Случилось! Пенсия! Ура!!! Уже не нужно мне с утра
Бежать, как пони заводной, по кругу…
Да, я свободный гражданин, и сам себе я господин,
Теперь всё время посвящу досугу!
Могу без спешки сей же час собрать рюкзак, и на Кавказ –
На пенсию не съездишь в Гималаи…
Живу я вне календарей, но вот былого, хоть убей,
Для полного блаженства не хватает.

Мне не хватает суеты, полемики до хрипоты,
Нытья про педсовет на понедельник…
Не встали без меня дела? Что?! Четверть первая прошла?!..
Все заняты, а я один бездельник…
Мечталось – радость без забот! Дождался пенсии, и вот –
Душа болит, истерзана раздраем.
Не для меня звенит звонок, спешат коллеги на урок:
Не знаем, где найдём, где потеряем.

                    Из многих роз — капля масла,
                    из многих мук — капля мудрости.
                                            Персидское изречение

Мне вчера ледяная ветреность примешалась в медяность ясеня.
Я хочу полететь на светлое, где танцует Огюста пассия*.
И не то, чтобы мне огюстово, и не то, чтобы ренуарово –
Ручка кисти надломно хрустнула, не хватает безумно алого.

Закружилась неспетость вальсами, заигралась моими красками –
Солнце в луже смешала пальцами и наляпала в душу кляксами.
На полотнище неба, чистого, тушью чёрною перелётные
Потянулись в иные пристани от просторов, снегами смётанных.

Осень в танго флиртует с листьями – платье красное, кудри рыжие.
Всё в наряде её неистовом навевает мысль о Париже мне.
Что найду там, пока не ведаю, а терять уже вовсе нечего –
Лишь туман над рекой рассветною, силуэт журавля беспечного…

По Монмартру, по мокрым лестницам ветер гонит листву опалую…
Бужевальский сюжет мерещится – шляпка красная, губки алые,
Разрумянилась дева юная, заволанилось платье фалдами.
Ветерком аромата дунуло нежно розовой виноградины…

Вьётся лентою узкой улочка, мимо кладбища, мимо мельницы.
Жернова неустанно крутятся – ком неспетости перемелется.
А мука лейтмотивом сложится – для свободы довольно малого…
Розовела б заката кожица… Нежно розовый лучше алого…
____________________
*Здесь и далее речь о картине Огюста Ренуара «Танец в Бужевале»

Боязнь потерять точит когти, как внутренний зверь:
возможность потери страшнее реальных потерь.
Жучок-жизнеточец имеет крутой аппетит -
под сердцем сидит.

И всё хорошо, но личинкой вгрызается мысль:
а если... а может... а вдруг... до тюрьмы и сумы
четыре шага, и в трёх соснах дорожка крива...
Всё делишь на два.

Хоть жизнь - это список утрат, что еще впереди,
но горе и боль открывают иные пути.
А память твоя обретает и абрис, и вкус,
врастая в строку.

И камень тяжелый, который свалился с души,
на шею веревкой невере в себя привяжи,
и в проруби черной топи и считай пузыри
на счёт
            раз-
                    два-
                            три...

По недомолвкам жёлтых будней
бреду, как Элли по камням.
Вступаю в Город Изумрудный.
Приди — и ты найдёшь меня.

Листай усталые страницы
своей несбывшейся судьбы.
Читай намеки, жесты, лица
о том, как всё могло бы быть.

Но мы с тобой просить не станем
фортуны, участи другой.
Беги от морока желаний
и от кисельных берегов.

Там обитает неизвестность
и чётких нет координат,
a в заданных темно и тесно.
И страшно повернуть назад.

Не думала, что я смогу порвать
С давно привычным жизненным укладом –
Отринуть всё, что оказалось рядом,
На неудачи наложить печать.

Под торопливый перестук колёс
Смотреть в окно плацкартного вагона –
Обычно к переменам я не склонна…
Не верится, что это всё всерьёз –

Уехать в глушь.
Туда, где старый дом
Который год грустит и ожидает,
Что я вернусь, пускай совсем седая.
Не вспоминать стараясь о плохом,

Останусь там – растить вишнёвый сад,
Грибы солить и собирать чернику.
У печки будет серый кот мурлыкать.
И медленно покатится назад

Бег времени.
Среди лесов глухих
Найду свою потерянную юность.
И зазвенят невидимые струны.
И новые напишутся стихи.

А бабьим летом дежавю − невыносимо...
Сны, сбившись в стайку наяву, промчались мимо.
И день − не день. И ночь − не ночь. Так всю неделю.
Приснилась бывшая точь-в-точь в твоей постели.
“...Букет купил недорогой. Всего лишь триста...”
Летало счастье над тобой, (казалось близко)
смеялось часто без причин, о чём-то пело,
на небо даже научив взбираться смело.
Однажды рано поутру, задев перила,
над домом сделав полный круг, вдруг испарилось.
А где искать его опять? Пиши пропало.
Стояла туча, как печать. К дождю? Едва ли…

Бывает миг, когда ты на краю,
На самой кромке жизненного ада.
И соловьи ли, ангелы поют –
Уже не важно. Ветер щёки гладит,
Сдувая жар, как пену с молока,
С горячих мыслей, судорожно-горьких.
Былые дни уходят с молотка
И платят долг семи домам игорным…

Раскинуть руки, выдохнуть «Прости»,
И сделать шаг, не морщась и не глядя.
Паденье будет долгим. И почти
У самой тверди протрезвеешь: «надо ль?»
И вздрогнут крылья чутко за спиной,
Неужто правда – это я летаю?
Мелькают кадры старого кино,
Там всё наивно, глупо и смешно…
А мне видна отсюда даль иная…

В старом городе улицы узки,
мостовые истёрли века.
Гид ведёт и вещает по-русски,
по-еврейски картавя слегка.
Запах древностей, пыли и пота,
дух табачный и специй дурман,
и базара звенящая нота,
потихонечку сводят с ума.
Небо тонкой полоской белёсой
освещает бурлящий поток.

Палестинская жаркая осень,
словно павловский яркий платок,
нас встречает цветами и светом,
вынося из старинных ворот.
Новый город своим минаретом
в поднебесные дали зовёт.
И домов белоснежные стены
облаками уносятся ввысь...

Две таких непохожих вселенных,
но такая обычная жизнь.

Закончен отпуск, вышел на работу.
С ней прервана связующая нить,
Ведь тело оголтело жаждет воду,
Привычную морскую, ощутить.

Понятливый прораб даёт спецовку.
Мол, новая, придаст энтузиазм,
А старую, затёртую джинсовку,
Ты выброси – напыщенный сарказм.

Джинсовка, ты мой бренд! Незаменима.
В тебе, считай, полжизни прошагал.
Ты в будни выручала, в час экстрима.
Я твой хозяин, я же – твой вассал.

Пропахнувшая складом одежонка –
Бюджетный промоабитуриент.
Пора вливаться в жизненную гонку.
Нашёлся бы сознательный контент.

Дама бубновая, дама трефовая,
Чёт или нечет, приспешница фарта.
Платьице старое, платьице новое,
Но ты лишь карта, игральная карта.

Милая детка, ты и не знаешь,
Кто-то однажды тобою сыграет.
Кто-то безликий, безмерно влюблённый,
Снова сыграет картой краплёной.

Переиграешь, шепнёшь себе - хватит.
Гордость на тряпки пустишь, как платье.
Вот и опять щеголяешь обновою.
Карта игральная, дама бубновая.

    Нет ничего более печального, чем сожаления. Все мы хотели бы обойтись без них. Однако, когда ты очень
    счастлив и воодушевлен, ты обычно поступаешь опрометчиво. Потом ты расстраиваешься. Чаще всего мы ничего
    не обдумываем наперед, а впоследствии жалеем об этом.
    Из книги «Хагакурэ. Сокрытое в листве. Кодекс чести самурая» Ямамото Цунэтомо

Старый ботинок
Клянчил овсянки - сняла.
Новый - сгрыз ногу.
Прибаскервилив пластырь,
В гримпенской грусти тону.

Китайский зонтик – старенький, истёртый
дождём и ветром в россыпь мелких дыр,
Служивший мне лет, в общем-то, дочёрта –
защитой от пронырливой воды.

Подарен новый – яркий, франтоватый,
на спицах сталь косит под серебро.
Но выбрать сложно, я – не виновата,
что тяжко расставаться мне с добром

нажитым прежде, мало ли оказий?
Надёжней крышевал он, чем братва.
Когда ж дожди синоптики предскажут,
то можно на прогулку взять и два.

Наш дом построен в клеверах медовых,
Под крышей свили ласточки гнездо.
А по утрам шмели находят повод
Виолончель настроить: Ми, Ре, До...

Я узнаю фрагменты из концертов:
Токката ветра, пенье разных птиц,
Стрекоз прозрачных лёгонькое скерцо -
Без дирижёра, нот. И без границ...

Что было до?
Был дачный ДО-мик шаткий,
Где летом жили взрослые с детьми.
Там папа выходил к обеду в штатском,
И слушал наши гаммы: «До-Ре-Ми...»

А мама, что училась у кухарки,
Шепталась с ней на кухне, затворясь,
К обеду появлялась вдруг с подарком,
И РЕ-зала шарлотку нам, смеясь.

МИ-нуты утекали, даже годы,
И дети незаметно подросли
Состарились родные, что минорно.
Мажору учат внуков: «До-Ре-Ми...»

Участок дачный нынче занят парком,
Но в новом доме музыка живёт:
Виолончель шмелей звучит украдкой;
По-старому кузнечик нам поёт.

О старом ботинке замолвите слово,
Тем более, выброшен парный давно.
Хозяин по улице бегает в новых -
Пора башмаку бы на пенсию, но
Его на покой отпустить не желают,
Используют рабский ботиночный труд.
Плевать, что подмётка с дырой, чуть живая -
То бьют насекомых, то дверь подопрут.
Мечтает ботинок пылиться в кладовке,
Во тьме с одинокой "вьетнамкой" дружить,
Скрипеть, обсуждать молодые обновки,
Ругать времена дерматиновой лжи.
Шептать, что денёчки прошедшие жалко,
Когда ты с напарником, рыж и упруг...
Покоя не будет. Отправят на свалку,
Вконец истрепав поседевший нубук.
И снова беднягу хватают, кидают,
Да так, что порою прикусит язык.
Нелёгкая доля, судьба непростая -
Работать ботинком в семействе сквалыг.

Всё, кирдык пришел мобиле. Как без них мы раньше жили?
Мне пришлось купить сегодня срочно новый телефон.
И покупка не по плану, и расход не по карману,
но подарков новогодних, к сожаленью, не сезон.

Новый лучше? Всё возможно. Только старый был надёжный.
Сотню раз, не меньше, падал на асфальт, гранит, бетон
и тонул в растворе мыльном. Пусть не часто, но стабильно
поливался лимонадом. Никогда не глючил он.

Жаль его, себя и денег. Мотыляюсь, словно веник,
по квартире вхолостую. Не иначе эта прыть
от расстройств душевных сильных. Дьявол! Как меня мобильный
вместе с яйцами вкрутую угораздило сварить?!