Гасила полночь фонари, и пряталась луна. Со мной вслепую в нечет-чёт играла темнота, и вдруг увидела я чё… пречёрного кота. Он чёрен был, как пустота беззвёздной черноты, когда не видно ни черта, стоящим у черты. Черней, чем в полынье вода, чем угли без огня. (Тут Бродский вспомнился вам, да? Про чёрного коня?) Но лучше думать иногда по логике вещей: конь – чей-то постоянно, а кот может быть ничей.
Он так смотрел, что стыла кровь. Вот так – без дна и дня, колодцы питерских дворов глазеют на меня.
Мне падать в бездну эту, лет не чувствуя почти… Но я ему сказала: - Нет. Нет, не смогу, прости. Я не смогу тебя принять… Безмерно мал мой кров: Там старый коврик. Стол. Кровать. Там тиканье часов, там потолок безумно бел, и шторы в цвет оранж. Для тьмы и бездны – так себе, чего уж, антураж.
Кот, вымыв лап трагичный шёлк, брусчатку покогтил и, слова не сказав, ушёл по Млечному пути.
