когда по деревьям спали, по норам спали
поскрипывая кленовой ногой, беспалой
бродил по селу, поди, проглотив аршин
медведь не медведь, но зверь. до того ершив
да худ, что, казалось, чучело вдруг ожив
покинуло поле бодрой ходой вояки
и вслед ему пели совки, волошки, маки
а было ли жутко? было, но я не плакал.

*
когда вкруг избы светились нагие кости,
и было их во дворе, что людских, что скотских
как дров на траве, как извести на погосте -
хватило бы и на летопись и на повесть,
а руки росли из сытой-пресытой почвы
иль вкопаны были в землю от плеч (не точно)
до самых локтей, и чёрным, ползучим летом
служили живой оградой (вернее - плетнем)
двору, не пуская ни белену, ни слепней,
хватая беспечных птиц за хвосты да лапы
сворачивали им головы - я не плакал.

*
когда буревей на пастбище улюлюкал
из черева лисьего произрастала клюква.

*
и самый из нас меньшой надевал мешок
на палочку да катался верхом, ешо
зывал её сивкой-буркой, кормил овсом,
скакал по болоту сквозь комариный сонм
за тридевять сёл, взять соль у морских сомов.
а мы, кто постарше, брали веревку в зубы
и тройкой везли телегу с возничим, грубо
врезаясь порой в заборы, копыт не чуя
неслись мы туда, где руки без тел, где чудно,
где зверь обретался с веткой заместо лапы
а мать говорила:

- чтоб тебя леший сцапал.
сидит во дворе беда, голова - скирда
с ней горюшко заплетает в косицы лук
не хватит на них ни силушки, ни подпруг,
ни зла. как привёз с собой, так и мрут стада.
что хочешь, то с ними делай: запри в сундук,
в леса заведи, в болота, продай жидам
но с глаз убери долой, сами коль не йдут...

ворчала она и тухла на солнце язем,
ворчала она сгорая в тени под вязом,
твердила она, глотая за фразой фразу,
я б вырвал воспоминанию оба глаза,
пробил его конский череп, загнал в копыто
иглу или гвоздь, я сам себе казнь и пытка
я сам себе зверь, себе же забор с калиткой.