Оголодав к утру туман, прикормленный на весях,
глотал этажный островок, дворовое нутро.
Но был не жаден при своём бубновом интересе -
отдал краюху мостовой и буковку метро.

А там людские косяки, касаясь плавниками
таких же сонных карасей, хрусталиками глаз
налево-право и в упор болезненно сверкали,
всем был понятен, как пятак, дорожный парафраз.

И всех их, тёпленьких, под нос вонзаясь нашатырно,
ждала на выходе весна и била наповал.
Силком затянутый восток, как голубок козырный
и трепыхался, и рыжел... и пёрышки сдувал.

И полынья за полыньёй - лежалая водица,
ни с коромысла, ни с лица, а с утомлённых плеч
земли, согнутой от снегов подковкою Уффици.
Сквозь наши души и сердца ей течь и течь, и течь...