Ночь проснувшейся совкой ухнёт, заалеет в виске росток.
Упадём - совпадём на кухне до рождения новых строк.
Проплывут и ежи, и совы в марианских глубинах вод,
Не стоявший над бездной слова, ни фигушечки не поймёт
Шелестят адвокаты-судьи: "Не взлетишь, не упав на дно!"
Но в порочности женской сути убеждён ты давным-давно.

***
Я - шутиха, видать, порочна на иной благонравный взгляд,
Почему же тогда и ночью за тебя корешки болят.
Пережив состоянье "грогги", притупляю стихами боль,
Колосятся поля подкорки тёплым, спелым, ржаным тобой.
И пронзают навылет ости, сквозь серебряный строй волос.
В чаше мира мы только гости, за спиною - Калинов мост.
Над Смородиной - чёрной речкой, мой родной, не гляди назад.
Даже если кровят поречки в воспалённых сухих глазах.
Возвращаясь, и я однажды, словно всклоченный самоед,
Утолю тут сыпную жажду по ушедшим за солнцем вслед.

***
Все вернёмся туда, но позже... Каждый посланный «бумеранг»
Пролепечет: "Прости мя, Боже" и очнётся в чужих мирах.
Это будем не мы - другие, может, лучше, а может, ху...
Может, Ангелы, дамы с гирей, может, тапочки на меху.
Может, нищие или принцы, может, юные тополя,
Может, ярые якобинцы, может, бабочки или тля.
Может, зебры, скворцы, жирафы, может, вешний «бурлеск» в ручьях,
Может, выход котеек бравых, может, полный рыбёх бочаг.
Может, камни на дне оврага, может, чудища всем на страх.
Белой ведьмой горит бумага, пряча душу свою в кострах.

Неизвестно, дадут нам Слово, или вето наложит Бог,
Чтобы мы не галдели снова, словно тьмущая тьма сорок.
Мы вернёмся туда, но позже на любимые голоса,
А теперь ты ушедшим должен - посвети хоть немного сам.