Я уходил звериною тропой
по первобытным вересковым кущам,
забыв навек и мёртвых, и живущих -
земли наследной преданный изгой.
Я уходил к далёким родникам,
там был теплей очаг, темнее лица.
И женщина, с повадками тигрицы,
вверялась слепо жилистым рукам.
Там тишина корнями проросла,
как пьяный лес, в обрывистые скалы.
Там грубые, упругие капталы
вживляли в книги мудрость ремесла.
Я уходил от суетной толпы,
от своего холодного рассудка
туда, где сотню лет по первопутку
чертило время линию судьбы.
И сизый кречет, что холмы стерёг,
ища добычу, как бы между прочим,
погибель мне однажды напророчил -
хотя, какой он к дьяволу пророк!
По прихоти бродяжьего родства
свободою мы с ним лечили раны
чуть северней окраины Гондваны
в субботу, накануне Рождества.