Последнее солнце лета – скудное, неласковое и скупое.
Тучка-доярка небо молочное над перелеском доит:
звонкие струйки-жгутики, вёдра озёрные. Вот коромысло – неси.
Ступор безветрия. Деревья костыльные, апатия веток, нет сил.
…Первый приступ осени – театр нервного срыва, разлуки. По сцене
носится февочка с улицы Койкого. Стар логопед, косноязычно обсценен.
Держит скамейка дешёвый портвейн – апокалипсис плюс три единицы.
Февочка смотрит на дедушку: древний, блестящий пиджак пометили птицы.
На синей рубахе остались следы от погонов. Длинные, засаленные рукава –
их бы отрезать, на тряпки для пыли пустить. Будет наука вам
и всем своим, которых возраст берёт: пятнеют бабушки, дом на краю городишка.
Жизни вино трепещет в гранёном стакане – много сахара, много слишком.
Дед ругает больные ноги, диабет и вино: мать их всех, перемать.
Я по-кошачьи жмурюсь. Февочка слушает ругань, пытаясь поймать
что-то доступное для понимания: доброе, ласковое и родное.
Солнце садится деду на плечи. Февочке скучно, прижалась к нему и ноет.
Я ухожу за кулисы, ловя отголоски мата отборного и нытья.
Последнее солнце лета – во мне. А в нём, может быть, я.