В сумерках цвета ликёра из алычи
небыль реальнее были, а тени — тел,
следствия могут идти впереди причин,
могут улечься историей на листе.

Солнце, нырнувшее рыбой за горизонт,
искру-икринку смахнуло хвостом хитро́
ветру-бродяге. А тот — бесшабашно-зол —
ночи в насмешку малютку взметнул костром:
ласково пестовал, требуя подрасти
в щепках смолистых у комля сухой сосны.
«Тьма, — он нашёптывал, — знаешь ли, не в чести,
мысли её неприветливы и мутны́,
в ней оживает и возится, не таясь,
то, что должно позабытым лежать и тлеть.
Путы Кромешной — из мороков зыбких вязь —
жадно туманами стелются по земле».

Ма́лая-шалая слушала и росла,
с треском вгрызалась в древесные телеса.
К звёздам-сестрицам протягивала крыла́,
завертям буйным даря озорной азарт.
• • •
Двое, обнявшись, устроились у огня,
прятали пламенный танец на дне зрачков:
близости этой не нужно слова ронять,
если ладонью — в ладонь и к щеке — щекой.

Маятник строк отмеряет к рассвету путь.
Тени колышутся чёрным на золотом.
Если поддаться усталости и уснуть —
смогут проснуться и сказку вернуть потом?