Март - измятый весны черновик
в жирных кляксах; поджарых сороках;
притаившихся грозах в блокноте твоём на полях.
До деревни идёшь напрямик
мимо кузни и старого ДОКа.
Пёс бродячий гоняет сорок и рычит вгорячах.

Вяжет пойму Киржач рукавом,
и шуга на излучине сбилась.
По высокой воде утопающих вётел не счесть.
На окраине брошенный дом -
наготою срамятся стропила,
будто спёкшейся кровью торочена ржавая жесть.

Там, над лугом, прозрачную синь
пустельга сизокрылым аршином
теребит и нечаянно память твою покачнёт.
Только рядом уже голосит,
резанув хрипотцой петушиной,
забияка орловских кровей, годовалый Нефёд.

Ну а дальше - глаза хоть закрой -
каждый шаг наизусть, как молитва,
что ночами, таясь, повторял.
А тогда, на Покров,
лязгнув хилым замком, за тобой
заскрипела натужно калитка,
и мотор у попутки усталой не сдерживал рёв.

Вот и дом, и крыльцо, но никто
не прищурится вполоборота,
как, поймавший тебя с папироской, улыбчивый дед.
С мужиками садишься рядком,
поминаешь...
И строчки блокнота
не вмещают, измятый в кармане, обратный билет.