ведёрный печной чугунок,
и странных людей, не чинясь, угощали,
пуская на отчий порог.

А эти без спроса порог преступили,
вилась за плечами зима,
снежинки мучной конфискованной пыли
сметая в свои закрома.

Хоть плачь, хоть не плачь, в полотняной рубашке
лежит в домовине сынок.
А хлеб на столе - опоздавший, вчерашний,
последний, ненужный кусок.

Гости негромко беседуют, ветер шевелит гардины,
вечер, без четверти восемь, время подумать о сладком.
Зной по углам затаился, в причёске у тётушки Зины –
пламенных, как махагони, стриженых тоненьких прядках.

Пахнет лимоном и кедром - духами «Андалуси`я».
Веер распахнут испанский, взятый на вечер у дочки.
Тётушка - Ка`рмен сегодня, а может быть, просто Мария.
Бусы - поверх разлетайки в розовый мелкий цветочек.

К нам её привезли – день рожденья у нашего старшего сына. Мы сидим, вспоминается всякая мелочь и глупость, и над ворохом старых открыток, отправленных нам с Сахалина, обсуждаем её дальнозоркость, мою близорукость. Удивляясь, что я – неплохая как будто хозяйка, вспоминает со смехом, как мама меня баловала. Я киваю, что, да, неумехой была и лентяйкой, и конечно, молчу, что умею по-прежнему мало.

Потом мы говорим про старый прадедушкин хутор,
про то, как её братик умер, когда их гнали в Германию…

И мне всё время кажется почему-то,
что её голос очень похож на мамин…

Подземный город помнит о весне.
В его гнилой болотной глубине
бормочущих жгутов переплетенье
прошито метастазами клоак.
Но комьями придавленный топляк
во сне ещё отбрасывает тени
на тёплый от полуденных лучей
журчащий на проталине ручей.

Ручей журчит и ныне под землёй,
разыскивая путь назад, домой
сквозь толщу многослойного асфальта.
Вода сочится сквозь кирпичный бой
часовни, разворованной толпой,
разбитых витражей цветную смальту,
сквозь строй давно затопленных могил
тех, кто когда-то город возводил.

Вода упряма и находит щель,
подтапливая ветхую постель
бомжа, который прячется в подвале
от мартовских сердитых холодов.
Бомжу студёно, кутаясь в пальто,
он ёжится и ёрзает вначале,
потом, сопя и щурясь на свету,
в дворовую выходит тесноту.

Вдоль стенки дома тощий рыжий кот
по снегу полосатому идёт,
брезгливо обходя собачьи кучки,
и будто не глядит по сторонам,
не слышит воробьиный шум и гам,
а те орут, устраивают бучу
над горсточкой пшеничного зерна,
рассыпанного сверху, из окна.

Окно раскрыто, даром, что мороз.
А из окна свисает пара кос
девчонки, перегнувшейся наружу.
Она беспечно кормит воробьёв,
и на щеках румяных у неё
уже сияют россыпи веснушек.
Ей радостно. Девчонка влюблена.
Поскольку март. И всё-таки весна.

Иллюстрация: худ. Николай Богомолов. Весна

Весна приноровилась заплетать
в седые косы мартовских метелей
ветров тревожных вьющуюся прядь
и птиц полузадушенные трели.
Но со`роки, присев на чашу дня,
подбрасывают постный блин высо`ко,
и жаворонки, весело звеня,
поглядывают вниз изюмным оком,
выискивают в поле острова,
оттаявшие, тёплые, живые,
где преет прошлогодняя трава,
и новая под солнцем тянет выю.
Под лампой зеленеет на свету,
ждёт летних дней упрямая рассада...
Они придут, конечно же, придут.
А большего, наверно, и не надо.

Запел охотничий рожок в дубраве за рекой,
в долине возле трёх дорог откликнулся другой,
и третий песенку завёл у яблони в саду
под шорох трав, жужжанье пчёл, у милой на виду.

Кричит охотничий рожок пронзительно и зло
о тех, кто спрятаться не смог, кому не повезло.
Звучит в долине горький плач о путнике в ночи,
о том, как конь несётся вскачь и жалобно кричит.

А там где яблоня цветёт, молчит рожка мольба.
Там тает яблоневый мёд у милой на губах.
Стрекочет маленький кузнец, куёт колечко ей.
А значит, песенке конец коротенькой моей.

На «Эпиграф. Музыкальный киоск 2» (Выход Из Под Контроля)
ассоциации на http://www.youtube.com/watch?v=IlfNKfgSdYc

Кто я, если не туя,
если не лабиринт в центре парка,
если не тень от статуи? Разве пустует
ниша стенная? Разве не эта арка –
выход на свет или вход в измерение света?
Разве не зелени я настигающая лавина? ©

(Мария Маркова. Кто я)

Увы, мне недоступна мимикрия,
я не из тех, чей дар неизречен.
Я, Галенька, не Маркова Мария,
не Спарбер, не Аникина, не Чен.

Я в Божьем тексте только запятая,
упрямый и замшелый раритет...
Я будни в меру сил своих листаю.
Но знаешь, в этих буднях - тоже Свет.

На «Поле Чудес на Выходе» (Выход Из Под Контроля)
Цитата от Галины Самойловой))

дышать одним - так задохнуться впору...
и бездыханной пасть - как есть пропасть...

вот где любовь похлеще приговора!
нашествие... агрессия... напасть... (с)

(Геворк. Я научу)

Как песенку с потёртого винила,
проигрывала память с давних пор:
- Сама себя к нему приговорила,
сама и исполняла приговор.

А всё-таки дышала. /Как из гипса
слепила несгибаемый корсет./
Лет семь почти что каждой ночью снился,
потом пропал ещё на восемь лет.

И словно эхо давнего расстрела,
опять пришёл, как водится, во сне:
- Совсем свободен. Так, как ты хотела.
Соскучился. Один. Иди ко мне.

Паталогоанатом был бесстрастен:
- Ночной инфаркт, уже немолода.
Что странно – на губах улыбка счастья.
Улыбка счастья. И чуть-чуть стыда.

На конкурс ««Поле Чудес на Выходе» (Выход Из Под Контроля)

Иллюстрация: Густав Климт. Поцелуй.

Сначала из дома ушли тараканы,
шушукались с вечера где-то за печкой,
а ночью исчезли внезапно и странно,
включая детей, стариков и увечных.
Хозяин на радостях хлопнул рюмашку,
хозяйка засиженный пол отскоблила.
Лишь дед, озабоченно сдвинув фуражку,
под нос пробурчал, что пора, мол, в могилу.
По осени вместе с антоновкой спелой
попадали как-то на землю синицы.
И встать на крыло ни одна не сумела.
Зарыли. Забыли. Подумаешь, птицы.
И только старик, опираясь на палку,
подолгу бродил по листве облетевшей,
и, морщась, шептал: «Внуку малую жалко,
расти бы, расти ей, да кукол тетешкать».
А в марте, открыв зимовавшие ульи,
хозяин увидел, что гнёзда пустуют.
Выходит, что пчёлы из них улизнули,
оставив без мёда ребят подчистую.
В тот вечер старик, похороненный в Святки,
приснился хозяину с речью туманной:
«Ищите, покуда не поздно, ребятки,
дорогу, которой ушли тараканы…»

"В лесах Ленобласти охотники обнаружили загадочного черного волка"
(Из новостей. 28.02.2013)

Ветер предмартовский, влажный и колкий,
шепчет, дыханием лоб леденя:
бродят под Питером смуглые волки,
чёрные волки закатного дня.
Бродят под Всеволожском и под Лугой,
дымом сгоревшей зимы клеймены.
Волчьей, нежданной, озлобленной вьюгой
пахнут начальные вехи весны.
Матери девочкам шепчут со страхом:
бойтесь неведомых чёрных собак:
ждут их загонщики, пули да плаха,
ждут, да дождаться не могут никак.
Северный ветер принёс или южный,
ночь соткала ли незваных гостей,
остерегись выходить безоружный,
волк с безоружным смелей и лютей.
В лужах луны застывают осколки.
Неуязвимостью опьянены,
в стаи сбиваются чёрные волки,
чёрные волки грядущей весны.