Слепота заоконная в три этажа.
Между тучами брезжит медяшка.
На софе измождённая чья-то душа
спит в моей полотняной рубашке.

Мне в бреду не понять - видно, жар ещё есть -
нет лишь толку в пилюле заморской.
Может, в кладезях прошлого давняя месть
сводит счёты по капле, по горстке?

Вавилонские тени из пыльных углов
в изголовье у спящей толпятся.
Затекает ноябрь в белёный альков,
выбирает ей имя по святцам.

Зажигает свечу, Стефанидой зовёт,
поправляет иконы в божнице.
Я глотаю по капле шафрановый мёд,
я не знаю - что явь, а что снится.

А в священном котле вечно юный гончар
месит времени рыхлую глину,
новый день обжигает в багровых печах,
в горизонт угольки опрокинув.

Я беру уголёк - не окрепла рука...
Я рисую /выходит не очень/
душу чистую. Жаль, что помялась слегка,
переспав в скорлупе тамагочи.