«Ни слова больше», - ты сказала.
К нам подбиралась ночь лесами,
И мы – одни среди вокзала –
Молчим чужими голосами,
Моя Сюзанна.

Бросаются под поезд души,
Спит машинист товарищ Зайцев -
Очков изгрызенные дужки,
И чуткие подушки пальцев.
Его подружки

Столпились, бедные, бессловно,
И лишь одна из них с планшетом
Стучит словами полнокровно,
Как дятел на осине летом -
Анна Петровна.

Летает жирный чад фритюра -
помощник Зайцева-радиста
котлеты жарит. Увертюрой -
немецкий виски, граммов триста.
Борисов Юра

с Аннет Петровной учит гаммы:
от "до-ре-ми-фа-соль-ля-си-дов"
одеколоном мажут дамы
свои виски. Шумит либидо:
"Где круассаны?"

Летает жирный чад фритюра,
А перед печкой на кушетке,
Как обнаженная натура,
Сидит Яга в одной горжетке.
Ее фигура

Не ладит с возрастом закатным,
А выдает такие чувства…
На ней вибрируют приятно
Большие половинки бюста.
Ну так занятно.

Аленке с Ваней по шестнадцать,
Они уже довольно зрелы,
Чем во фритюре кувыркаться,
Они б нашли другое дело.
Пора смываться.

И симпатичная старушка,
Глотая горькую обиду,
Их выпускает из избушки
И стаю буйную либидо.
«Давай, Ванюшка!»

Смешались - кони, люди - вместе,
как будто, у Облонских в доме.
"Иван Васильевич, не лезьте!" -
Яга лепечет в полудреме.
На прежнем месте
стоит изба. Как Фреди Крюггер,
усатый кот скрипит зубами.
И конфитюр - на плоском блюде...
Прошу ответить срочно даме:
"Кто эти люди???"

Смешались кони у Облонских,
Смещались люди с ними вместе.
Одни обвалы и обломы
И злые клизмы в заднем месте.
«По двести? -

У дамы спрашивает рыцарь,
Ей щекоча копьем за ушком, -
Ведь сколь веревочке ни виться…
Я понимаю, я не Пушкин…»
Девица

Рукой отводит наконечник,
Тем самым отвергая хама,
И говорит: «И я, конечно,
Пока что не поэт, а дама».
Беспечно

Уходит гордо, словно фея,
Всем телом поводя, как рыбка.
Последней исчезает шея,
Как у чеширчика улыбка.
Цирцея…